Преданное прошлое

ГЛАВА 12

Менее чем за час пленников погрузили на корабль и загнали в трюм. Руки им сковали холодным железом, пристегнули группами по восемь человек к длинным железным прутьям, закрепленным поперек трюма.

Места было мало, едва можно было разместиться сидя, не говоря о том, чтобы лечь, а уж воняло там просто ужасно.

Прихожане пензансской церкви Святой Марии оказались не первыми пленниками бандитов: в трюме уже сидело пятьдесят или более несчастных — они печально наблюдали, как новичков спускали вниз, чтобы разделить с уже сидящими там их жалкую участь. В основном это были мужчины с осунувшимися мрачными лицами, чьи глаза лихорадочно блестели в полумраке. Они молча смотрели, как вновь прибывших расталкивали по местам и приковывали, как на их головы сыпались удары и проклятия, поскольку сами они уже поняли, что гораздо умнее не встревать и не злить своих похитителей.

Когда люк трюма над их головами захлопнулся и все вокруг погрузилось во тьму, только тогда прозвучали первые вопросы.

— С какого корабля вас взяли? — Акцент был сильный, говоривший был явно не из Пенуита. — Видать, большой был — корабль — столько женщин и детишек…

— С корабля? Нет, нас не на корабле захватили, а на берегу, в Пензансе, — ответил мужской голос. Кэт показалось, что это Джек Келлинч.

— На берегу?

— Ага. Они ворвались в церковь и напали, когда мы молились.

Сообщение встретили гробовым молчанием. Потом кто-то заметил:

— В жизни про такое не слыхал. Ни разу за всю жизнь!

— Это было нетрудно проделать в воскресное утро.

Снасти заскрипели — корабль снялся с якоря и тронулся в путь, и, судя по бортовой и килевой качке, нетрудно было догадаться, что они вышли в открытое море. Многие заплакали. Начал сказываться шок от осознания безнадежности положения, который только усиливался от понимания того, что пленники не одиноки, что многие разделили с ними злую судьбу — сильные, здоровые мужчины со всех концов Западных графств.

И они были не в состоянии и не в силах предпринять хоть что-то, чтобы убежать от своих похитителей, и никто не пытался прийти на помощь…

Немного погодя в трюм спустилась группа пиратов. Это были люди небольшого роста, жилистые, с блестящими черными глазами и выбритыми головами, на которых были оставлены лишь маленькие пряди, на самой макушке. Они быстро переговаривались на своем гортанном варварском наречии. Подолы своих широких рубах они пропускали сзади между ног и затыкали спереди за пояс, двигались они с ловкостью кошек, лавируя между пленниками и раздавая им миски с водой, темные сухари и по горсти мелких черных фруктов. Никто с пленниками не разговаривал. Да и те молча приняли воду и еду, дожидаясь, пока пираты уйдут.

— Ешьте и пейте то, что вам дали, — раздался чей-то голос. — Иначе не выдержите морской переход.

Кэт отпила воды. Вода оказалась солоноватой и отдавала чем-то кислым.

— Макайте сухари в воду, а то зубы сломаете, — посоветовал всем из темноты мужской голос. — Не обращайте особого внимания на вкус — это просто уксус. Так они нам сами сказали.

Кэт положила в рот один из маленьких темных фруктов, и тут же чуть не выплюнула — он оказался горько-соленым на вкус, да к тому же с чем-то твердым внутри, вроде камешка. В жизни она не пробовала ничего ужаснее.

— Возьми это себе, — предложила она сидевшей рядом женщине. — Забери, не стану я это есть.

Она смотрела, как женщина вонзила зубы в черный плод и стала его жевать, не меняя выражения лица.

— Ничего, — заметила соседка, — едала я кое-что и похуже. Соленую рыбу, селедку, тухлый сыр, даже тюленьи ласты. И чем бы они ни были, эти маленькие штучки, они не так уж плохи.

Если не будешь их есть, малышка, отдавай мне, а то все равно пропадут, а жратвы у нас будет не так уж много.

— Да кто ж они, эти чудовища, и что они с нами будут делать?! — воскликнула какая-то женщина. Кэт узнала голос матери. Она обернулась и уставилась во тьму, но там было не разглядеть ничьих лиц. Судя по голосу, матери не так уж и досталось, и это могло служить хоть небольшим, но утешением.

В ответ раздался мужской смех:

— Это пираты из Сале, и они везут нас в гости прямо к дьяволу в пасть.

Поднялся шум и гвалт. Потом кто-то спросил:

— Сале — это где?

— А вот Дик вам щас расскажет — он там уже бывал. Он у нас настоящий Иона, что плыл на корабле в Фарсис, точно- точно. Не повезло ему. Давай, рассказывай, Дик Элуит!

В кормовой части трюма раздался мужской кашель. Потом из темноты донесся рокочущий голос:

— Я когда еще ребенком был, отец говорил мне, что те, кто отправится по морям на кораблях, увидят чудеса Господни, и вот когда стал взрослым, то решил, что стану моряком и завербуюсь матросом на купеческий корабль из Лондона. Да-да, так оно и было. Но сказать по правде, я погнался за выгодой, заработать хотел, и, наверное, за это Господь меня и наказал, потому что мной двигало не одно только любопытство увидать творения Господни и желание восславить Его труды и само имя Его. Я думал о том, чтоб поправить свою судьбу, возвыситься путем смелых свершений, но это мне было не суждено.

Это было в 1618-м, когда меня захватили в первый раз. Наш корабль шел на Мадейру с грузом соли и говядины, но однажды рано утром милях в ста от Лиссабонской скалы мы заметили парус с наветренного борта, и корабль пошел за нами в погоню. Мы поставили все паруса, что у нас были, но это не помогло: они мало-помалу догоняли нас, хотя мы и меняли курс и очень старались уйти.

В конце концов, когда взошла луна, они подошли достаточно близко, чтобы нас окликнуть и запросить, откуда мы. «Из Лондона», — ответили мы, а когда осведомились, откуда они сами, то они ответили: «Из Сале». И засмеялись, и тут-то мы и поняли, что это турецкие пираты, и дали бортовой залп, но они успели отвернуть в сторону. Мы еще пытались маневрировать, меняли галсы, но обнаружили, что никак не удается их обхитрить, что бы мы ни делали. Они держались у нас за кормой весь день и всю ночь, а утром подняли турецкий флаг, а мы в ответ — свой, английский, но у нас больше не было пороха в запасе, вот мы и вынуждены были сдаться. И тогда они забросали нас абордажными крюками, притянули к своему борту, и к нам на палубу высадилось с сотню этих пиратов, и они принялись рубить снасти, пока корабль не замер на месте. Они забрали нас к себе, наш бедный корабль потопили, а нас повезли в Сале, это порт на севере Африки, там мавры живут…

— Африки?! — завопил женский голос. — Так там же одни дикари! И это так далеко, через полмира от нас! О Господи, не видать мне больше родного дома!

Многие заплакали, услыхав это ужасное сообщение. Кэт сидела пораженная, ум отказывался повиноваться и понимать происходящее.

— Дайте человеку досказать! Он уже все это пережил и, как видите, выжил, даже при том, что впоследствии его еще раз поразила та же беда и захватили те же самые пираты. — Кэт подумала, что это сказал проповедник, Уолтер Труран, потому что голос был звучный и громкий, он заполнял все внутренности корабля точно так же, как прежде заполнял все пространство деревянной церкви. И вскоре ее догадка подтвердилась, потому что он продолжил: — Господь ничего не делает понапрасну, Он не насылает горе и несчастья на детей Своих просто так, но мы сами делами Своими заставляем Его взять в руку бич и наказать нас болью, потому что грехи и мерзости, что зреют в душах наших, иным путем оттуда не выбить.

Именно так Он проучил Израиль, отдав его в Вавилонский плен, чтобы народ Его ценил радости земли Ханаанской!

— Аминь! — прокричал мужской голос, и другие присоединились к нему.

— Но я не заслужил бичевания Его, — жалобно вымолвил кто-то. — Не заслужил я, чтоб меня забрали эти варвары и безбожники…

— Молчите вы все, сборище жалких душ! Продолжай, Дик Элуит, расскажи, какая судьба ждет нас у этих мавров.

— Нас всех пригнали на невольничий рынок, раздели догола, чтоб все видели, а у меня были кой-какие познания насчет моря и кораблей, так что меня продали хозяину пиратского корабля, а поскольку я отказался стать турком, то посадили на весла. И я три года работал веслом, прикованный к скамье, как дикий зверь. Молился все время, чтоб Господь послал мне смерть, но у Него были другие планы на мой счет. И однажды пираты схватились с голландским кораблем, двадцатипушечным, и там был решительный шкипер и смелая команда. Они захватили это судно, увели его к себе как боевой приз, и уже оттуда я вернулся домой, не став ни на йоту богаче, но став гораздо умнее. И поклялся никогда больше не выходить в море.

— А что же произошло, если ты снова очутился в таком же бедственном положении?

Дик Элуит тяжело вздохнул.

— Сам во всем виноват. Жадность одолела, вот что произошло. Да-да, именно она, проклятая. Не иметь денег и никаких видов на будущее и просто так болтаться на берегу — тяжкая доля. А я хотел жениться и взять себе такую, которой не пришлось бы потом закрывать морду мешком, вот и решил подзаработать, чтобы это себе позволить. И на сей раз нанялся на корабль, который ходил только в местных водах, по собственной глупости считал, что это безопасно.

Мы совершали рейсы между Плимутом и Францией, и никогда дальше, и думали, что нам ничто не грозит. И вот две недели назад на пути домой заметили три корабля под голландскими флагами, не придали этому никакого значения, потому что их купеческие корабли часто заходят в наши воды и никаких бед от этого не бывает. Так что мы позволили им подойти гораздо ближе к нам, чем следовало, и вскоре уже разглядели, кто там у них на борту, что за рожи, и я крикнул капитану — его имя мистер Гудридж, он сейчас сидит тут, позади меня: «Ставьте все паруса, надо уходить, я знаю этих людей, это не голландцы, а корсары из Сале, они нас всех заберут в рабство!» Мистер Гудридж завопил от ужаса и велел ставить все паруса, но мы не успели добраться до порта — они нас настигли и взяли на абордаж. А потом перегнали к себе на борт и тогда подняли свои настоящие флаги — три полумесяца на зеленом поле — и знамя Сале: на нем изображена сабля в поднятой руке над черепом и скрещенными костями.

Кэт закрыла глаза, вспомнив, какое впечатление на нее произвел вид этих флагов.

Потом в разговор вклинился еще один голос, надо полагать, упомянутого капитана Гудриджа:

— Это все проделки дьявола, весь этот обман. Откуда нам было знать, что это турки?

— Не принесло бы нам это никакой пользы, даже если б мы это поняли и устремились со всей скоростью прочь, ибо они быстрые и безжалостные моряки, никогда не упускают добычу, — запричитал Дик Элуит.

После чего истории посыпались одна за другой. В трюме нашлись пленники, захваченные с доброй дюжины разных кораблей, говорившие на дюжине разных языков. Тут были испанцы и фламандцы и парни из Девона; двое ирландцев и даже китобой с Ньюфаундленда, который решил навестить семью в Хартленде.

Пираты грабили и рыбачьи суда, и купеческие, но их нападение на Пензанс было первым рейдом, когда разбойники захватили пленников в городе, и прихожане во главе с преподобным Трураном оказались единственной группой, в которой были женщины и дети.

— Вы уж извините, что тут такая грязь и вонь, — мрачно сказал какой-то мужчина, — но они держат нас как стадо свиней. Мы тут и едим, и гадим, и спим там, где сидим.

Несколько женщин вскрикнули от ужаса, только Дик Элуит хрипло рассмеялся:

— Нет, не как свиней, парень, потому что магометане свиней не выносят и не имеют с ними никакого дела — не разводят и не едят. А нам бы лучше оказаться свиньями, потому что тогда бы они нас не тронули.

— «Не ешьте свиньи, потому что копыта у нее раздвоены и на копытах разрез глубокий, но она не жует жвачки; нечиста она для вас», — процитировал проповедник из Библии. — Книга Левит, глава одиннадцатая. «Не оскверняйте душ ваших каким-либо животным пресмыкающимся и не делайте себя через них нечистыми».

Корабль накренился и лег на правый борт; все, кто был знаком с морским делом, издали дружный стон, по изменившейся качке поняв, что они вышли в открытое море.

— Все, теперь мы на дорогах морских, — печально сказал кто-то из пленников. — Повернули к югу и теперь не остановимся, пока не уткнемся в их берег. Нам предстоит долгий путь в Марокко.

— И сколько времени это займет? — спросил кто-то.

— Месяц, если ветер будет попутный и приличная погода.

— А если начнется шторм?

Дик Элуит рассмеялся, но в смехе не было и намека на веселье.

— Если корабль даст течь, мы все потонем, — сказал он и зазвенел цепями, словно подчеркивая свои слова. В ответ раздались новые вопли и причитания.

Проповедник Труран призвал всех к молчанию.

— Уймите свой страх. Не нужно, чтобы наши похитители поняли, что им удалось устрашить нас и подавить наш дух. Наша сила в нашей вере в Господа, и Он даст нам утешение и защитит нас от дьяволов, что нас захватили. Внимайте же словам псалма и препоясайте чресла свои мужеством!

Услышь, Господи, правду мою, внемли воплю моему, прими мольбу из уст моих нелживых. От Твоего лица суд мне да изыдет; да воззрят очи Твои на правоту. Ты испытал сердце мое, посетил меня ночью, искусил меня и ничего не нашел; от мыслей моих не отступают уста мои. В делах человеческих, по слову уст Твоих, я охранял себя от путей притеснителя…

Грубый и громкий смех прервал молитву, но Труран лишь возвысил голос и продолжал:

— Утверди шаги мои на путях Твоих, да не колеблются стопы мои. К Тебе взываю я, ибо Ты услышишь меня, Боже; приклони ухо Твое ко мне, услышь слова мои. Яви дивную милость Твою, Спаситель уповающих на Тебя, от противящихся деснице Твоей…

Снова раздался шум, прервав его речь, и на сей раз на него уже невозможно было не обратить внимания. В трюм внезапно ворвался поток света и шума, люк над головами узников распахнулся, и четверо пиратов с лампами и саблями наголо ринулись вниз, что-то крича на своем ужасном, гортанном наречии и отвешивая направо и налево удары кнутами с длинными узловатыми концами. Первый из них накинулся на Уолтера Трурана:

— Заткнись, неверный пес! — заорал он на грубом подобии английского, и ударил преподобного смолеными концами кнута по лицу.

Но проповедника было не сбить; он распрямил плечи и продолжал вещать:

— Храни меня, как зеницу ока; в тени крыл Твоих укрой меня от лица нечистых, нападающих на меня, — от врагов души моей, окружающих меня22…

Но тут у самого его горла оказалось сверкающее лезвие. Сглотнув, он наконец умолк.

Один из пиратов достал ключ и отомкнул замок, запиравший поперечный железный прут, к которому был пристегнут преподобный Труран. Потом высвободил прут из гнезда и жестом приказал четверым мужчинам, что были к нему прикованы, встать. Другой пират отомкнул прут, к которому были пристегнуты Кэт и еще три женщины.

— Встать! Живее!

Они, пошатываясь, поднялись на ноги, — корабль качало, а в полумраке было трудно сохранять равновесие. Одна из женщин — Кэт видела ее во вторник на рынке, но имени не знала — пытаясь удержаться на ногах, ухватилась за ее рукав, чуть не оторвав его. Кэт покачнулась и почувствовала, как наступила на что-то мягкое и липкое. В нос ударила ужасная вонь, наполнившая уже и без того гнусную атмосферу трюма. Но все, о чем она могла сейчас думать — глупо и совершенно не к месту, — было то, что лучшие чулки теперь безвозвратно испорчены, и эти бестолковые мысли все еще продолжали занимать ее, уводя в какие-то идиотские дебри, когда Кэт наконец выбралась на палубу, где резкий и мощный порыв ледяного, пропитанного солью воздуха самым восхитительным образом прочистил ей мозги.

В средней части палубы в резном деревянном кресле сидел главарь пиратов, положив ноги на разукрашенный сундучок. Слева от него, скрестив ноги, сидел человек в белом одеянии и тюрбане. У него на коленях была дощечка из светлого гладкого дерева, в руках он держал принадлежности для письма. По другую сторону от предводителя на палубе стоял пузатый стеклянный кувшин, наполовину заполненный какой-то прозрачной жидкостью.

Сосуд сужался кверху изящным конусом, его основание и крышка были отделаны чеканным серебром. От него тянулась змеей длинная трубка, изукрашенная пурпурным шелком и бахромой; она отходила примерно от середины этого экзотического сосуда и оканчивалась искусно сделанным серебряным наконечником, который пират держал возле рта. Когда пленников подогнали поближе, корсар сунул наконечник в рот и сделал длинную затяжку, отчего жидкость в сосуде забурлила и пошла пузырями. Прикрыв от удовольствия глаза, он глубоко затянулся, а потом выпустил огромный душистый клуб дыма. Вот он, решила Кэт, сам дьявол: сидит в завитках дыма, лицо у него жестокое, а кожа такая странная, темная, а сам он такой важный в своем кресле, словно на троне в аду, тешится властью над грешниками.

Главарь махнул рукой, и подручные, которые вытащили их из трюма, приблизились к нему, подгоняя перед собой пленников. Один из них больно ткнул Кэт в спину, но когда она обернулась, чтобы возмутиться, то увидела, что у этого пирата голубые глаза, волосы цвета моркови, а кожа если и темнее нормальной, то только потому, что покрыта огромным количеством веснушек. Он был совершенно не похож на других, явных иноземцев, необычных на вид, что составляли большинство команды корабля. Видя ее удивление, мужчина ухмыльнулся, а потом подмигнул, лениво и оскорбительно.

— Не ожидала встретить англичанина среди этого сброда, а, птичка?

Кэт на мгновение замерла с открытым ртом.

— И не просто англичанина, но, судя по твоему акценту, парня из Западных графств, — наконец в ужасе пробормотала она. — Ради Бога, может быть, ты вступишься за нас, спасешь от этих ужасных дикарей?

В ответ он лишь рассмеялся и сплюнул.

— Я верю в вашего Бога не больше, чем наш великолепный раис23, что сидит перед тобой; два года назад я стал магометанином. И пропало втуне данное мне при рождении имя Уилл Мартин; теперь меня зовут Ашаб Ибрахим, то есть Рыжий Авраам — что мне гораздо больше нравится. В Плимуте я был беден, и все меня презирали, мыкался в учениках у бондаря, пока нищета не вынудила меня податься в то, что еще осталось от военно-морского флота его величества, чтоб ему гореть в аду. Но тут явились мои спасители, потопили наш славный корабль и взяли меня и моих товарищей в плен. Вот я и стал вероотступником и теперь хожу в море с этими отличными ребятами-пиратами. И теперь у меня есть собственный дом в Сале, две жены получше всех баб в Девонпорте, взятых вместе, и больше золота, чем я бы здесь заработал за три жизни. Аллах акбар! Велик Аллах! И знаешь, как я заполучил такое богатство?

Кэт помотала головой, хотя уже подозревала, какой услышит ответ.

Он нагнулся ближе к ней и сообщил заговорщическим тоном:

— За каждого раба, которого мы берем и потом продаем, я имею одну сотую часть его цены — за свое участие в захвате. Если мы довезем вас всех до Сале живыми и здоровыми, в приличном состоянии для продажи, я получу неплохие денежки, это уж точно! — Он снова ей подмигнул. — А может, я сам тебя куплю, красавица. Твои роскошные волосы уж точно не дадут ночью спать ни одному мужику!

Кэт в ужасе уставилась на него. Если уж христианин мог обратиться во врага своих соплеменников, в мире нет никакой справедливости.

— Ибрахим! — позвал пирата их главарь.

Уилл из Плимута, теперь известный как Ашаб Ибрахим, тут же встал по стойке «смирно».

— Да, аль-Андалуси?

— Помолчи! Теперь я буду говорить.

Вероотступник замолчал и повесил голову.

— Вот ты, человек в черный одежда, — аль-Андалуси ткнул в проповедника наконечником странного устройства, из которого затягивался дымом, — как тебя зовут?

Уолтер Труран распрямился и посмотрел главарю пиратов прямо в глаза.

— Мое имя известно лишь мне самому и моему Господу. Раис вздохнул.

— Как же мы требовать выкуп у твоя семья, если ты не сообщишь нам свой имя?

Проповедник, кажется, еще больше разозлился:

— Выкуп?! Сэр, моя душа принадлежит мне одному. И я не потерплю, чтобы мою семью шантажировали с целью выкупить ее из какого-то Богом забытого уголка света, куда вы нас везете!

— Сэр, — вмешался олдермен. — Раис, меня зовут Джон Полглейз, я член муниципального совета города Пензанса. Если вы вернете меня и мою жену в лоно нашей семьи, обещаю, что вы получите щедрое вознаграждение.

Аль-Андалуси раздраженно поднял бровь — он был явно недоволен тем, что его перебили.

— Амин, запиши это. Полезный информация. — Он повернулся к олдермену: — Ты человек не бедный, видно по твой брюхо. Выверни карман и покажи мне свой руки.

Джон Полглейз нахмурился, не понимая, чего от него хотят.

— Ибрахим!

Вероотступник схватил Полглейза и опытной рукой обыскал всю его одежду, вытащив несколько монет и пару красивых перстней. Потом взял олдермена за руку, повернул ее ладонью вверх и показал капитану. Раис усмехнулся:

— Экий у тебя белый и мягкий рука! На галеру ты не годиться, в поле от тебя тоже мало прок, ты неделя протянешь, не больше. Ну и сколько за тебя платят?

Олдермен был явно сбит с толку.

— Я… я… э-э-э… не знаю, сэр… раис.

— Четыре сотни фунтов?

— Невозможно! Никогда!

Аль-Андалуси махнул рукой:

— Скажем, четыре сотни фунтов, Амин. Сто пятьдесят за Джон Полл Глез и двести пятьдесят за его жена. Она мила на вид? Как ее звать?

— Элизабет, сэр, однако…

— Ага, прямо как ваш прежний королева. Отлично. Она была хороший друг Марокко, мы с ней имели хороший торговля, она нам хороший дерево поставляла, корабли делать, и много пушки. Она быть враг этих ублюдки испанцы. Амин, пиши две сотни и двадцать английских фунтов за женщина Элизабет Полл Глез — ее имя стоит дать скидка. Три сотни и семьдесят фунтов за пара. — Потом он повторил то же на своем языке, чтобы писец получше понял, а затем махнул Полглейзу, чтобы тот отошел в сторону. — Следующий!

Следующим был рыбак лет тридцати, небольшого роста, тощий. Лицо у него было почти таким же коричневым, как у пирата, исключая глаза, из уголков которых разбегались белые морщинки, но мышцы у пленника были прямо как веревки. В его карманах нашлись только перочинный нож, драный носовой платок и два грота. Ножик раис взвесил на ладони, а потом швырнул обратно Ибрахиму.

— Я Генри Саймонс из Ньюлина. Моя семья бедная. От них ты за меня ничего не получишь.

Раис засмеялся:

— А грести умеешь?

— Конечно! — Саймонс явно удивился. — И парусами управлять.

Пират сказал что-то на своем языке, и писец записал, улыбаясь.

Следующий мужчина был старше, его морские походы были давно позади. Кэт узнала его — это был Томас Эллис. От артрита все его суставы отекли, а возраст согнул его почти вдвое.

В кармане у него нашелся серебряный трехпенсовик, который тут же вытащили и забрали, да пожелтевшая костяная расческа. Раис осмотрел его ладони, они были все в грубых мозолях, и это подтверждало, что человек трудился на тяжелой работе и не был сынком богатого папаши. Раис повернулся к писцу, и они некоторое время что-то оживленно обсуждали; потом пират позвал одного из своих людей, сделал резкий жест рукой и ткнул пальцем в старого рыбака. Не говоря ни слова, матрос отволок Тома Эллиса к борту и бесцеремонно швырнул в воду. Раздался всплеск, потом стало тихо.

— Ты, варвар! — начал было проповедник. Он смотрел в открытое море, совершенно пустое. Они уже были далеко от земли. Даже молодой и сильный мужчина не имел шансов доплыть отсюда до берега. — Господи, Иисусе Христе, спаси его душу!

Раис пожал плечами:

— У нас мало провизия. Не могу кормить бесполезный человек, за который не будет выкуп и на рынок не выставить. Если твой Иисус заботится о его душа, пусть сделает чудо. — Он бесстрастно выдерживал яростный взгляд проповедника. — Это римляне первые назвали мой народ «варвари», «некультурный», только они сам были невежды, и такие же все, кто повторять за ними этот слово. Мои люди называть себя «имазиген»24, это значит — свободный человек. Мы — берберы, мы гордый народ. У себя дома, в горах, я говорю на язык моего народа, с мой компаньон в касба25 я говорю на испанский язык, с корсар — по-арабски, в разных портах — на лингва франка26; еще я немного знаю английский и мало-мало голландский. Я прочел весь Коран и еще — из любопытства — немного читал ваша Библия. В мое собрание книг есть «Путешествия» Ибн Баттуты, стихи моулана Руми, «Мукаддима» Ибн Хальдуна и сочинения Белазури. Я прочитал их все. А теперь скажи, кто варвар?

— Захватывать в плен невинных людей — детей и женщин, — увозить их из дому и продавать в рабство на невольничьих рынках есть акт варварства!

Корсар чуть приподнял бровь:

— Тогда все великий народы мира тоже варвар — испанцы, французы, португальцы, сицилийцы, венецианцы. Я целый год греб веслом на венецианский галера, на мой спина много шрам. Англичане тоже — ваш большой герой Фрэнсис Дрейк и Джон Хокинс тоже варвар, они хуже, чем корсары из Сла, как неграмотный зовет Сале, потому что он брал пленный только для личный выгода, а их грузы просто презирал и топил.

— А ты нет?

— Я — аль-гозат27, воин Пророка. Мои люди и я ведем джихад — священная война — на море и на суша, против наши враги, берем плен много неверных и продаем на наши рынки. Деньги от эта торговля мы тратить на благополучие наш народ и во славу Аллах. Всевышний радоваться, когда богатства неверных возвращается к Аллах.

— Ты не только варвар, ты еще и еретик! — У проповедника яростно сверкали глаза. Борода развевалась на ветру. Он прямо как пророк из Ветхого Завета, подумала Кэт, как Моисей, призывающий мор и глад на землю Египетскую.

Аль-Андалуси вскочил на ноги, опрокинув свой курительный прибор, так что вода потекла по палубе.

— Не смей говорить мне это слово! Испанцы назвали мой отец еретик. Инквизиция переломал ему все кости на свой проклятый дыба, но не сломал его дух! — Он обернулся к своим матросам и крикнул им что-то. Те бросились исполнять его приказ. И почти тотчас вернулись. Один нес железный прут со сплющенным концом, двое других — небольшую жаровню.

Ее поставили на палубу рядом с раисом, первый матрос сунул конец прута в раскаленные угли и держал его там, пока он не раскалился докрасна, а потом и добела. Уолтер Труран наблюдал за всем этим как зачарованный, не в силах оторвать взгляд от жаровни. Потом начал молиться.

Аль-Андалуси выкрикнул новый приказ, и его люди сорвали башмаки с ног проповедника.

— У тебя такой крепкий вера в твой распятый пророк, так теперь ты будешь навек с гордость носить его отметка!

С этими словами он махнул рукой пиратам. Один из них опрокинул проповедника на палубу и прижал к ней, тогда как другой приложил раскаленное железо к белесым сморщенным ступням Трурана. Кэт закрыла глаза, но никак не могла стереть из памяти звук, с которым тавро прожгло кожу и зашипело в хлынувшей крови, и вонь паленого мяса.

Проповедник лежал на палубе и стонал. Ашаб Ибрахим обшарил его карманы, вытащив из них ножик для фруктов с ручкой из слоновой кости, пригоршню мелких монет и Псалтырь в кожаном переплете. Книжку раис с любопытством пролистал, потом бросил обратно проповеднику.

— Если не скажешь твой имя, запишем тебя как имам.

— Не надо мне никаких языческих названий! Меня зовут Уолтер Труран, а рядом можешь написать: «Божий человек». Но предупреждаю, у меня нет никого, у кого ты мог бы вымогать выкуп.

Раис пожал плечами:

— У тебя крепкий дух и крепкий спина. Может, тебя возьмут на галера. Или, может, султан Маулай Зидан заинтересуется твоей пустословие. Ноги тебе не перевяжут, пока все тут не увидят, что будет с тем, кто думал не повиноваться мне. А ты теперь всегда будешь знать, что при каждый шаг на землю ты ступишь на символ своей ублюдочный религия, и так и должно быть!

Потом перед капитаном пиратского корабля поставили Кэт. Девушка была так напугана истязанием преподобного Трурана, что едва смогла поднять глаза на его мучителя.

Она опустила глаза, молясь про себя, чтобы все поскорее закончилось. Даже вонь, неудобства и темнота трюма были лучше, чем это. Колени у нее дрожали.

— Как тебя зовут?

— Кэтрин, — отозвалась она. Голос прозвучал как мышиный писк. Набрав воздуху, она попробовала еще раз: — Кэтрин-Энн Триджинна.

— Ты носишь зеленый платье, Кет-рин-Энн Триджинна. Почему?

Вопрос был настолько неожиданный, что она резко подняла голову и уставилась раису прямо в глаза. Его взгляд прожег ее насквозь, словно огнем.

— Я… это… это старое платье, сэр.

— Зеленый — цвет Пророка. Только его потомки могут его носить. Ты — потомок Пророка?

Кэтрин в ужасе качнула головой, язык словно прилип к небу.

— Снимай! Это оскорбление Пророка, что ты носить его цвет, когда не имеешь право!

У Кэт расширились глаза:

— Я… не могу… оно зашнуровано сзади…

Аль-Андалуси наклонился вперед:

— Женщина не может сам одеться, тогда ее должен одевать раб. Ты богатый женщина, Кет-рин-Энн Триджинна?

Что она могла ответить? Кэт судорожно искала нужные слова, надеясь на прилив вдохновения. И решила, что лучше всего будет представить дело так, что ее выгоднее держать в целости и сохранности в расчете на выкуп; ей вовсе не хотелось быть выброшенной за борт или, что еще хуже, быть отданной на потеху этой звериной команде как последняя шлюха. Она расправила плечи.

— Я — Кэтрин-Энн Триджинна из Кенджи-Мэнора, и у меня есть кое-какие средства.

Раис перевел ее слова для своего писца, и Амин быстро все записал.

— Повернись, — приказал ей корсар, вытаскивая из-за пояса изукрашенный кривой кинжал.

Опасаясь худшего, Кэтрин выполнила приказание и уже с ужасом ждала прикосновения ледяной стали к горлу. Но вместо этого раздался хруст разрезаемой ткани, и она почувствовала облегчение, а в следующий момент зеленое платье уже лежало у щиколоток девушки, оставив ее дрожать в одной бумажной нижней рубашке. Она инстинктивно скрестила руки на груди, всем существом ощущая взгляды команды на своей белой коже, словно прикосновения каких-то отвратительных насекомых.

Аль-Андалуси наклонился и встряхнул платье. Из складок выпал маленький кошель, который он тут же схватил.

— Что это? Библия или молитва твоему богу? — Он помахал в воздухе ее книжкой.

Кэт тотчас овладело чувство оскорбленного собственника. Никто не смел прикасаться к ее книге! Ведь там записаны ею самые сокровенные мысли! Не подумав, она резко протянула руку и схватилась за нее. Их взгляды на мгновение встретились; потом пират выпустил книгу.

— Это книга по искусству вышивки, — тихо сказала Кэт. — Вот, видите. — Она раскрыла книжку на странице, где не было ее записей, показав капитану рисунок стилизованных цветов, который можно вышить на манжете или на чулках. — Тут собраны образцы для подражания и копирования. Вроде вот этого. — Осмелев, она чуть приподняла подол рубашки и показала ему узор на своих чулках.

Он наклонился и внимательно его изучил.

— И ты сама это сделал?

— Да.

Раис что-то сказал писцу, который тут же добавил несколько слов в свои записи. Потом он бросил Кэт ее кошель.

— Женщины из дворца султана хорошо платят за такой работа. Может, ты учить их новый образцы вышивка. — Он сузил глаза. — А может, султан Маулай Зидан заплатит мне за такой прибавка в его гарем, особо за такой белый кожа и волос, как солнце на закате. За такой ценный редкий приз мы ставим цену в восемь сотен фунтов.

Восемьсот фунтов! Чудовищная сумма! Кэт прижала кошель к груди. Сердце бешено колотилось. «Глупая, глупая девчонка, — укорял ее собственный разум. — Думала перехитрить разбойника! И теперь он установил такую цену за твою голову, что никто и никогда не сможет тебя вызволить, и ты кончишь свои дни в какой-нибудь чужой земле, изнывая от тоски по звуку английского языка и по каплям корнуольского дождика, по Робу, по всем самым обычным, добрым и привычным вещам, окружавшим тебя в мире, который ты с таким презрением отвергала, и все из-за своей суетности, из-за тщеславия». Один из пиратов напялил на нее длинную хламиду из толстой шерсти и отвел обратно в трюм. Кэт, шатаясь, шагала впереди него, словно в кошмарном сне, от которого ей, вероятно, никогда уже не очнуться.