Преданное прошлое

ГЛАВА 15

И вот типерь я лежу тут, в каюте пиратскава капитана, где и должна оставаться, чтоб ухаживать за ним, и пишу эта при свете лампы со свечкой, и мне тут гораздо лучше, чем бедной маме, тете и дяде и другим, кто в трюме внизу. Что ани могут пра миня подумать, что я сижу тут уже все эти дни, одна, с турецким раисом, хотя он такой слабый и может умереть? Ничего хорошего ни думают, я уверена. Многие патом скажут, что я ни должна была личить его раны, чтоб он выжил, а найти на риск и убить его сразу за все жистокасти, которые он обрушил на добрых христиан. Но если капитан умрет, мы астанимся ва власти людей вроде Ашаба Ибрахима, и мне эта кажится более страшной судьбой, так что я буду делать все, что надо, чтоб сохранить ему жизнь, и надеиться, что добрый Господь пажалеит нас.

Аль-Андалуси был сильным человеком, и у него было много ран, полученных ранее, как у всякого воина, но эта, нанесенная добрым толедским клинком, привела его бок в такое состояние, что угрожала здорово сократить ему жизнь. Плоть распухла и загноилась, несмотря на тминный мед и все старания Кэт, когда она сшивала распоротую кожу.

В течение трех дней раненый боролся с донимавшей его лихорадкой, сильно потел и кричал во сне, не принимал ничего, кроме воды с выжатым в нее лимонным соком. Но после этого лихорадка прошла, и он сумел съесть тарелку густой каши из нута с чесноком. Каждое утро раису приносили и сухари, размоченные в оливковом масле, но он всякий раз отдавал половину Кэт и смотрел, как та поедает все до последней крошки.

— Я берегу свой будущий доход, — сказал он ей. — Султан заплатит мне большой богатство за такой приз, а тощий женщина он не любит.

Воздух в каюте весь пропах потом, а от запаха чеснока стал вонять тухлятиной; потом рана раиса начала гноиться, и запах стал в тысячу раз хуже. Когда капитан приходил в себя, то о чем-то быстро говорил со своими людьми по-арабски, отдавал приказы, требовал сообщать ему о погоде и местонахождении корабля. Его глаза неестественно блестели на сильно исхудавшем лице. Кэт молча сидела в углу каюты, как ей и было велено, и наблюдала. Те, кто заходил в каюту, по большей части не обращали на невольницу внимания, но некоторые смотрели в ее сторону, не скрывая враждебности, и при этом хватались за амулеты, висевшие у них на шее. Некоторые по-прежнему раздевали ее взглядами, и Кэт снова начала опасаться того неизбежного, что произойдет, когда раис проиграет свою битву за жизнь.

Когда аль-Андалуси окончательно потерял сознание и начал метаться и бредить, его первый помощник, суровый бородатый пират по имени Рашид, прислал вероотступника Ибрахима, чтобы тот сидел в каюте и охранял капитана.

— Он тебе не верит, девочка, — сказал Ибрахим с ухмылкой. — Думает, ты отравила раиса.

Кэт уставилась на него яростным взглядом:

— И как, по-твоему, я умудрилась это сделать?

— Да просто своим присутствием, неверная. Рашид считает, твое присутствие здесь оскорбляет Аллаха.

— Тогда пусть отошлет меня обратно в трюм, к остальным пленникам.

Предатель рассмеялся:

— Ох, не думаю, что ходжа35 имел в виду только то, что ты, как поганая христианка, отравляешь своим присутствием воздух в каюте нашего капитана, хотя можешь быть уверена, он считает именно так. Нет, наш ходжа утверждает, что оскорблением является уже то, что христиане дышат тем же самым воздухом, что и остальной мир! Если бы он настоял на своем, твоя голова торчала бы на пике, украшая гавань в Пензансе вместе с головами остальных неверных, которых он смог бы казнить.

А кроме того, какого приема ты можешь ожидать внизу, от этих несчастных, голодных уродов, когда они увидят тебя — всю такую чистенькую и пухленькую, а, моя птичка? — Кэт только успела открыть рот, чтобы ответить, как вероотступник остановил ее взмахом руки. — Я тебе точно скажу, что они подумают, прелесть моя. Они решат, что ты стала шлюхой нашего джинна. Решат, что он тут все это время тебя драл во все дырки, глупая. И в итоге только потому отослал тебя обратно вниз, в эту гнусную дыру, что пресытился тобой и твоей маленькой беленькой попкой.

У Кэт щипало глаза от подступавших слез, и не только от правдоподобности подобного предсказания, но и от вони, исходившей от мерзавца, который сейчас прижался к ней всем телом. Помимо застарелого запаха пота и мочи, от Ибрахима несло дымом и какими-то странными травами, от чего у нее кружилась голова.

— Когда он умрет, — предатель мотнул головой в сторону неподвижно распластавшегося на койке раиса, — я возьму тебя себе, и вот тогда и буду делать с тобой все те страшные вещи, о которых думают эти людишки внизу, полагая, что это уже случилось. За исключением того, что когда ты мне надоешь, я тебя обратно в трюм не отправлю. О нет! Я отдам тебя остальным, пускай и они получат удовольствие, а?

Кэт резко выпрямилась и ударила его головой в подбородок, да так сильно, что негодяй прикусил себе язык. На губах появилась кровь; Ашаб Ибрахим выругался. И замахнулся кулаком:

— Ты, сучка!

И тут что-то мелькнуло в воздухе — что-то крутящееся, серебристое, — и Ашаб Ибрахим рухнул головой вперед, взвыв от боли. Из его правого плеча торчал клинок маленького кривого кинжала, и его искусно сплетенный красный темляк бешено болтался вокруг рукояти.

— Не хами, паскуда! Неверная скотина, предатель, сын свиньи! Трус, променявший свою веру на ислам, только лишь бы спасти собственный тухлый шкура! Не сметь так обращаться с женщин, ни на моем корабле, ни на каком другом из весь флот Сале! — Раис тяжело и хрипло дышал, продолжая сыпать гневными проклятиями уже на своем языке. Ибрахим, кое-как поднявшись на ноги, бросился вон, оставляя за собой следы крови.

Аль-Андалуси упал на подушки, хватая ртом воздух.

— Кет-рин, скорее, позови сюда Абдулхак! Скорей!

Кэт вскочила на ноги и бросилась к двери. Взбегая по трапу, она выкрикнула это странное, незнакомое имя, но никто не откликнулся. Девушка позвала снова, громче, так что задрожало пламя свечей в лампах, и звук ее голоса эхом отразился от деревянных переборок. И наконец услышала шум голосов и топот бегущих ног. Она еще раз выкрикнула имя Абдулхака, потом бросилась обратно в каюту.

Но когда она вернулась, раис был уже мертв.

Несколько секунд спустя человек по имени Абдулхак появился в дверях. Одним взглядом быстрых черных глаз, что резко контрастировали с седой бородой и потрепанным временем лицом, он окинул всю каюту.

Стоя на коленях возле неподвижного тела капитана, в перепачканной кровью вероотступника белой шерстяной джеллабе, Кэт являла собой вид совершенно убитой горем и собственной виной. Да и чувствовала она себя именно так. Девушка отскочила в сторону, но Абдулхак лишь бросил на нее взгляд и махнул рукой, веля уйти. Потом потряс раиса за плечо, прикоснулся к его лбу, потом к шее. Что-то рявкнул Кэт.

— Что? Я не понимаю.

Бородатый что-то гневно пробурчал, потом выпрямился и прошествовал мимо нее в глубь каюты. Остановился в углу, возле изукрашенной клетки, где спали певчие птицы. Открыл дверцу, сунул внутрь руку и что-то оттуда достал.

— Огонь! — резко сказал он. — Где?

Пораженная, что на пиратском корабле оказался еще один человек, говорящий по-английски, Кэт молча заморгала.

— Сейчас принесу, — очнулась она. Вынесла из-за занавеса жаровню и поставила перед Абдулхаком. Он подул на угли, и те заалели, вспыхнув. Он взял щипцы, положил на бортик жаровни, вложил то, что было у него в ладонях, в их захват и сунул это в угли.

Кэт вскрикнула от неожиданности. То, что она принимала за певчую птичку, оказалось какой-то жуткой и странной рептилией — шкурка у нее была вся в чешуйках, как у ящерицы или змеи, но она никогда таких ящериц или змей не видела. Попав на угли, рептилия завертелась, а из странного, похожего на клюв рта высунулся язык — свернутый спиралью, длинный, ярко-красный. Прикрытые чешуйками глаза дико вращались, шкура горела и шипела. Минуту спустя в жаровне произошло нечто вроде небольшого взрыва.

Абдулхак удовлетворенно кивнул.

— Мезиан, мезиан36, - пробормотал он.

Потом поднял чудище за когтистую лапку, отнес к постели капитана и два-три раза пронес его под носом мертвого аль-Андалуси. Кэт показалось, что это какая-то древняя, тайная магия. Вонь паленого мяса — острая, тошнотворная — наполнила всю каюту, у девушки заслезились глаза. Она не могла себе представить, чем может мертвая паленая ящерица помочь страдающему и болящему, не говоря уж о том, что аль-Андалуси умер… но раис вдруг оглушительно чихнул, резко поднялся и сел.

У Кэт подкосились ноги, и она очнулась уже сидя на палубе. Она, конечно, слыхала байки о том, что мертвецы иногда вдруг восстают и начинают делать странные движения, даже иной раз произносят последнее слово — да и в самом деле, всем ведь хорошо известно, что Мария Стюарт, королева Шотландская, добрые четверть часа после того, как ее обезглавили, все еще шевелила губами. Но никто никогда не слыхав, чтобы труп вдруг начал чихать.

— Лабас аалик?37

Раис опустился обратно на подушки. И обеими руками схватил бородатого за руку:

— Лабас, альхамдолилла. Шукран, шукран, Абдул. Бара-каллафик38.

Они продолжали тихо разговаривать, потом старик обернулся к Кэт:

— Английский предатель сглазила наш раис, у него дурной глаз. Эта аль-буа, эта хамелеон, сейчас помогла нам, но за это неверный пес должна умереть. — Он похлопал ладонью по кривому кинжалу, висевшему у него на поясе. — Эта будет мне большой радость.

Кэт смотрела, как он уходит, чувствуя себя странно, словно попала в совершенно иной мир, — такой, где смерть может приходить лишь на мгновение, нападать как ястреб и тут же уноситься прочь, где мертвые могут садиться и разговаривать, где обычные правила и законы искажаются, как искажаются лучи света, проходя сквозь воду, где магия вполне действенна и даже ощутима, да к тому же более могуча, чем может подсказать обычная логика, привычный ход вещей и просто здравый смысл.

А теперь Ашаба Ибрахима, который в прошлой жизни был обычным моряком из Западных графств, казнят. Он-то считал себя в полной безопасности, и всего лишь потому, что теперь носил одежду чужеземцев, принял другое имя, обратился в другую религию. Но это оказалось просто двуличием, а вовсе не реальным, честным перевоплощением в иного человека, и это его не спасло. Кэт не ощущала никакой жалости к этому бедолаге, которого когда-то звали Уилл Мартин, никаких чувств по поводу того, что его убьют по капризу раиса. Гораздо сильнее ее тревожило подозрение, что гнев раиса и смерть предателя — результат его угроз ей самой.

Но если так, почему аль-Андалуси соврал старику? Чтобы спасти ее от позора, из какого-то странного чувства уважения? Хотя… если бы Ибрахим не проклял, не сглазил раиса, тогда каким образом магия обгорелой ящерицы вновь вернула его к жизни? Все это было выше ее понимания. Кэт безуспешно ломала себе голову, а по лицу катились слезы.

— Ты почему плачешь?

Девушка обернулась, удивленная, что раис следит за ней, и ее мысли, видимо, отразились у нее на лице. Она тут же в замешательстве отвернулась, вытирая глаза тыльной стороной ладони.

— Ты плачешь об этот предатель?

Пораженная, она снова уставилась на аль-Андалуси:

— Нет, конечно, нет.

— Тогда зачем?

Она мотнула головой, начиная злиться.

— Не знаю!

— Потому что ты решил, что я умер? — Его глаза насмешливо блеснули.

— Нет!

— Много женщины будут плакать, если я умру. — Он помолчал, наблюдая за ее реакцией. — У меня большой семья.

— Сколько у вас детей?

Выражение его лица сразу посуровело.

— У меня нет жена и нет дети. Но много тетушки и кузины и их дети, и мне надо о них заботиться. Они живут и в Сла, и в горных селениях, очень много их, и все зависеть от меня. И я тружусь для них. Каждый весна я отплываю из Сла со всем наш флот, делаю набеги, беру в плен назареев, а если они сопротивляться, я их убиваю. В конце лета или осенью я вернусь домой с пленный, продаю их группы, делю деньги между моя команда, поставщики, марабуты39, семья, община. Каждый имеет маленький прибыль, и духовный, и материальный, от священной войны, который ведут гази… — Тут начался жуткий приступ кашля, и он замолчал.

Кэт смотрела на него покрасневшими от слез глазами.

— Вы еще очень слабы, вам лучше поспать, — предложила она.

— Когда умру, тогда и посплю, а я еще не умер, хотя тот испанский ублюдок очень старался. — Раис сплюнул, потом приказал:

— Принеси мне трубка!

Кэт оглянулась на резной курительный прибор, стоявший на столике:

— Не думаю, что это самая удачная мысль.

В ответ он щелкнул пальцами:

— Давай сюда!

Его повелительный тон возмутил ее. Девушка вскочила на ноги, схватила кальян и сунула ему:

— Да возьми ты эту чертову штуку и трави себя и свои раны этим гнусным дымом! Ты — чудовище и фанатик-изувер! И мне плевать, даже если ты прямо сейчас тут помрешь!

Пальцы мужчины сомкнулись на горлышке сосуда, носил у него не было. И курительный прибор с грохотом упал на палубу и разбился на множество осколков, залив все вокруг водой с душистыми травами.

Аль-Андалуси яростно выругался. Это был настоящий нутряной рык; после этого он упал на подушки, весь покрытый обильным потом.

— Я думал взять тебя себе в дом, но теперь вижу, что ты… камбо, неуклюжий и глупый и можешь разбить все ценный и красивый.

— Вот и отлично! Мне вовсе неохота быть рабыней в каком-то языческом свинюшнике!

У раиса сузились глаза.

— Ты меня оскорбить?

Кэт решила, что, наверное, не стоит пытаться объяснить ему точный смысл ее слов. Вместо этого нагнулась и стала собирать осколки, избегая его яростного взгляда. Но раиса не так-то легко было отвлечь.

— Что есть «свинюшник»?

Его взгляд буквально буравил ей затылок.

— Дом для свиней, — ответила она тихо, сожалея о своей вспышке.

— Значит, ты меня презирать, да, мой маленькая неверная? Ты думать, что я невежда и «язычник», который живет, как нечистый свинья, в грязи, да? Может, ты даже думать, что мы все там такой, в моя страна, никак не лучше, чем животный или зверь?

Аль-Андалуси буквально выплевывал каждое слово, так что они эхом отдавались у нее в голове, громкие, режущие слух.

Кэт с трудом сглотнула и едва слышно произнесла:

— Нет.

И тут сверху, с палубы, донесся жуткий вопль. Он заполнил всю каюту и вдруг оборвался, так же резко, как и возник. Кэт закрыла глаза. Значит, кончилась жизнь Уилла Мартина из Плимута. И если она, Кэтрин из Кенджи-Мэнора, не будет вести себя умнее, то очень скоро последует за ним.

Слабость пиратского капитана в тот раз спасла ее, потому что сразу после этой сцены раис уснул и проспал весь остаток дня и всю ночь. А на следующее утро лихорадка прошла, и он пришел в себя без помощи обгорелого хамелеона, к некоторому облегчению для Кэт. Она дала ему поесть — пищу принес кто-то из команды на рассвете и оставил у двери, — а потом смотрела, как он ест. После длительных размышлений наконец решилась:

— Вы вчера спросили меня, почему я плачу. Сейчас скажу. Я плакала, потому что не понимаю, как вы живете. Мне непонятно, за что ты велел убить Ашаба Ибрахима. Непонятно, что такое «дурной глаз» и как паленая ящерица может снова оживить умершего. Мне непонятно, почему вы насильно увезли всех нас из нашей страны и при этом считаете, что поступили правильно. Мне непонятно, почему вы так ненавидите добрых христиан. Я не могу понять ничего из всего этого, и больше всего мне непонятно, почему выдержите меня здесь, в своей каюте. Я плакала, потому что привыкла понимать мир, в котором жила, а сейчас я не понимаю ничего. — Все это она выпалила на одном дыхании.

Раис прикрыл глаза, словно ему было больно все это слышать.

— Ох уж эти женщины… Почему они всегда задают так много вопрос? Мы тут вовсе не для того, чтоб понять эта мир. Мы тут для того, чтоб быть в эта мир и благодарить Бог за это. И я к тому же только что проснулся. — Он глубоко вздохнул. — Скажу, почему эта вероотступник умер: он делал так, как будто мой власть на корабле уже нету, как будто я уже мертвый. Никто не может без мой приказ плохо поступать с мой пленник!

Кэт молча выслушала. Потом, помолчав, заметила:

— Абдулхак сказал, что он вас «сглазил» и именно поэтому вы должны были умереть.

Раис сделал небрежный жест рукой, в которой держал кусок хлеба:

— Абдулхак очень мудрый. И когда он говорить команде, что я велел, чтоб предатель умер, они не спорил с мой приказ. Они… как это у вас говорят? Боятся проклятия, дурной глаз и все такое. Они надел ему на голова мешок и бросил в море, чтоб он не мог и их тоже сглазить.

— Но что это такое, сглазить? Как можно взглядом повредить человеку?

— Есть такой старый берберский поговорка: дурной глаз

может привести человек в могила, а верблюда в котел.

— А что такое верблюд?

Аль-Андалуси рассмеялся:

— Неужто все у вас такой невежда? Не могу тебе объяснять, что есть верблюд. Верблюд — это верблюд, и всякий человек знать, сколько он стоит, а вот дурной глаз — он как свет. Его можно видеть, чувствовать или нести вред другим, если посмотреть на них. Он может принести увечье или смерть, но его нельзя взять в руки; что можно делать, это только отвести его — когда тебе удача или воля Аллаха.

— А чем была эта ящерица? Удачей или волей Аллаха?

Аль-Андалуси закатил глаза:

— Спорить с женщина вредно для здоровье. Я уже чувствую, как убывает мой сила. Я уже понимать, что звезды на небесная твердь должны иметь женский род, и каждая месяц бедный-несчастный луна умирать от их бесконечный болтовня. Хамелеон — это очень сильный магия, только действует он против дурной глаз или не действует, это воля Аллаха.

И больше тебе, неверная, я объяснить не могу.

— Почему вы так нас ненавидите, почему зовете «неверными» и «назареями»?

— Ты совсем не знаешь мир, да? Христиане уже тысячу лет ведут война против мой народ. Они преследуют нас, убивают, а религия для них только оправдание. Мой семья погиб от назарей, я остался один, чтоб мстить за них.

— Ох! — вырвалось у нее. Потом, очень тихо, девушка спросила: — Как это случилось?

Мужчина отвернулся.

— Зачем тебе это знать?

— Я хочу понять… — тут она беспомощно развела руками, — понять, почему вы нападаете на нас, почему я тут оказалась…

Раис теперь смотрел на нее сурово и неотрывно.

— Мне не надо оправдывать свой действия. Кроме того, мой история не для уши ребенка, тем боле назарейского ребенка.

— Я уже не ребенок. И даже не знаю, что я и впрямь то, что вы именуете «назареем».

— Ты христианка, да? Веришь в пророк Иисус из Назарета?

Кэт прикусила губу. Нелл и мистрис Харрис нередко подначивали ее, намекая на недостаток христианского благочестия. Она и сама уже не знала, во что она верит. Ее крестили в купели, в церкви Вериана, она всегда возносила молитвы младенцу Иисусу, Отцу, Сыну и Святому Духу, особенно когда ей было тяжело. Но это было до пиратского нападения. Теперь же девушка никак не могла взять в толк, как же Бог, который заботится обо всех людях, позволил, чтобы всю их конгрегацию захватили и увели в плен пираты-язычники, да еще и прямо во время молитвы, а потом затолкали в трюм, где гибнут и умирают в жутких условиях мужчины, женщины и невинные дети.

Такое способно поколебать веру даже самого сильного и упорного верующего, а она к таким никогда и не принадлежала. Но магометанкой она тоже не была. В конце концов Кэт пожала плечами:

— Ну да, думаю, что да.

— Значит, ты моя враг, и я скажу почему. Отец деда мой матери был из Рабат, но уехал оттуда, потому что там нет работа. И он поехал в Испания и пристал к колония мавров в горах Эстремадура. Дед моя мать родился там, и ее отец тоже, а потом и мой мать. Четыре поколений моя семья — понимаешь? — четыре поколений, они жить там, работать там, торговать там, они сделали свой община богатый и цветущий. Мой отец делал торговля — он ездил по весь Марокко, привозить соль и золото и слоновый кость с юга, из Тафраута, на северный берег, потом в Испания, а в Испания брал их отличный толедский сталь, меч и ружья и вез назад, в Африка. Один раз он ночевал в дом семьи моя мать, и он с ней познакомиться и просил ее себе в жены. В следующий приезд они женились, потом он увез ее в свой дом, в Марокко, в горы Атлас, где потом родился я. Но она очень скучал по свой дом, по Испания, по свой семья, она не говорил по-берберски, только по-испански. И вот когда я был пять лет, мы поехал в Эстремадура, побыть с ее семья. Потом испанский король Филипп решил, что все мавр должен уехать из Испания, пусть даже очень долго там жил и почти сам стал испанец. Несколько из нашей семья, они давно увидел, что начинается гонение, и уехал — мой дядя, некоторый кузен и кузина. Они взял все, что могли, и вернулись в Марокко, но мой отец стал злой. Он уже перевез в Испания все, что имел, у него дело там хорошо шли. Зачем нам уехать, говорил он. Потому, что мы мусульман? И отказался ехать. Они его сделали католик, силой. Это был большой дозор для него, но мой мать молил его не противиться. И они там остались, но становилось все хуже, к нему стали относиться как к собака, не уважал, обманывал в делах.

А потом пришел инквизиция. Они забрал отца ночью; а на утро мать посадил меня на мул и отправил вниз, в долина, по торговый дорога, чтоб я вместе с кузен ехать в Марокко. Все сестры плакал, потому что я ехал. Они еще был маленький. «Мы тебя потом догоним», — говорил мне мать, но я знал, что больше их не увижу. Я тоже плакал, вся дорога с гор. Последний раз в моя жизнь я плакал.

Глаза у Кэт были уже совершенно круглые.

— И ты так их больше никогда не видел?

Он сглотнул.

— Целая год я ничего не знал о судьба моей семьи. Я уехал с кузен в Ста и жил там с моими два дяди и их дети. Я ждал мать и отца и сестры, но они не приехал. Один раз ночью мой дядя сказал: «Идем со мной. Тут есть один парень, испанский пленный». Мы отправились в порт Сла, а там причалила один наш корабль с пленный. Эта парень был кузнец из морисков, но когда все мавр оттуда уехал, у него больше не стало работа. И он стал солдат. Он рассказал, что инквизиция пытал мой отец до смерти. Они ему руки вырвал из сустав и бросил гнить в тюрьма, в камера. — Аль-Андалуси закрыл глаза. На его щеке подрагивала жилка.

Глянув вниз, Кэт обнаружила, что так сжала руки в кулаки, тиская в пальцах свою рубаху, что все косточки побелели. Она уже не смела задавать дальнейшие вопросы, потому что страшно боялась услышать ответ.

— Солдаты пришли за остальной члены моя семья через два дня, как забрали отца. Они насиловали мой мать и убил мои сестры. Мать умер от позор и горе. Я был тогда десять лет. Мои сестры были два, четыре и семь лет. Мне надо было остаться там и защищать их… Этот кузнец, он все видел. Он сказал, что хотел их остановить, но я знаю, он врал. Мой дядя дал мне нож, и я убил его. Он был первый назарей, который я убил, мне только стало одиннадцать лет.

А потом я потерял им счет. Я поклялся мстить, и кузены послали меня учеником к один наш большой корсар, Юсуф-раис; он раньше был англичанин по имени Джон Уорд. Англичаны плохо с ним обошелся — звали его герой, когда он захватывал призы для Корона, и негодяй, когда он захватывать их без каперское свидетельство. И тогда он отверг христиан и перешел в ислам и заявил война всем назареи. Один раз он говорил мне: «Если я встречу в море собственного отца, я его ограблю, а потом продам». Он был хороший учитель. Я с ним пять лет плавал. Когда он уехать в Тунис, то оставил мне эта корабль. Он умер три год назад. Я молюсь за него. А теперь я действовать по usanza del таге, по корсарские правила. Я привозить домой много деньги, много пленный, убивать много испанцы, много назарей, дамара’хум Аллах, да поразит их Аллах! Это и мой месть, и священный война. Я не могу свалить инквизиция или король Испании, но могу вести война против их религия и нести им ущерб и вред, где только могу.

У него засверкали глаза, и Кэт вспомнила, что точно такое же выражение видела на лице собственного деда, когда тот рассказывал жуткие истории из времен Марии Кровавой40, сводной сестры великой Елизаветы, которая сотнями сжигала на кострах протестантов и грозила привести на английские берега испанскую инквизицию и всю страну сделать католической. В Корнуолле ненавидели всех испанцев. Дед сам потерял ногу в бою с испанским капером. И еще она вспомнила, как всего пару лет назад, когда король Яков послал в Испанию делегацию во главе со своим фаворитом Джорджем Вильерсом, герцогом Бэкингемским, чтобы попытаться заполучить испанскую инфанту в жены принцу Уэльскому, в Пензансе и Маразионе было много злобных пересудов и даже призывы к мятежу; Том Сэмюэлс грозил, что вся Англия возьмется за оружие, если им навяжут королеву-испанку, а Джек Келлинч ударил его, потому что его собственная мать была испанка.

Это было довольно странно — обнаружить, что ее собственный народ имеет много общих чувств с этим отчаянным и яростным пиратом. И чрезвычайно стыдно признаться, как ее потрясла рассказанная им история. Кэт даже стало казаться, что аль-Андалуси не чудовище, а просто человек, у которого имеются веские основания действовать так, как он действует.

И еще она обнаружила, что все это время неотрывно смотрела на него; и когда мужчина внезапно поднял глаза и встретился с ней взглядом, Кэт стало страшно неудобно, и она отвернулась.

— Но я все же так и не поняла, почему вы против англичан, — в конце концов заметила сна. — Особенно если помнить, что вы плавали с англичанином и он отдал вам свой корабль. Ведь не англичане убили вашу семью, это были испанцы, а Англия воюет с Испанией, как это было и во времена старой королевы, значит, они и наши враги, так же как и ваши. — Девушка помолчала, собираясь с мыслями. — А Корнуолл вообще-то совсем особое графство, вроде как отдельная страна, сама по себе, он так и не стал частью Англии.

Аль-Андалуси коротко рассмеялся:

— Я делал набег на испанский берега, такой набег, что там не остался целый ни один селение. Они теперь строят везде укрепление, очень много пушки. Вот я и захватывать назареев везде, где попало. Твои люди плохо готовы: нет пушки, нет оборона, очень легко взять. — Видя, как она опечалилась и нахмурилась, он добавил более мягко: — Кет-рин, бери хлеб, ешь. Если ты ухаживать за мной, пока я буду здоров, тебе надо быть сильная. — И он протянул ей кусок небольшого, очень твердого сухаря. — Макни в масло, он станет мягкий, а то зуб можно ломать.

Сломанный зуб — меньше твой цена на рынок. И возьми еще вот это — хорошо для желудок.

На столе рядом с ним стояло ярко раскрашенное глиняное блюдо с горкой соленых черных фруктов, которые ей так и не пришлись по вкусу, и несколькими округлыми, сплющенными, вроде как раздавленными плодами, больше всего напоминавшими маленькие кучки навоза.

Кэт наморщила нос:

— Нет, спасибо.

— Возьми, — повторил раис. — Это хорошо, вкусно. — Он взял один из этих плодов и протянул ей. Кэт пребывала в явной нерешительности, и он чуть ли не насильно сунул ей этот фрукт, — У мой народ гостеприимство важно. Отказ — это оскорбление.

Она откусила немного. И рот вдруг заполнила сладость, так что девушка даже охнула от неожиданности. Ничего подобного она не ожидала — фрукт напоминал вкусом варенье из мушмулы, которое кухарка варила каждую осень, собрав урожай в саду Кенджи-Мэнора.

— О… — только и сумела она произнести и сунула в рот весь фрукт. Изо рта у нее от избытка чувств текла слюна.

Аль-Андалуси смотрел на нее, иронически изогнув бровь.

— Это фиг, — пояснил он. — Есть легенда, что эта самая фрукт Ева дала Адаму, когда сорвал его с Древа познания Добра и Зла.

— В Библии сказано, что это было яблоко!

— По наша традиция, согласно Коран, это тоже был яблоко. А когда Адам проглотил кусочек, он застрял у него в горло и там сделался бугор, какой есть у все мужчины.

— Адамово яблоко! — воскликнула пораженная Кэт. — Мы тоже его так называем!

— Вот-вот. Значит, мы не такой уж чужак друг для друг, как ты думал.