Преданное прошлое

ГЛАВА 24

Кэтрин

Ее одели в темную хламиду, завернули всю, с головы до ног, посадили на мула и повезли с рынка по улицам Старого Сале. Никто на нее не смотрел, все равно наружу торчали одни только ее глаза; девушку везли сквозь толпу народа — никому не известную невольницу на шатающемся с голодухи муле, которого вел на поводу молчаливый мужчина. У этого молчуна было тяжелое, злобное выражение лица и лысая или бритая голова, которая блестела от пота в неярких лучах послеполуденного солнца. Руки у него были почти черные от загара, концы длинной и грязной белой рубахи были протянуты между ног и обмотаны вокруг пояса. Когда она спросила, кто ее купил и куда ее везут, он даже головы не повернул. Если бы ей не натирали ноги и зад торчащие кости мула, Кэт вполне могла бы подумать, что уже превратилась в нечто несуществующее, в призрак.

Она смотрела вправо и влево — но какой был в этом смысл, искать пути бегства? Некуда ей было бежать, никто не собирался ее спасать. Мысль о том, что ее продали в руки какого-то чужака, приводила в ужас, но что было делать? Бежать через незнакомый город, чтобы ее тут же поймала жаждущая мести толпа, языка которой она не понимала и не могла сказать на нем ни слова? Или броситься с городской стены головой вниз, в море? Но она вовсе не желала умирать.

Наконец выбрались из медины и вышли на берег широкой реки, где их ждала лодка. Гребец стоял, опершись на шест, его силуэт четко выделялся на фоне спокойных вод Отца Отражений. Когда Кэт вошла в лодку, то вспомнила истории, что ей рассказывала леди Харрис, — про перевозчика Харона, который в древности доставлял души умерших в царство теней Гадес, пересекая темные воды, и этот переезд знаменовал собой полное отрешение от всей предшествующей жизни и начало нового существования в мрачном и безнадежном окружении. Чего ей сейчас не хватало, так это монетки во рту, да еще и неспособности забыть все произошедшее. Перевозчик толкал лодку, опираясь на свой шест, все дальше от берега Сла эль-Бали, Кэт смотрела в воду, что оставалась за кормой, и думала о своей прежней жизни в Кенджи со всеми ее необременительными обязанностями, посреди людей, которые ей, конечно, не всегда нравились, но которых она хорошо понимала. Она вспоминала зеленые и золотистые пейзажи Корнуолла, траву и деревья, легкие дождики и туманные рассветы. Думала она и о своей теперь потерянной семье — об умершем отце, об умерших племянниках, о матери, седой и раздетой догола… Потом, отбросив болезненные воспоминания, девушка вспомнила о кузене, чье сердце разбила, и вдруг задала себе вопрос: а смогла бы она когда-нибудь смириться с той тихой и незаметной жизнью, которую Роб ей обещал?

Этот вопрос, горько решила Кэт, никогда уже не следует себе задавать, потому что это все — в прошлой жизни, а впереди лежит совсем иная, так уж сложились обстоятельства. Лучше уподобиться мертвым и окончательно принять этот переезд в иной мир и не травить себя мыслями о будущем, которого никогда не будет. Кэт закусила губу, повернулась в другую сторону и стала рассматривать стены Сла эль-Джадид, возвышающиеся впереди.

На берегу их ждал человек, державший за повод грациозное животное, и эти двое резко отличались от той парочки, что осталась на берегу Старого Сале. Встречавший ее мужчина был высок и одет в длинную красную рубаху, отделанную по подолу золотым шитьем; его голову и большую часть лица закрывал алый тюрбан. На позолоченной перевязи через плечо болтался украшенный драгоценными камнями кинжал, на запястьях, когда он поднял руку, приветствуя перевозчика, зазвенели серебряные браслеты. Рядом стоял высокий конь с небольшой головой и длинными, изящными ногами; явно чистокровный, этот жеребец наверняка оставил бы далеко позади себя всех охотничьих лошадей из конюшен Кенджи. Его алый чепрак был отделан золотым шитьем, равно как и яркие кисти, украшавшие сбрую. Если этот человек и этот конь принадлежат новому хозяину, подумала Кэт, тот, вероятно, человек очень богатый, причем желает, чтобы об этом знали все.

Когда перевозчик с ходу загнал лодку на прибрежный песок, конь переступил копытами и мотнул головой, но мужчина в тюрбане положил ладонь ему на морду, и тот сразу успокоился. Мужчина сделал шаг вперед и положил монету в протянутую ладонь лодочника.

Ага, с мрачным юмором подумала Кэт, вот и плата за мою душу.

Потом мужчина повернулся к ней, взял на руки, словно девушка была не тяжелее ребенка, и посадил на спину коня.

Такой же безмолвный, как и человек на той стороне реки, он повел коня по улицам Нового Сале, миновал огромные арочные ворота, и они оказались в Касба Андалус.

Потом продолжили путь через путаницу узких улочек, что взбирались на высокий холм. Стук подков жеребца звонко отлетал от камней мостовой и эхом отражался от стен, возвышавшихся по обе стороны от них, пока Кэт не стало казаться, что марширует целая конная армия. Наконец они добрались до длинной глухой стены, в которой была всего одна высокая деревянная дверь. Здесь мужчина остановился и, не стучась и никаким другим образом не объявляя о своем приходе, толкнул дверь и ввел коня внутрь. И разом все сухое, пыльное и мертвое, что встречалось им снаружи, сменилось буйным цветением жизни: пальмы, фруктовые деревья, глиняные горшки, полные роскошных ярких цветов… К ним выбежал мальчик, черный как чернила; он поклонился человеку в красном и взял у него поводья, пока тот снимал Кэт с седла. Из боковой двери высокого дома показались две женщины, и они тоже поклонились мужчине. Потом эти трое обменялись несколькими словами, звучавшими грубо и гортанно для слуха Кэт, затем женщины забрали ее и повели — но не силком — в прохладную тень.

Следующие несколько часов прошли как во сне. Ее вымыли в комнате, наполненной паром, ополоснули в другом помещении, отделанном холодной белой плиткой, и натерли душистыми маслами. Волосы сбрызнули ароматным маслом и аккуратно помассировали ей голову опытными руками. Кто-то принес шелковую нижнюю рубашку, прикосновение которой к коже оказалось столь нежным и прохладным, что Кэт едва не заплакала. Поверх нее надели вышитую рубаху и шарф на голову, чтобы завернуть еще влажные волосы, и дали пару мягких бабу шей, туфель без задника из красной кожи. После чего отвели в комнату с высоким потолком и кроватью с балдахином и наконец, разведя руками и словно говоря «Это все в твоем распоряжении», оставили ее одну, тихонько затворив за собой дверь.

«Ну и что теперь?» — подумала Кэт. Ее так чисто вымыли и умастили благовониями, что она ощущала себя отлично приготовленным куском мяса, который вот-вот подадут на стол какого-нибудь богатея. Неужели именно это ее судьба — стать игрушкой богатого человека, созданной и пригодной лишь для спальни? Она содрогнулась.

Шло время, никто не приходил. Через некоторое время девушка подошла к высокому резному платяному шкафу, стоявшему у стены слева, и распахнула дверцы. Внутри лежали аккуратно сложенные хлопчатобумажные рубашки и белье, тюрбаны, еще три верхние рубахи из дорогих тканей и еще одна пара кожаных туфель. Кэт нахмурилась и закрыла шкаф. Разве это комната другой женщины? Потом подошла к окну. Сквозь изящную кованую решетку можно было видеть двор внизу, сверкающий мрамором и обсаженный деревьями. Геометрический узор украшений успокаивал. В центре двора фонтан пускал струи в восьмиугольный бассейн, из которого вода по четырем каналам стекала в углы двора и в канаву по его периметру. Как контрапункт фонтану повсюду стояли горшки и вазы, из которых белой и синей пеной выбивались распустившиеся цветы, а в углах, в поднятых над землей каменных кадках, росли апельсиновые деревца, плоды яркими пятнами выделялись на фоне темно-зеленой блестящей листвы. Этот сад напомнил ей двор дома на той стороне реки, куда Кэт привели, чтобы она написала письмо с требованием выкупа. Но этот дом был больше и гораздо роскошнее.

Что же за человек ее купил? То, что он богат, было ясно с первого взгляда, но ей было понятно, чем именно они тут занимаются и откуда такое богатство; да так, наверное, обстоит и во всем мире; богатство никак не сочетается ни с добротой, ни с порядочностью. Однако вид дома свидетельствовал о хорошем вкусе и умеренности, все было образцом стиля и элегантности.

Куда бы она ни бросила взгляд, везде ей являлись образцы высокого искусства и тонкой работы. Все возможные поверхности, все предметы были тем или иным образом украшены — например, резные панели, отмечавшие переход от сияющих белизной стен к высокому кессонному потолку из кедрового дерева. Стены были до половины высоты выложены плиткой с изображением стилизованных звезд; этот мотив повторялся и в резьбе на двери, и на плитках пола, и на бронзовой столешнице стола, и в росписи стоящих на нем стаканов. Она оказалась, конечно, в тюрьме, но тюрьме очень красивой, это Кэт должна была признать. И все-таки это была тюрьма.

В конце концов, утомившись ждать, девушка прилегла и заснула. А когда проснулась, солнце уже опустилось низко, и она почувствовала, что проголодалась. Подошла к окну. Три женщины, включая тех, что купали ее, работали во дворе. Одна мела мощеную дорожку, другая поливала цветы в вазах и горшках, третья выбирала розовые лепестки из фонтана. Когда они заметили, что девушка смотрит на них, то помахали, приглашая спуститься к ним. Кэт пошла к двери, повернула огромное железное кольцо замка и, к огромному удивлению, обнаружила, что та не заперта.

Она спустилась по винтовой лестнице, прошла по узкому коридору, двигаясь на свет, и вышла во двор. Женщины молча смотрели на нее, потом все разом заговорили — но на языке, которого она, к сожалению, не понимала. Потом до них наконец дошло. Одна поднесла сложенные щепотью пальцы ко рту и сделала вид, что жует. Кэт кивнула. Да, она проголодалась.

Ей принесли свежеиспеченного хлеба и меду, миску с липкими финиками и пирожки с орехами, а также серебряный чайник со сладким зеленым чаем. Она съела и выпила все, и женщины запричитали и стали носить еще, пока Кэт не замахала руками, показывая, что уже хватит. Самую высокую из всех троих звали Ясмина, самую младшую — Хабиба, а толстушку Хасна — это они сумели ей сообщить.

Ее имя им произносить было трудно, так что они согласились на просто Кэт.

— А где тот человек, которому принадлежит этот дом? — спросила Кэт. Она показала руками тюрбан, повязанный на голову, встала и стала ходить по двору, имитируя походку предполагаемого хозяина, пока женщины не закричали и не засмеялись. Все, что она поняла из их объяснений, было то, что он куда-то уехал, — одна из них изобразила лошадь, впрочем, это могла быть и лодка; мимы из них были никудышные, как решила про себя Кэт. Но ее купил богатый человек, торговец и воин, — это она поняла из их длинной пантомимы, изображавшей куплю-продажу и бой на саблях; к тому же красивый, если верить Хасне, которая при этом покраснела, хотя остальные махали на нее руками, отрицая это утверждение. Слишком гордый и серьезный, изобразила Ясмина, напустив на лицо мрачное и сердитое выражение; слишком старый, выдала свою версию Хабиба, и слишком грустный — женщина опустила уголки рта, всем и везде понятное выражение горя и печали.

— А когда он вернется?

Никто не знал.

— А что я тут буду делать?

Этого они тоже не знали. Но на следующий день, когда Кэт открыла дверь, то обнаружила на пороге плетеную корзину со свернутым в рулон белым полотном, дюжиной мотков разноцветной шелковой нити, несколькими тонкими иголками из превосходной испанской стали, воткнутыми в подушечку из красного бархата. Так. Раис, должно быть, успел раззвонить о ее талантах вышивальщицы, и ее покупатель решил проверить эту информацию. И может быть, новому хозяину она понадобится не только в роли простой наложницы.

Внизу она обнаружила Хасну и еще одну женщину — они ждали ее во дворе. Кэт кивнула им.

— Добрый день, — сказала вторая женщина, склоняя голову.

Кэт уставилась на нее:

— Вы англичанка?

— Вообще-то голландка, но я довольно неплохо владею вашим языком. Ваш хозяин и платит, чтобы я вам переводила.

Кэт заметила, что слова она произносит со странным ударением и сокращает их, словно глотая некоторые звуки. Она протянула женщине руку:

— Меня зовут Кэтрин-Энн Триджинна. Сюда меня привезли как пленницу, захватили на английском берегу.

Переводчица широко улыбнулась, показав три золотых зуба.

— Ох, да-да, я знаю. А меня зовут Лейла Бринк, меня сюда привез мой свинья-муж, упокой Господь его душу.

— Ох, извините… — начала Кэт.

— Не надо никаких «извините». Никто по нему нс скучает, а я — меньше всех. — У нее было веселое выражение глаз, подведенных сурьмой в соответствии с местным стилем. — Итак, Кэтрин, что ты думаешь о нашем городе?

— Не знаю. Я не понимаю здешних нравов и обычаев. Это все для меня совершенно чужое, трудно понять и принять. Один… мужчина пытался меня убить на невольничьем рынке. Метнул в меня кинжал.

Лейла подняла брови и вздохнула:

— Опять все то же самое! Здесь много фундаменталистов, фанатиков, для которых присутствие живого христианина — это непереносимое оскорбление. Пожалуйста, не суди нас всех по этим безумцам.

Ну хоть какое-то облегчение, пусть и небольшое. Кэт задала следующий вопрос:

— Вы можете мне сообщить имя человека, который меня купил, и чем он занимается? Я еще не имела удовольствия встретиться с ним лично.

Лейла странно на нее посмотрела.

— Его зовут Сиди Касим бин-Хамид бин-Муса Диб. Он занимается благотворительностью, много сделал для города, его здесь очень уважают. Правда, внешне довольно мрачная личность.

— Мне сказали, что он купец и воин.

— Что соответствует истине. У него отличный нюх на доходные предприятия и верный глаз при выборе подходящего для них момента. Он также крупный покровитель искусств и всего такого прочего, а жены и детей у него нет, так что состояние тратить не на кого. Он будет тебе хорошим хозяином, если ты будешь выполнять все его пожелания.

— А в чем они состоят?

— Он сказал, что ты искусная вышивальщица.

Кэт покраснела.

— В Англии у меня была цель стать таковой, но я не имела возможности учиться и заниматься этим профессионально.

— Я имею некоторый опыт по этой части. Мой отец был мастером, членом гильдии в Амстердаме. Через его руки прошли некоторые вещи, считающиеся лучшими во всей Европе.

Кэт прикусила губу.

— А чего хозяин ждет от меня?

— Пошли покажу.

Кэт взяла свою корзинку и последовала за голландкой и Хасной по темным коридорам и по нескольким лестницам. Ее привели в прохладную и ярко убранную рабочую комнату, где трудилось около дюжины женщин и девушек. Вдоль стен здесь было установлено несколько деревянных рам на некотором расстоянии друг от друга, а перед ними, скрестив ноги, сидели работницы, натягивая и расправляя на них куски полотна. На большом круглом столе лежала целая штука толстого белого полотна, большое количество цветного шелка, пара ножниц, несколько рулонов бумаги и крупные куски древесного угля.

Все здесь было очень аккуратно расставлено и разложено по местам, а в самой комнате было тихо, как в школьном классе.

Кэт рассеянно улыбнулась женщинам и присела возле одной из рам, где никого не было. Подвигалась, устраиваясь поудобнее в непривычной позе. Рама, стоявшая перед ней, мало походила на те маленькие круглые пяльцы из ивового дерева, к которым она привыкла в Кенджи. У тех были пружинные зажимы, и поверхность для работы они давали совсем небольшую. Эта рама была больше и более примитивной конструкции, но когда Кэт склонилась над ней и стала натягивать полотно, то сразу убедилась, что работать на ней гораздо удобнее, хотя сидеть, скрестив ноги, было немного странно и неловко. Когда несколько минут спустя девушка подняла глаза, то заметила, что все остальные смотрят на нее — выжидающе и оценивающе.

Она оглянулась на Лейлу несколько сконфуженная.

— Мы что, ждем, когда придет учитель?

— Тут нет никакого учителя. Только ты, — пояснила ей голландка. — Эти женщины умеют вышивать только самые простые деревенские узоры. Сиди Касим хочет, чтобы ты научила их. Так что ты будешь чем-то вроде му’аллема, учительницы, но только учительницы вышивания. Настоящая му’аллема занимается также и моральным воспитанием, но от тебя этого, конечно, не требуется. У него совсем другие планы и устремления.

— Устремления? — растерянно повторила Кэт, ощущая на себе взгляды темных чужих глаз.

— Город Фес, столица королевства, каждый год получает огромные доходы за счет экспорта вышивок во все страны мира. Там имеется три тысячи мастерских тираз, официально зарегистрированных фабрик вышивки, — они выпускают вещи в традиционном стиле, очень красивые. Но каждая такая тираз делает одну и ту же вещь, все снова и снова; это утомительно, скучно, теряется всякая новизна.

И господин хочет, чтобы Новый Сале доказал Старому Фесу, что здесь могут делать вещи получше, соединяя европейскую технику с марокканским искусством. Ты можешь помочь создать тут новую отрасль ремесла. Эти женщины — только начало. Ты научишь их, и они сами станут му’аллема и передадут полученные от тебя знания другим. Если ты преуспеешь в этом, то станешь чем-то вроде мастера гильдии. Сиди Касим станет еще богаче, и ты тоже разбогатеешь.

У Кэт закружилась голова. В Корнуолле она вечно восставала против всех и всяческих ограничений, что пытались ей навязать, как бы окружая ее стеной. Работая над напрестольной пеленой, она чувствовала себя так, словно сумела взобраться на две или три ступеньки гигантской лестницы, которая в конечном итоге могла помочь ей эту стену преодолеть. А здесь она одним прыжком вознеслась на вершину, но вместо широких золотых горизонтов вокруг разверзлась огромная, зияющая пустота.

— А если я не сумею? — спросила она, чувствуя, как вдруг пересохло во рту.

Лейла пожала плечами:

— Лучше бы тебе суметь.

Кэт положила ладонь себе на горло — у нее было такое ощущение, что сердце бьется именно там, трепещет, как пойманная в силки птичка. Ну и какой у нее выбор? Нужно подавить страх и ухватиться за этот шанс, который дает судьба. Может быть, удастся чего-то добиться. Может быть, ее ждет та жизнь, к которой она всегда стремилась, — пусть совсем на другом континенте, пусть среди чужих ей людей. Кэт распря мила плечи.

— Ну, тогда, вероятно, следует начать с самых основ. Если дамы покажут мне, какими видами стежка они уже владеют, именно с этого мы и начнем. Потом, может, завтра, они могут принести мне образцы уже выполненных ими работ или какие-то вещи, что есть у них в семье, чтобы я получила представление о стилях вышивки, бытующих здесь. И еще мне нужны образцы того, что производят… как называется этот город? Фес?

— Это все нетрудно устроить. Но му’аллема обычно не сидит на полу среди учениц. — Лейла протянула руку и помогла Кэт подняться на ноги. — Твое место здесь. — И она указала на низкое резное кресло, стоявшее перед самой большой рамой. — Ты будешь говорить, что они должны делать, а я буду переводить.

Кэт уселась в кресло — оно оказалось низким, но широким, словно было изготовлено для более крупной женщины. И подняла руку:

— Меня зовут Кэтрин. Я из Англии. Я буду вашим учителем вышивки. Вы сообщите мне, как вас всех зовут, а потом мы начнем с самых простых стежков.

Так начался ее первый урок.

В тот первый день она обучала учениц самым простейшим стежкам и с облегчением выяснила, что со многими видами работ они уже знакомы, хотя приемы имели другие названия. Дамасский стежок, атласная гладь, плоский настильный стежок, один из видов штопального стежка — все это женщины знали и умели делать. В дополнение к этому Кэт показала им вышивку крестом, стебельчатый шов и самый простой вид елочки, она же «костяк селедки», при виде которого ученицы тут же начали смеяться: по их мнению, он больше напоминал колос пшеницы, чем рыбий скелет. А они, в свою очередь, продемонстрировали ей «фесский стежок», один из видов двойного тамбурного шва, и двустороннюю цветную гладь, при которой готовая вещь выглядит одинаковой с обеих сторон. Кэтрин лишь покачала головой:

— Отлично, просто великолепно. Но по большей части ненужно и неэкономно — слишком много нити уходит на такое изделие. Мне кажется, если использовать вместо этого просто гладь «с вливанием», то добьетесь такого же результата, но узор будет только с одной стороны; зато получится гораздо быстрее.

— И она показала свой образец, но ученицы недовольно надулись. Да, со старыми привычками нелегко расставаться.

На следующий день каждая женщина принесла из дому какой-нибудь образец вышивки. Одна притащила тунику с расшитым воротом, манжетами и подолом — вышивка была несложная, простой стилизованный дизайн. Выполнена она была очень аккуратно, хоть и ничем особенным не отличалась.

— Очень мило, — одобрительно заметила Кэт. — Спроси ее, как называется этот узор.

Когда Лейла перевела вопрос, женщина — с темно-коричневой кожей и почти без зубов — рассмеялась и прищелкнула языком; Кэт решила, что, задав этот вопрос, каким-то образом продемонстрировала свое полное незнание предмета.

— Этот узор называется «аист на дереве». Его здесь много веков используют. Аист по-нашему будет барака; это добрый знак.

Все это было весьма интересно, но что значит «аист»? Кэт не имела об этом ни малейшего представления. Лейла зашлась от смеха:

— Я потом тебе его покажу, у нас тут есть гнездо, на минарете.

Ага, так это птица! С горящими щеками Кэт снова посмотрела на узор. У птицы длинный клюв, это она поняла, но и только.

Другая женщина принесла какие-то длинные полотнища со сложной и очень плотной вышивкой, пронизанной тонкой нитью черненого серебра.

— Это не местная работа, — пояснила Лейла. — Вещь очень старинная, она входила в приданое ее матери, ата родом из Турции. А вот этот образец как тебе нравится? — Она развернула образец с более простой, одноцветной вышивкой. — Это часть церемониального наряда мужчины, ее делали мастерицы из Рифа.

— Мне очень нравится, — призналась Кэт. — Гораздо красивее, чем этот турецкий образец. — Рисунок был очень смелый и символический, выполненный уверенной рукой, явно мастером с огромным опытом работы с подобными материалами и такими узорами. Кэт снова взяла ткань в руки и внимательно рассмотрела. Серебряная нить отнюдь не проходила стежками, сквозь материю, она шла по поверхности, а на месте ее удерживали мелкие-мелкие стежки другой нитью, нейтрального цвета, наложенные очень близко друг от друга. — Ага, ее просто сверху наложили. Отличный прием, помогает экономить дорогую серебряную нить, к тому же при такой работе вещь не будет жесткой и не начнет выгибаться. — Девушка улыбнулась. — Правда, сама я никогда с серебром не работала, да и с золотом тоже.

— Еще поработаешь, — пообещала Лейла. — У Сиди Касима в отношении тебя множество планов, да и денег у него хватает.

Среди принесенных вещей были и галуны, и тесьма, и бахрома — мджадли; настенные коврики вроде гобеленов — хайати; расшитая повязка, чтобы убирать волосы, когда собираешься в хаммам77.

Все это были милые, домашние предметы, выполненные в одном цвете и примитивным стежком. Но затем Хабиба застенчиво вытащила из своего джутового мешка большой отрез темного бархата, настолько отличавшийся от всего остального, что они до сих пор рассматривали, что все женщины дружно издали вздох восхищения.

— Это мой изар, — пояснила Хабиба. — Вернее, часть его. Половинка брачного покрывала. Для того дня, когда я выйду замуж. — И она покраснела, а женщины тем временем полностью развернули покрывало, восторженно поглаживая мягкий бархат ладонями; одна даже поднесла его к лицу и приложила к щеке. Им пришлось даже залезть на диван, троим сразу, чтобы развернуть покрывало на всю длину и ширину, и теперь восхищенно ахнула и Кэт.

Здесь узор был гораздо шире и свободнее, чем на всех других образцах, что принесли женщины. У того, кто это сделал, были, видимо, весьма примечательные амбиции. Рисунок состоял из очень плотного бордюра с повторяющимся мотивом в виде стилизованных деревьев и цветов, из которых появлялся легко узнаваемый минарет — башня с крышей куполом, которая поднималась от самого подола на добрые пять футов и занимала всю правую половину бархатного покрывала.

— Замечательно, — восхищенно произнесла Кэт.

Хабиба объяснила через переводчицу-голландку, что ее мать и бабушка вместе работали над изготовлением этого покрывала, и это только половина убора. Ее пришлось тайком взять его дома, потому что покрывала составляли самую ценную часть достояния семьи и ее мать наверняка рассердилась бы, что она решила вот так его показывать чужим людям, да еще каким-то иностранкам. Но по тому, как сияли глаза девушки, Кэт догадалась, насколько она преисполнена гордости от обладания такой вещью. Изделие и на других женщин произвело впечатление, они что-то завистливо восклицали, и Кэт сама ощутила прилив ревности и стремление превзойти этот шедевр. Да, она вполне способна была сделать такую вещь, даже сложнее и изящнее, дайте только возможность. Она с тоской вспомнила напрестольную пелену, оставленную под кроватью в Кенджи и теперь, несомненно, ставшую пристанищем для пауков и мышей. На минутку ей стало грустно оттого, что никто никогда не увидит эту ее работу, не оценит и не похвалит. Ну ладно, пообещала она себе, я это превзойду! Сделаю нечто гораздо более красивое и изящное, здесь, в этом новом для меня мире.

Лейла и Хасна принесли несколько вещей, изготовленных в Фесе и других районах. По большей части это были изысканно исполненные плотные монохромные вышивки: шарф в алых тонах, покрывало для кровати в синих, прелестный надкроватный коврик в фиолетово-сиреневых с золотистыми искорками.

Вышивка была выполнена очень профессионально, особенно в сравнении с более элементарными образцами, стежки мельче и положены более плотно и симметрично, узоры выполнены более точно. И еще — большая часть вышивок была двусторонней, что доказывало наличие у мастериц значительного опыта.

Кэт вообще-то вполне ожидала, что работа мастеров из Феса произведет на нее большое впечатление и даже ошеломит, что их мастерство окажется гораздо выше ее уровня, ее способностей, да и способностей женщин, что теперь стали ее ученицами. Но при тщательной разработке рисунка и имея хороший глаз да при наличии отличной подготовки даже ребенок может изготовить подобные образцы, подумала Кэт. Чего им не хватало, так это живости и индивидуальности, так она решила про себя, припомнив собственное Древо познания Добра и Зла; даже образчики, представленные в книге «Гордость рукодельницы», могли бы кое-что им всем показать. Как бы ей сейчас хотелось снова заполучить эту книжку! Ну ладно, не важно, сердито одернула она сама себя. Она из моей прежней жизни. А теперь все вокруг другое. Но у меня по-прежнему имеются две руки и богатое воображение, и именно это все решает.

— Лейла, — позвала она голландку тоном, исполненным решительности, — мне понадобятся кое-какие вещи, и я не думаю, что их здесь трудно достать. — Она пояснила, что именно требуется, а потом взяла с круглого стола лист бумаги и начала набрасывать простенький узор. Вспомнив свой разговор с раисом об Айше, жене пророка, и вышитых ею настенных коврах, которые пророк так сурово осудил и отверг, она решила, что, видимо, следует избегать изображения живых существ; к тому же все эти женщины, кажется, были больше склонны работать с узорами. Вот она и взяла за основу повторяющийся мотив вроде листьев папоротника, но прорисованных лишь намеком, окружив его бордюром из лент, украшенных вышитыми крестом цветочками.

Узор вызвал бурные восторги и хлопанье в ладоши, словно она на глазах у всех сделала нечто волшебное, а Кэт принялась за другой рисунок — со звездами и полумесяцами. Этот образец вызвал меньше восторгов.

— Это иудейская звезда, то, что ты нарисовала! У нас звезды изображают восьмиконечными. — Голландка указала на один из фесских образцов, потом показала еще один узор, на настенных изразцах. — Печать Сулеймана. Это священный символ. — И она благочестиво сложила ладони перед грудью.

Кэт поразил торжественный и почтительный тон Лейлы: эта женщина вовсе не производила впечатления чрезмерно благочестивой и богобоязненной; при первом взгляде на нее вряд ли можно было подумать, что она магометанка. Кэт взяла еще лист бумаги и изобразила новый узор, на сей раз с восьмиконечными звездами — одна большая между двумя поменьше — и быстро набросала симпатичные бордюры из цветочных лепестков выше и ниже их. Это встретило всеобщее одобрение, так что когда Хабиба вернулась и принесла кусок тонкой хлопчатобумажной ткани, о которой просила Кэт, а также немного растертого в порошок древесного угля и острое шило, все уже нетерпеливо ждали, что она будет делать дальше.

— Выберите узор, над которым вам больше хочется работать, — предложила Кэт. И удивилась, когда восемь из десяти женщин выбрали рисунок со звездами. Потом она высыпала угольный порошок на середину квадратного куска ткани и загнула его концы вверх.

— Это у нас будет копировальный инструмент, для переноса рисунка на полотно, — пояснила она, что Лейла с большим трудом сумела перевести. — А теперь смотрите, как я переношу узор с рисунка на ткань.

Она наколола шилом весь свой рисунок на бумаге, проследив дырочками, как пунктиром, каждую линию, а затем пошла от рамы к раме, прикладывая получившийся шаблон к полотну и постукивая мешочком с толченым углем по бумаге.

Сперва это выглядело очень неопрятно — бумага была сплошь покрыта грязно-черной пылью, — но когда Кэт убрала шаблон, под ним обнаружился узор, аккуратно перенесенный на ткань. Теперь ученицы и впрямь уверились, что у нее есть что перенять.

— Теперь надо подобрать нужные цвета. Постарайтесь не повторять ту гамму, что выбрала ваша соседка, а не то у нас уйдут все нитки одного цвета, а работы будут выглядеть одинаково. И еще одно — подбирайте соответствующие тени и оттенки. Вам здорово повезло: у вас огромный выбор ниток самых разнообразных великолепных цветов. В моей стране женщины очень ограничены в выборе; мы вышиваем нитками, которые сами окрашиваем луковой кожурой и тому подобными натуральными красителями; это приглушенные тона, и вышивка выцветает со временем. Лишь богатые женщины могут позволить себе что-то в этом роде. — Она подняла яркий темно-синий моток. — Или вот такое. — Она показала моток ярко-алого.

Женщинам очень понравилась сама мысль, что они оснащены лучше, чем их европейские товарки, которых привыкли считать более богатыми и более привилегированными, чем они сами. Ученицы долго пересмеивались и хлопали друг друга ладонями.

— Альхамдолилла! — сказала затем одна, и все повторили это за ней.

Кэт улыбнулась, чувствуя себя старше и мудрее, чем следовало бы в ее девятнадцать лет.

— Все вместе мы изготовим самые прекрасные вещи, — обещала она, ощущая, как в душе растет и крепнет уверенность и как она зеркально отражается на лицах ее учениц: те уже смотрели на нее, как цветы смотрят на солнце, поворачиваясь за его перемещением по небу.

Вечером Кэт обнаружила, что совершенно вымоталась. Раньше она считала, что вышивание — занятие успокаивающее и расслабляющее, нетрудная сидячая работа, гораздо менее утомительная, чем все ее другие обязанности по дому, но сегодня у нее болели плечи и шея, а спину ломило так, будто она весь день занималась тяжелым физическим трудом. Вероятно, это из-за напряжения и свалившейся ответственности, решила она. До сих пор Кэт никогда никого ничему не обучала, если не считать того, что показывала Мэтти, как затягивать гамаши, — кстати, это заняло гораздо больше времени, чем можно было ожидать. Но она была очень довольна собой. Положено хорошее начало, и по мере накопления опыта эти женщины научатся делать прекрасные вышивки. Девушка заложила руки за голову и сплела пальцы, потом потянулась, чувствуя, как благодарно отзывается расслабившееся тело.

Тут ей на лицо упала тень.

В дверях стоял высокий мужчина, силуэт четко выделялся на фоне заходящего солнца. Она уставилась на него широко распахнутыми глазами, и сердце вдруг застучало, отчаянно колотясь о ребра.

— Добрый вечер, Кетрин.

Раис.

Он выдерживал ее прямой взгляд до тех пор, пока Кэт не отвела глаза, потом протянул что-то:

— Я решил, что это тебе пригодится.

Это был небольшой предмет, завернутый в кусок полотна. Кэт развернула его, ощупывая предмет. Она едва осмеливалась надеяться, но вдруг оказалось, что это именно она, столь дорогая ей книжка в переплете телячьей кожи, чуть потертом и потемневшем, но совершенно целом.

Она прижала ее к груди:

— Моя книжка!

— Боюсь, он немного пострадал. Почернел. Хадиджа пыталась ее сжечь.

— Хадиджа?

— Мой кузина, она же амина, которая принимает рабынь и готовит их для невольничий рынок. Уверен, ты ее еще не забыла. Она-то точно тебя помнит. К сожалению, тот красивый джеллаба, что я тебе подарил, не пережил этот случай.

Теперь Кэт вспомнила амину, маленькую надменно-красивую женщину, которая раздела их догола и подвергла столь унизительному осмотру, выявляя возможных девственниц. У нее вспыхнули щеки. Девушка опустила взгляд.

— Нет, я ее не забыла.

— Она, кажется, ревнует меня к тебе.

Кэт недоверчиво подняла взгляд:

— Ревнует? К чему? К тому, что ты выкрал меня из родного дома и пустил на продажу, словно обычную рабыню? Да как она может меня ревновать, если обращалась со мной как с животным? Нет, даже хуже, потому что животные не испытывают стыда, когда их голые тела подвергаются осмотру совершенно чужими людьми!

Он криво улыбнулся:

— Как я вижу, что ты пережила, совсем не притушил пламя, бушующее у тебя внутри, Кет-рин-Энн Триджинна.

— Да уж, все эти события и унижения, что я пережила, меня не уничтожили, — тихо отозвалась она. — Если ты добивался именно этого, то не преуспел. По правде сказать, мне, наверное, очень повезло, потому что мой новый хозяин — человек весьма разумный и рассудительный. Он дал мне работу, которая мне ужасно нравится, и она уже помогла мне восстановить некоторое уважение к самой себе и обрести новую надежду.

— Вероятно, он просто превосходный человек, раз сумел добиться столь много за такой короткий время.

— Я в этом совершенно уверена. Правда, я до сих пор не имела удовольствия познакомиться с ним лично.

— Странно, он ведь заплатил за тебя немалый деньги, а сам даже не представился, — задумчиво произнес аль-Андалуси.

Кэт сложила руки на груди и промолчала, хотя про себя должна была признать, что так оно и есть.

— Надеюсь, эта твой новый хозяин не будет считать тебя опасной, как считал я, — продолжал раис.

— Опасной?!

— Как говорят, Бог создал люди из глины. А джинн он создал из огня. Джинн очень опасна, они имеют сила, власть, чтоб завладеть человеком. — Он взял в руку прядь ее рыжих волос, высвободив их из-под головной повязки, и задумчиво пропустил ее между пальцами. — Так кто ты, Кет-рин, женщина или джинн?

Она высвободила свою прядь и запихнула обратно под головной шарф.

— Я женщина, из плоти и крови, — резко ответила она.

— Вот мне и кажется, что эта и есть самый опасный вещь из всего.

Он шутливо ей поклонился и ушел.