Преданное прошлое

ГЛАВА 30

После этава миня тотчас же забрали из дома Сиди в тюрьму, которую они завут мазморра, которая находится под землей и в каторую только нимного света проникает сквозь малинькую дырку, и вот там я узнал, что такое настоящие нисчастье и чи-лавечиское страдание — там сидела сотня нисчасных в рванье и в мерзости, некоторые тощие как чирвяки, слабые от балезни и битья и от нидастатка пищи…

Я в смятении опустила письмо и посмотрела на Идриса:

— Неужели пленников действительно держали в таких ужасных условиях?

— Думаю, да. У них было так много рабов, что они, по-видимому, опасались восстания, если бы их прилично кормили и содержали в надземном помещении.

— Какие все-таки жестокие времена! И какое варварство!

— Ну конечно, сегодня никто не станет столь жестоко обращаться с пленными, так грубо нарушая права человека. Если не вспомнить про Гуантанамо. Или работорговлю, которую столетиями вели британцы, испанцы, португальцы, американцы… — Он перечислял их всех, загибая пальцы.

— Я поняла вас, — сказала я, выдавив из себя улыбку.

Мы сидели в холле открытого ресторана, расположенного в красивом дворике и принадлежащего одному из друзей Идриса, где нас накормили запеченными в тесте голубями и жареной на вертеле рыбой, под которые мы распили бутылку отличного местного розового вина, от которого — а может быть, и от содержания этого письма — почувствовали себя немного пьяными.

— Халид будет вне себя от счастья, — сказал вдруг Идрис. — Он годами изучал биографию Сиди аль-Айячи, но не думаю, что ему хоть раз попадался в руки источник, где описывалась бы его личность, да еще с такими подробностями.

— Мне он представляется сущим чудовищем.

— Герои или негодяи — все они на самом деле чудовища. — Идрис улыбнулся. Потом вытряс неизменную сигарету из пачки «Мальборо» и некоторое время рассматривал. Через несколько секунд такого изучения сунул сигарету обратно в пачку, закрыл ее решительным жестом и отложил в сторону. — Пора покончить с этой дурной привычкой.

— Вот так вот?

— Вот так вот.

— Кажется, вы настроены очень решительно.

— Есть в жизни вещи, насчет которых я настроен весьма решительно. — От его напряженного взгляда у меня слегка закружилась голова.

И в этот самый момент один из официантов, который весь вечер был крайне услужлив и неприметен, споткнулся о стоявшую во дворе вазу с розами; тотчас возникла суета — кто-то бросился спасать рассыпавшиеся розы, кто-то стал вытирать разлившуюся воду, еще кто-то побежал за веником и совком.

— Пора идти, — сказала я, посмотрев на часы. Было чуть больше одиннадцати, но мне на переутомившуюся голову казалось, что уже глубокая ночь.

— А разве вы не хотите до конца просмотреть все эти бумаги?

— Я очень устала. Закончим завтра. Или послезавтра, если вы не против того, чтобы я еще ненадолго здесь задержалась.

Мне хотелось выиграть время, чтобы обдумать все, что случилось за этот весьма необычный день. Слишком много событий за очень короткий промежуток времени. Плюс ко всему этот поцелуй в переулке.

Идрис просто расцвел:

— Я надеялся, что вы скажете именно это. Наш дом — ваш дом, оставайтесь сколько захотите.

Мы пошли назад через опустевшую медину, по улочкам, освещаемым серебристым светом полумесяца.

Звук наших шагов разгонял тощих кошек. Потом мы спугнули стаю бездомных собак, возившихся в куче мусора, оставшегося от дневной торговли на рынке; они не стали рычать на нас, а просто растворились в темноте и там дожидались, пока мы пройдем. Где-то запела птица, ее голосок жалобно и печально звучал в неподвижном воздухе.

— Это андали, — сказал Идрис. — Не знаю, как по-английски; кажется, что-то вроде жаворонка. У нас принято считать, что они поют голосами разлученных возлюбленных. Если нам улыбнется судьба, то услышим, как ему ответит его подружка. Слушайте.

И мы остановились в тени древней стены, построенной еще Альмохадами, и стали ждать. Секунды, казалось, тянулись целую вечность.

— Не ответит она ему, — пошутила я, но Идрис приложил палец к губам:

— Подождите.

И конечно, тишину нарушил еще один птичий голосок. Песенка доносилась сверху и слева от нас.

— Она сидит на минарете. — Идрис улыбнулся. — Теперь они будут вместе.

Позднее, уже одна, в своей комнате, я села на край постели и достала из сумки конверт. Внутри хранилась история еще одной пары разлученных влюбленных. Я обещала Идрису, что не стану без него читать дальше, но не смогла удержаться.

«Руки мне свизали, а ноги закавали в халодное железо, — прочитала я. — …часта бьют, очинь жистоко, да крови». — Глаза скользнули дальше по странице, пока не зацепились за знакомое имя: «увы, бидняга Джек Келлинч, такой славный парень, вовси ни заслужил падобную жистокую участь, но смерть ево была паистине ужасна». Бедная Мэтти Пенджли, подумала я, гадая, что случилось с этой девушкой. Узнала она, что произошло с Джеком, или ее уже продали новому хозяину, который сунул невольницу на кухню или, что еще хуже, к себе в постель?

Я встала, стащила с себя джеллабу и хиджаб, расчесала свалявшиеся волосы. Потом быстро приняла ледяной душ в маленькой ванной комнатке рядом и забралась в узкую кровать. Я намеревалась тут же убрать все бумаги обратно в конверт — честное слово, — но едва взяла их в руки, как глаза сами заскользили по строчкам. «Наш карабль дабрался да Плимута в двадцать третий день нуля 1626 года, и я никагда в жизни не был так щаслив при виде биригов Англии». Значит, Роберту Болито потребовался чуть ли не целый год, но, несмотря на чудовищные препятствия, на все, что ему выпало пережить, он все же добился своего и привез свою Кэтрин обратно домой. Интересно, как ему удалось бежать из тюрьмы, из рабства и смыться оттуда вместе с Кэт? Нет, нужно поспать, завтра все узнаю, надо просто немного подождать.

Но уснуть мне так и не удалось. Я переворачивалась с боку на бок, но никак не могла устроиться поудобнее. Могу поклясться, что слышала, как за окном кричит сова, и это было крайне странно: я ведь находилась в самом сердце африканского города, а не в лесах Корнуолла. А когда я в конце концов заснула, то снилась мне именно Кэтрин.