Преданное прошлое

ГЛАВА 8

Через несколько дней я решила пересказать Элисон наиболее интересные подробности того, что произошло у нас с Майклом. Цель заключалась в том, чтобы вывести беднягу из того депрессивного состояния, в которое она все больше и больше погружалась после того, как иссяк всплеск адреналина от первоначального шока и было покончено со всеми практическими заботами и хлопотами, связанными с похоронами.

Мой роман с Майклом отчасти вбил клин в наши с Элисон отношения, особенно после того, как она прошла через унижение от измены Эндрю. Майкл ей никогда особо не нравился, даже в качестве мужа Анны. «Есть в нем что-то, абсолютно не вызывающее доверия», — это она утверждала еще в самом начале их знакомства. И я больше года не осмеливалась говорить ей о нас двоих, а когда сказала, Эл надула губы и надолго замолчала. А потом заявила: «Я должна прямо сейчас сообщить об этом Анне. Просто взять трубку и сказать, что ее лучшая подруга трахается с ее мужем и что ей следует немедленно послать обоих подальше».

Я и сама почти что хотела, чтобы Элисон это сделала, хотя и знала, что Анна придет в ярость и просто возненавидит меня. Но при этом отлично понимала, что, даже невзирая на все грехи Майкла, Анна не отпустит мужа, да он и не уйдет, во всяком случае, ради меня. Отчасти из-за ее денег, но вообще-то причины крылись гораздо глубже, и мне совсем не хотелось анализировать…

В конце концов Элисон сообщила мне все, что считала нужным, а после паузы добавила:

— Если ты залезешь в постель к Эндрю, я тебя убью.

При этом у нее в течение целых тридцати секунд было совершенно непроницаемое выражение лица, но я-то знала, что это сказано почти всерьез.

После этого выяснения отношений мы делали все, что в наших силах, чтобы залатать прорехи в нашей дружбе, но призрак неверности продолжал нас преследовать. Меня глубоко тронуло, что Элисон в своем глубоком горе обратилась именно ко мне, и я — в попытке хоть как-то отплатить ей за такое доверие — вывалила на кузину все забавные истории, какие только смогла вспомнить.

Как во время одного из наших первых свиданий Майкл повел меня в модный китайский ресторан; я отчаянно старалась произвести на него хорошее впечатление, но когда ела свой суп с лапшой, умудрилась сделать такой резкий вздох, что горячая лапша как хлыстом врезала мне по щеке, оставив красный след ожога. Он тут же вздулся пузырем — зрелище было кошмарное… Или как мы однажды занимались любовью на заросшем колокольчиками поле, и Майкл потом носился по окрестностям голый, пробежал добрых полмили, пытаясь избавиться от уховертки, забравшейся ему в шевелюру. Или как Анна однажды внезапно появилась в моей квартире, и Майкл целых четыре часа сидел под навесом в саду, чуть не отморозил себе яйца…

Я полностью погрузилась в пьянящие туманные воспоминания о том, что в течение длительного времени было моим самым волнующим переживанием, но кончилось ничем. И испытала огромное облегчение, рассказав обо всем, кстати, мои истории хоть немного развлекли Элисон. Потом я принялась извлекать из памяти еще более мучительные воспоминания, зачастую посмеиваясь, даже издеваясь над собой, и Элисон начала хихикать.

В конце концов я обнаружила, что сижу, уставившись в столешницу, на потеки и пятна, украшающие ее древнюю поверхность. В самом начале это, должно быть, была гладкая сосновая панель цвета меда, чистая и целая, на ней были видны только естественные сучки и завитки древесины. Нет совершенства в этом мире, да и ни в ком из нас, а жизнь уж и подавно к этому не располагает. На глаза тут же навернулись слезы жалости к самой себе.

— Ну ладно, — тихо сказала подруга, видя, что я исчерпала все свои истории. — Майкл всегда был сущим дерьмом.

На этом мы и поладили. И я рассказала ей о нашем разрыве.

— Он подарил мне книжку на прощание. Сейчас покажу. — Я полезла в сумку и вытащила «Гордость рукодельницы».

— Бог ты мой! — сказала она через некоторое время, вертя книгу в руках. — Я почти уверена, это из той кучи, что Эндрю раскопал на чердаке пару недель назад и переслал Майклу, чтобы он их продал. Ну точно, именно оттуда, потому что таких книжек было две, и мне это показалось странным. Удивительно, что одна из них оказалась у тебя!

Сообщение поразило меня, как удар обухом по башке. Стало быть, он даже не купил эту книжку и, кроме всего прочего, подарив ее мне, обманул Эндрю и Элисон, надул их на ту сумму, какую они могли бы выручить, продав это издание. Ощущение было омерзительное.

— Господи ты, Боже мой! Может, заберешь ее обратно? Или я тебе что-нибудь подарю взамен…

— Не будь идиоткой. Это твоя книга. И вообще она здорово истрепана. Он бы ее в таком виде все равно не продал. — Некоторое время Элисон разглядывала мелкий почерк Кэтрин, потом шумно вздохнула. — Погоди-ка… Это ты написала?

— Да нет же! — Я была в шоке — как подруга могла подумать, что это я испортила такую милую старинную вещь?

— Понимаешь… у тебя очень похожий почерк.

Я нахмурилась:

— Думаешь?

— Ну, если не считать эти странные длинные s и прочие завитушки, то да. Напоминает курсив… Вот тут, видишь — точки над i смещены немного вправо, точно так, как у тебя. — Она поднесла книгу к окну и прищурилась. — И вот тут: а написано почти курсивом. Из всех, кого я знаю, только ты так пишешь.

Я всегда пишу букву а так, как ее печатают в книгах, а не как о с хвостиком. Я нахмурилась еще больше.

— Странно. А сама я ничего такого не заметила… Но даже если так, не уверена, что ты права…

Элисон вместе с креслом отодвинулась от стола, встала и вышла из столовой. А когда вернулась, то принесла блокнот и карандаш.

Взяв из стойки на кухне нож, заточила грифель до остроты иголки.

— Вот, сейчас сама увидишь, — сказала она, пододвигая блокнот и карандаш поближе ко мне. — Давай. Напиши что-нибудь — так же мелко, как в книге.

— Что написать?

— Что хочешь. Нет, погоди. — Открыв книгу где-то посредине, она повернула страницу к свету и внимательно изучила. — Пиши вот что:

«К нам в дверь судомойни нынче постучалась старуха-египтянка». Слово «египтянка» пиши через дифтонг.

— Через что?!

Элисон закатила глаза. Несмотря на свои выходки и вольную жизнь в университете, она окончила его с хорошими результатами, получила степень и всегда смотрела на меня как на любимую, но интеллектуально недоразвитую недотепу.

— Дифтонг, дурочка. А и Е, совмещенные в одну букву. Слово «Египет» в старину писалось через совмещенное АЕ. Итак,

«К нам заявилась старуха-египтянка. Ана приехала на…» — дальше не могу разобрать.

Я забрала у нее книгу.

— Думаю, здесь написано «на муле». — И вернула книгу назад.

— …«и ана была очинь странно адета, вся в калакольчиках и шарфах. А руки и лицо у ние были пачти савсем черные». Слово «черные» пиши через «е»…

Я послушно все это написала. И пришлось признать, когда мы сравнили мою запись и Кэтрин, что почерки похожи гораздо больше, чем я могла ожидать. Но я все же упрямо заметила:

— У меня наклон больше, вертикальные черточки длиннее.

— У тебя больше места для письма, чем у нее. А ей приходилось писать только там, где оставалось место. Обрати внимание, даже удивительно, что она вообще умела писать- она ведь не из аристократов, верно?

Я помотала головой:

— Нет, но, думаю, у ее матери было какое-то образование, а из того, что она пишет в самом начале, вроде как следует, что хозяйка принимала в ней определенное участие, старалась как-то просветить девушку, поощряла ее образование. — Я замолчала, глядя на то, что успела написать. — Египет все же весьма далеко от Корнуолла, — с сомнением сказала я. — Ты уверена, что там именно так написано?

— Египтянами тогда называли цыган — считали, что они пришли из Египта… — Элисон помолчала. — Ты сказала Корнуолл?

А я и забыла объяснить…

— Да-да. Ее звали Кэтрин-Энн Триджинна, а сокращенно, по инициалам, — Кэт. Она жила в семнадцатом веке и была служанкой в поместье где-то в этих краях. Кажется, Кен… что-то в этом роде.

— Кенджи?

Я удивленно подняла глаза.

— Точно, именно так. А что, ты знаешь это место?

У Элисон расширились глаза.

— Это название поместья времен королевы Елизаветы, Кенджи-Мэнора, и мы сейчас находимся как раз на его прежней территории! По правде говоря, у нас тут было полно всякого барахла из Кенджи-Мэнора, масса рухляди на чердаке. Господи помилуй, да эта книжка, видимо, валялась здесь все эти четыре сотни лет! Вероятно, Кэт жила именно здесь, в этом поместье!

У меня зашевелились волосы на затылке.

— Разве помещичий дом еще цел?

Элисон заколебалась, потом ответила:

— По всей вероятности, он теперь совсем не такой, как можно было бы ожидать.

Я смотрела на нее, ожидая продолжения.

— Он… понимаешь, дом елизаветинских времен еще цел, но был весь перестроен и переделан, практически полностью. Его сейчас пытаются превратить в кондоминиум, целиком состоящий из эксклюзивных апартаментов. — Кузина недовольно засопела. — Как будто в Пензансе полно преуспевающих менеджеров высшего звена, непременно стремящихся жить в таком доме. А остальная часть поместья теперь превратилась в нечто вроде селения напоказ для туристов.

— Во что?!

Она лишь развела руками:

— Людей не стоит винить за это. Корнуолл — самое бедное графство в Англии. Все, что здесь осталось, — туризм и рыболовство, причем весьма убогое рыболовство, принимая во внимание ограничения, наложенные Европейским союзом, и постоянное присутствие иностранных плавучих рыбозаводов. Вот народ и старается заработать, на чем только можно.

— Да уж. — Картина, которую нарисовала Элисон, очень отличалась от того, что я вообразила.

— Можем попозже прогуляться туда, вот сама все и увидишь.

— Мм… — задумчиво промычала я. Маленькие острые осколки реальности начали безжалостно дырявить иллюзию, которую я столь восторженно себе нафантазировала. Аккуратные тайные записи Кэт уже стали для меня своего рода спасением от малоприятных реалий этого мира. И теперь совать нос во все углы, где когда-то обитала Кэт, означало делить ее с Элисон, а я уже поняла, что совсем не желаю ее ни с кем делить.

— Как ее, говоришь, звали? — снова спросила она, листая страницы. Тут ее глаза вспыхнули: — Ага! Кэтрин-Энн Триджинна! Знаешь, мне кажется, в нашей семье тоже был кто-то из рода Триджинна. Да нет, я даже уверена в этом! Или их звали Триганна? Или Тридженса? В Пензансе есть бакалейщик по фамилии Тридженса. Еще есть замок Триджинна возле Сент-Айвз.

Интересно, какая между ними всеми связь? У нас тут где-то валялась семенная Библия… — Эл резко помрачнела.

— В чем дело?

— Она на чердаке, — отозвалась она без всякого выражения.

— Ох! — Мне вовсе не хотелось добровольно лезть туда.

— Надо полагать, все равно рано или поздно нужно будет туда забраться… — Она оставила фразу незаконченной, словно предлагая это сделать мне.

Я ничего не сказала, но чувствовала на себе ее тяжелый взгляд.

— Ладно, слазаю туда, — с трудом выговорила я наконец. — Только скажи, где искать.

Я забралась наверх, а Элисон осталась у основания лестницы, сжимая пальцами, как клешнями, балясину перил.

Пространство чердака оказалось таким же светлым и ярким, как остальные помещения дома, только тут все вещи валялись в полном беспорядке. Огромное треугольное слуховое окно, встроенное в северный скат крыши, пропускало внутрь мощный поток дневного света, за что я была ему глубоко признательна. В одном конце чердака стоял рабочий стол Эндрю, весь заваленный бумагами. Там же обнаружился компьютер с погасшим экраном; вид у него был чрезвычайно обиженный. Его уже недели две никто не включал. Предсмертная записка, как сказала мне Элисон, была заткнута за монитор. Над серединой помещения проходила толстенная деревянная балка. На ней так и болтался обрывок веревки с перерезанным острым ножом концом — полиция перерезала, как я поняла, поскольку Элисон заявила, что так и не смогла заставить себя прикоснуться к мертвому телу. Я старалась не смотреть туда, но глаза не слушались. Веревка была ярко-синего цвета, что-то синтетическое, нейлон или полипропилен, и на вид довольно грубая, на такой, наверное, трудно завязать хороший узел. Интересно, подумала я, где же Эндрю научился вязать узлы? А руки у него дрожали, когда он затягивал петлю?

Я представила себе, как грубые волокна врезаются в нежную кожу его шеи, и заставила себя выбросить из головы эту чушь.

— Коробки видишь? — спросила снизу Элисон. Голос ее звучал фальшиво-возбужденно. — Они должны стоять рядом с большой чертежной доской.

Ну, это сооружение трудно было не заметить: огромная старая чертежная доска архитектора возвышалась в конце чердака прямо у щипца, а рядом, поставленные друг на друга, торчали три картонные коробки. Верхняя была покрыта толстенным слоем пыли; видно было, что до них долгое время не дотрагивались.

Я стащила верхнюю коробку вниз и открыла. Оттуда на меня уставилось лицо Эндрю, живое и улыбающееся, и его присутствие вдруг заполонило весь чердак. Я выронила коробку, рассыпав множество фотографий. Элисон и Эндрю, Эндрю и Элисон — ЭЭ, или «экономные эгоисты», как шутливо называли парочку друзья, — сотня, две сотни фото, снятых вместе и по отдельности; вместе с другими людьми на свадьбах, в лодках; история, запечатленная на цветной пленке «Фудзи» и упакованная в пропыленную старую коробку.

— Прошу прощения, — крикнула я вниз. — Я тут кое-что рассыпала.

Собрала фотографии и затолкала обратно в коробку, отводя взгляд от того, что на них изображено, от того гораздо более симпатичного мира. Во второй коробке были сложены старые записные книжки и дневники, выгоревшая книга записи посетителей, но ничего похожего на семейную Библию. Оставалась последняя коробка. Я с трудом раскрыла ее. Под связкой пожелтевших газет обнаружился некий здоровенный прямоугольный предмет, воняющий затхлостью. Я вытащила фолиант наружу. Кожаный переплет на ощупь был влажным и отдавал плесенью, хотя и сама коробка, и весь чердак были сухими, а крыша — водонепроницаемой; такое впечатление, что огромный том сохранял свой собственный климат.

— Нашла! — крикнула я вниз. Когда я подняла Библию, из-под задней обложки вылетело несколько листов испятнанной бумаги с почерневшими краями. На секунду мне показалось, что книга сейчас развалится на части, но потом я поняла, что это просто отдельные листки: судя по виду, старые письма. Я аккуратно собрала их и заложила обратно под обложку. Потом в последний раз оглядела чердак, где Эндрю Хоскин свел последние счеты с жизнью. Несмотря на яркий свет, проникающий в окно, атмосфера здесь была тяжелая, словно на меня давили не только балки и крыша, но и небо, звезды и все царство небесное, что над ними. Внезапно я ощутила приступ страшного отчаяния. Что я такое? Микроскопическая и бесполезная крупица жизни в огромной вселенной. И что я вообще здесь делаю? Впустую трачу свое время, расходую собственную жизнь. Ничего здесь нет; вероятно, и нигде вообще ничего для меня нет. Ни работы, ни семьи, ни мужа, ни детей, ни перспектив; и, несомненно, ничего подобного я не найду здесь, в Корнуолле. Хуже того, я женщина, и к тому же вероломная, не заслуживающая доверия. Эта мысль свалилась на меня, четкая и ясная, как зов боевой трубы, — мне следовало немедленно отсюда уехать, просто убраться подальше, куда угодно.

Схватив Библию, я сбежала вниз по лестнице, на ходу прикидывая, сколько времени потребуется, чтобы собрать вещи, вызвать такси и добраться до вокзала в Пензансе.

— Что с тобой такое? — встревоженно спросила Элисон. Взгляд ее окруженных тенями глаз был совершенно пустым. Она выглядела как чужак, случайно попавший в этот дом. А мне хотелось только одного: просочиться мимо нее и убраться отсюда.

И я уже протянула руку, чтобы отодвинуть кузину с дороги.

— Я… — И тут безумие внезапно кончилось. Я заморгала и встала, замерла в полной прострации.

Элисон забрала у меня Библию; видимо, я выглядела слишком ненадежно.

— Пошли вниз, — твердым тоном сказала она, засовывая огромный том под мышку. Другой рукой обхватила меня. — У тебя такой странный вид… Думаю, тебе не повредит чашечка чаю.

Вот так мы и поменялись ролями: она переключилась с роли жертвы на роль заботливой сиделки, а я превратилась в больную, требующую ухода и заботы. Может быть, думала я, следуя за ней на кухню, именно это ей и было нужно — поменяться со мной ролями.

На титульном листе Библии не значилось никаких Триджинна. Было полно Пенджли и Мартинов, Джонсов и Болито, несколько Лэньонсов и Стивенсов, даже один Родда — эта фамилия была мне знакома по этикетке на банке сгущенных сливок, стоявшей у Элисон в холодильнике. Но ни единого Триджинна. И я не знала, то ли радоваться этому, то ли огорчаться.