Предварительно обречен

13

В понедельник меня встречает Роман — как и всю прошлую неделю.

— Ваш Роман с кофе, — с придыханием говорит он, протягивая стакан. — За трудовые подвиги.

— Как ты все-таки угадываешь, что это я?

— У меня чутье на тебя. Начиная с того утра, когда ты со страдальческим видом ела мороженое.

Мы неторопливо шествуем по привычному маршруту, от лифта до кабинета. Кофе плещется сквозь картонные стенки, согревая ладонь, но первый импульс бодрости дает вовсе не он. Роман в эти минуты исполняет роль музыканта, настраивающего инструмент для последующей многочасовой игры.

— Так дело в мороженом? А если бы я его не ела? Чутье бы промахнулось?

— Смотря к чему прилагался страдальческий вид.

— Не к мороженому точно. Он прилагался к твоему начальнику, который имеет слабость портить мне настроение.

Роман залихватски разворачивается и продолжает вышагивать спиной вперед.

— Ты просто не привыкла к нему, — подмигивая, возражает он. — Присмотрись поближе, и увидишь, что он почти всегда прав.

Я замедляю ход, чтобы он не запнулся, но помощник пятится весьма уверенно, успевая раздаривать улыбку и приветствие всем встречным.

— Он тебя восхищает?

— Восхищает? — переспрашивает Роман и с сомнением продолжает: — Какое-то женское слово. Нет, не могу так сказать про Артема Андреевича. Но я его уважаю. Ну и учусь у него, конечно. Он умеет добиваться от меня, чего хочет. Знает нужные точки. Мне это нравится.

— Звучит по-мазохистски, — замечаю я.

Роман энергично несколько раз кивает, будто я нашла ответ на сложную загадку.

— Точно. Артем Андреевич любого делает немного мазохистом.

Или подбирает подходящих людей.

Впрочем, доля истины в его словах есть: кто как не я провела воскресенье в работе на Артема Андреевича.

У кабинета Роман оставляет меня, одновременно открывая дверь и выдувая воздушный поцелуй. Артем сидит на краю моего стола, читая подготовленные после встречи с директором До документы.

— Надо же, сколько бодрости. Работа в воскресенье так повлияла? И в пятницу, говорят, ты задержалась допоздна, — говорит он, проявляя понятную осведомленность. — Чем же я заслужил такое рвение?

— Желанием побыстрей избавиться от твоих острот, например, — хмыкаю я.

— В таком случае ты поражаешь меня в самое сердце.

Эта фраза приправлена щепотью веселья, но прикасаться к нему тяги нет.

— Ну, мне не в первой, — пожимаю я плечами. — Как-никак опыт имеется.

Усаживаюсь и поднимаю голову. Артем сидит вполоборота, нависая свинцовой горой.

— Можешь возвращаться на место, — сообщаю я, махнув подбородком в сторону его стола.

— Ну, спасибо. Может, еще и косточкой угостишь?

Я откидываюсь на спинку кресла и тонко улыбаюсь.

— Угощу, если заслужишь. Но пока хозяин здесь ты, и мне пора работать. Потружусь-ка ради твоего блага.

С этими словами открываю верхнюю папку с толстенькой кипой листов одной рукой, а другой включаю компьютер. Сигнал очевидный, но Артем не двигается, вместо этого похлопывает папкой по колену и говорит ироничным тоном:

— Умело же ты опошляешь свои обязательства. А я только было решил, что ты идеальный сотрудник. Особенно после пятничного геройства. И даже был готов похвалить.

Перед нырком в очередную страницу, ждущую перевода, беру карандаш и проверяю на остроту.

— Я просто не восхищаюсь тобой. Не уважаю как не в себя. И не хочу у тебя учиться, как другие.

— Что же это за люди такие хорошие? — удивленно тянет Артем.

— Разные люди, — уклончиво бормочу я, пробегая взглядом по верхнему листу. — Но все те, которых ты себе подобрал.

— Подобрал?

Он взглядом высверливает во мне два тонких дымящихся туннеля, я представляю, как интенсивно работает его мозг, анализируя, почему я сказала именно так.

— То есть ты думаешь, что дело в этом? Я собираю вокруг себя… льстецов?

Я демонстративно откидываю карандаш и беру стакан. Очевидно, труд во благо придется отложить. Артем настроен продолжать. Его шутливый тон меняется на нейтральный и пока беззлобный.

— Очень интересно, что ты использовал именно эту фразу: «Вокруг себя», — подкидываю я следующую мысль для размышления.

Но Артем не принимает подачу. Папка со шлепком приземляется на стол, а сам он спрыгивает и подходит. Руки в карманах. Покачивается на пятках передо мной. Поза расслаблена, но глаза припылены азартом.

— Ли-и-иза, — с придыханием нараспев произносит он. — Твои прямые намеки беспочвенны. Мне нравится, что ты пришла в себя, но пока ты и близко не попадаешь в десятку. Да, вокруг меня много людей, и ты, кстати, тоже среди них. И все их чувства ко мне, включая уважение, восхищение, ненависть, неприязнь — это проблемы этих людей. Не мои. Я не страдаю ложными ожиданиями как от себя, так и от других.

— Уверен? А как насчет директора До, которому, как ты говорил, не доверяешь? А потом выясняется, ты даже завод не посещал. И с его владельцем не встречался. Но зато готов перевести сотни миллионов на его счет. Это, по-твоему, что? Не ложное ожидание? Тогда, может, безумная беспечность?

Артем хмыкает и качает головой.

— Если технологии обошли тебя стороной, подтяни знания в этой области. Мне не надо посещать завод. Директор До был там и вел трансляцию. И я общался с владельцем завода не один и не два раза через видеоконференцию. Все документы проходят через юристов.

Он всерьез это говорит? По мне, этого недостаточно.

— Однако. Ты снова меня удивляешь. Неужели тебе не все равно, получится у меня или нет?

— Мне все равно. Но я не хочу напрасно вкладывать силы в то, что изначально обречено на провал.

— В тот раз ты тоже, получается, «напрасно вкладывала силы», — Артем выдерживает паузу и участливо доканчивает: — Жалеешь?

Я вдруг ясно понимаю, что, несмотря на небрежный тон вопроса, ответ глубоко важен. Под толщей уверенности прячется обыденный страх, вмещающий всю ту уязвимость, которая для большинства мужчин сродни позору. Как просто сейчас выбить опору. Но на жгущее чувство реванша накатывает волна жалости.

— Нет, — бесстрастно говорю я. — У меня был хороший бонус. Перекрыл потерянное время.

— Но сейчас этот бонус у другого человека.

— Пусть пользуется. Ей нужнее.

Артем вдруг заливается смехом.

— Какая наглая жестокость, а я так мечтал, чтобы ты была благодарна мне по гроб жизни.

— Обещаю, что приколочу благодарственную табличку тебе на надгробие, — растягиваю я губы в злорадной улыбке.

— И порыдаешь хотя бы для приличия?

— В отношении тебя у меня нет этого недостатка.

Я произношу каверзу прежде, чем до меня доходит смысл. Артем схватывает быстрее. Его глаза расширяются, он придирчиво рассматривает меня, ища то, что обязан увидеть на лице. Но потом, как после свершившегося приговора, темная волна спадает и снова ясный штиль.

— Ну вот, злость делает из тебя настоящего противника. Сразу приятно иметь дело.

Голос теперь совсем другой, наплывает как тихий туман, втягивает в себя. Завороженная переменой, я поднимаюсь. Немигающий взор обертывает тело мелкоячеистой металлической сетью. Я разлепляю губы и мрачно спрашиваю:

— Артем. Чего ты хочешь от меня?

Он говорит не сразу. Но отвечает со всей серьезностью:

— Могу сказать, чего от тебя не хочу. А не хочу я, чтобы ты меня разочаровала. Во второй раз.

Сеть врезается в легкие.

— Если ты в чем-то разочаруешься, это твоя проблема, — почти выплевываю я. — Не моя.

Артем кивает.

— Умница. Теперь почти в десятку.

Он стоит неразумно близко. Потом резко шагает назад и возвращается на свое место. Режущие звенья пут потихоньку рвутся, я снова вздыхаю и, опустившись в кресло, смываю кофейной горечью полынный привкус во рту. Так, страница, карандаш, пустой документ на экране. Следующие часы мы не произносим ни слова.

Когда я возвращаюсь после обеда, проведенного в компании Романа, в кабинете пусто. Без Артема работа спорится: мыслям не на кого отвлекаться. Я ныряю в глубину бумаг, как опытный аквалангист с лучшим снаряжением. Лексикон расширен настолько, что можно переводить без постоянных вылазок в словарь.

Краем уха слышу волны шума за дверьми. Море голосов, смеха и шагов волнуется, то накатывая на дверь, то стихает. Потом наступает тишина.

Когда слова начинают расплываться, откидываюсь назад и, мыском туфли отворачиваю кресло от стола, подчеркивая, что на сегодня все. За окном рассыпается огнями улица. Встаю, потягиваясь, — от долгого сидения хрустят суставы.

Я рассматриваю дорогу с разбегающимися по домам машинами. Асфальт подозрительно обильно искрит желтым. По небу пробирается чернота, подъедая бледнеющую синь, а на горизонте поверх ломаной крыш толкутся полоской тучи. Где-то там за множественными слоями домов и моя квартирка. Пора вызывать такси и отправляться спать. От выплывшего образа кровати, свежей и гладкой, мышцы окончательно наполняются вялостью. Рот сводит от желания зевнуть. Едва я подхватываю телефон, как слышатся шаги, а следом открывается дверь.

— Все работаешь, — с укором говорит Артем. — У тебя уже глаза как два иероглифа.

— Какие? «Пошел вон»?

Вторую фразу я произношу на китайском, но Артем не подхватывает остроту. Наоборот, в его глазах то ли жалость, то ли усталость.

— Если твой мозг еще может дерзить, значит, не все потеряно.

— Нет, все уже потеряно, как минимум до завтрашних девяти утра.

Я хватаю сумку и двигаюсь к выходу.

— Лиза, я не рабовладелец, — разводит руками Артем, пропуская меня. — Наоборот, приехал, чтобы тебя выгнать. Ты нервируешь охранников. В этот раз они не стерпели.

— Странно звучит, но сейчас наши желания совпали. Сама чудовищно хочу выгнать себя отсюда. Прямо домой.

— Тебе надо проветриться. Ты нужна мне в трезвом уме и полной сил.

Артем следует попятам, и это угнетает. Мы одни в этих стенах. На этом этаже точно. Не ожидала, что его встречу сегодня. Дыхание за спиной заставляет наддать ходу, и коридор мы пролетаем в миг. Со стороны наш забег, наверняка, похож на преследование.

— Поэтому я и отправляюсь спать, — мимоходом сообщаю я, нажимая кнопку лифта.

Двери открываются без запинки, светлая хромированная кабина за несколько секунд готова избавить здание от заработавшихся.

Охранник провожает меня нелестным взглядом, но с теплотой прощается с Артемом, мастерски отыгравшем роль спасителя.

На улице тепло и сыро. Все же шел дождь. По слюдяному асфальту, не торопясь, идут прохожие, будто темнота выбила из них необходимость спешки.

Я закрываю глаза и вдыхаю тяжелый бензиновый воздух. Этот парфюм Москва носит неизменно. Не хочу видеть Артема. Как будто если я его не вижу, значит, его нет. Это по-детски, но вступать с ним в баталии силы кончились, едва я покинула офис.

— Идем пройдемся, — говорит рядом улица голосом Артема.

— Иди пройдись, — отвечаю я. — Я хочу домой.

— Полчаса перед сном, — настаивает улица.

— Зачем? Чтобы мне снились кошмары? Я и так провожу целые дни рядом с тобой. Оставь в покое хотя бы мой вечер.

— Я не буду тебя подкалывать. Даю слово.

— Почему? Боишься, что сбегу?

Смешок.

— Нет. Просто знаю, когда следует остановиться.

— Это благородно, — соглашаюсь я. — И совершенно не про тебя. У тебя нет стоп-крана. Пока ты не добьешься чего хочешь, ты не останавливаешься. И сейчас тебе просто от меня что-то надо.

— Ты права. Надо. Хочу предложить тебе поесть. Что бы ты обо мне не думала, я умею быть благодарным.

«Что бы я о тебе не думала…»

Вот как.

— Я бы предпочла вообще о тебе не думать, — искренне вырывается у меня, и плевать, какой смысл в словах он будет искать.

Но как ни странно, я не слышу в ответ едкости. Может, и правда, если оба захотим, то в силах говорить, как обычные люди.

— Постараюсь как можно быстрее приблизить этот момент. Так что насчет предложения?

И снова в его фразе нет желания уколоть. Это столь непривычно, что меня охватывает игривый порыв.

— Купи мне шаурму, заботливый начальник.

Я не верю, что произнесла это. Какую шаурму? Да еще и на ночь. Но рот предательски наполняется слюной.

Улица не отвечает. На губы наползает улыбка. Я могу физически ощутить, как рядом с плечом концентрируется удивление.

Давай же. Скажи, чтобы я сама покупала такое дерьмо, и разойдемся.

— Ладно. Знаешь, где ее здесь продают?

Удивление сменяет владельца. Я открываю глаза и поворачиваюсь к Артему. Он требовательно всматривается в ответ.

— Я не знаю, это твой район.

— Меня он мало интересует с этой точки зрения. Пойдем искать.

Я отступаю на шаг.

— Я не настаиваю. Да и есть я не хочу.

Артем закатывает глаза. Есть не меньше дюжины хлестких ответов, которые может произнести сейчас его рот. Но вместо этого Артем сжимает губы в полоску и просто хватает меня за руку. Это так неожиданно, что я не успеваю возразить.

И вот мы несемся мимо медово-восковых витрин, окон кафе в тумане мягких съестных запахов, где смеются и неслышимо шевелят губами люди, засыпающих темными снами резных дверей. Артем идет быстро, будто боясь, что сбавь скорость, я вырвусь и убегу. Только что я бежала от него, теперь — за ним. Невольный широкий браслет из ладони и пальцев, плотно удерживающий запястье, воспаляет кожу.

Голубоватая спина, перекрывающая путь, ходит ходуном. Ее вид снова проворачивает ключ на шкатулке прошлого, из недр которой выбивается непрошенное возбуждение. Волна поднимается, растет и со всей силой выметает меня из подмокшей реальности.

Тогда тоже было влажно. Руки в испарине, скрещены над головой и запечатаны кистью. Губы щиплют кожу на шее, в ухо затекает накаленное дыхание. Живот к животу, шепот к шепоту, движение за движением слагает цепь, тянущуюся в глубину инстинктов, и по ее звеньям они сначала капля за каплей тянутся наружу, а потом, превратившись в невыносимо сладкий поток, смывают нас в обессиленное безвременье.

— Тебе лук класть? Перец?

Мы стоим перед отдающей жаром палаткой. Сквозь широкое стекло на меня в ожидании смотрит высокий худощавый мужчина с рыжей бородкой.

Я мотаю головой, взбрыкнувший призрак воспоминания захлестывается ароматом жареного мяса.

Артем упоенно обсуждает варианты начинки с продавцом, а мне кажется, что вокруг эфемерной декорации и над всем происходящим нависла рука невидимого драматурга.

Это чувство усиливается, когда спустя несколько минут мы стоим на набережной и, облокотившись на металлические перила, едим. Горячий влажный цилиндрический сверток от каждого укуса прыскает чесночным соком. Я слизываю его с тыльной стороны ладони, и краем глаза замечаю, что и Артем не избежал подобной участи. Он шустро подбирает мутные капли, запрещая им подбираться к запястью, стянутому металлическим браслетом часов.

— Так что за секрет превращения в прекрасного принца? — интересуюсь я, прожевав очередной кусок.

— Принца? — по-доброму усмехается Артем и салютует половиной шаурмы. — А ты совсем не притязательна.

— Как видишь. Который год корю себя за это.

Смех Артема вплетается в окружающий шум.

— Черт, я обещал, не подкалывать тебя. Тогда у тебя полная свобода действий. Наслаждайся. В качестве награды за старательность.

С этими словами он впивается в лаваш и с хитринкой в глазах пресекает языком выскользнувший ручеек.

— А завтра утроишь мне комбо-порку?

— Обещаю, что сдержу этот недостойный порыв, что бы ты ни имела в виду. Все останется в сегодняшнем вечере.

— И в моей голове, — ворчливо добавляю я.

— Думал, ты легко выбрасываешь из головы мешающие воспоминания.

Артем аккуратно подбирает слова, чтобы не нарушить обещания, и эта прилежность забавит, но замечание вдруг поджигает фитилек мысли, которая давно крутилась в голове.

— Знаешь, что, — сообщаю я, и Артем вскидывает брови. — Считай, я оценила и твою заботу, и твою уступчивость, так что закончим кружить вокруг да около. Спрашивай.

— Когда это твоя непритязательность успела превратиться в ощущение долга? — пытается сбежать с темы Артем. — Это вредный сверток этого точно не стоит.

— Все останется в сегодняшнем вечере, — повторяю я его слова. — Или есть на этом свете вещи, от которых тебе страшно?

Укол пронимает его. Артем в мгновение серьезнеет. Край рта дергается в сторону, будто спустили пружинку, и возвращается обратно.

— Я не против спросить, — просто говорит он. — Но обстоятельства не позволяют.

— Благородно. Но помогать не стану, — отрезаю я. — Могу лишь пообещать, что скажу правду.

— Смело, — с уважением говорит Артем. — Ладно.

Он отворачивается и собирается с мыслями, глядя вниз, на волнующуюся чернильную воду канала. Его вопрос лежит на поверхности, но мне надо, чтобы он озвучил его сам.

— Как ты справляешься с воспоминаниями?

Я выдыхаю. Я подозревала об этом. Сильный пожар всегда оставляет следы на том, к чему прикасаются языки пламени. Как бы умело не счищали копоть, сколько бы слоев краски не наносили, напоминания о нем всегда останутся внутри. Наши шрамы остаются с нами, даже если мы отказываемся их замечать.

Артему страшней, чем мне, открыть глаза и снова увидеть их. Поэтому он выбирает безопасный для себя вопрос.

Я ловлю себя на том, что в этот момент чувствую себя гораздо сильней. И поэтому готова ответить правдиво.

— Плохо. Особенно в последнее время.

Артем молчит.

— Но это временно. Мы не для того тогда лишались рассудка от страсти, чтобы сейчас легко выбросить произошедшее из памяти.

— Пожалуй, — усмехается Артем.

Я заворачиваю остатки шаурмы в пакет и ищу глазами урну. Но рядом ее нет. А сдвинься мы хоть немного с этого места, волшебство откровения тут же исчезнет.

— Я тоже не подозревал, что с этим будут проблемы.

— Осталась неделя, — с напускной бодростью говорю я. — А потом все уляжется.

Артем качает головой. И забирает у меня недоеденный квадратик.

— У нас нет больше недели. Послезавтра я хочу подписать контракт. Прилетит директор завода. Основные пункты согласованы. Остальное — по ходу. На этом мы с тобой и закончим.

Я не сдерживаю удивленный возглас. Так странно быстро. Будто далекий финиш вдруг переместили почти к самым ногам. В груди обжигает радостью. Это же замечательно. Остались два дня, а потом свобода. Или нет?

— А что с нашими договоренностями? — с подозрением интересуюсь я.

— После подписания получишь все, о чем договорились. Дальше — на твое усмотрение. Настаивать не буду.

Я склоняю голову и пристально вглядываюсь в застывший на черном фоне профиль.

— Я имею отношение к этому решению?

— В качестве погрешности.

Оранжевое пятнышко, на котором мы сейчас существуем, сужается, тогда как мир за его границами останавливается и обмякает, только вдалеке участливо подмигивают призрачные огни.

— Лжешь.

— Это уже не имеет значения. Ты была права, не стоит вспоминать прошлое. В этих разговорах нет ничего хорошего.

— Смотря что ты хочешь услышать.

— Я уже сказал, обстоятельства не позволяют спросить то, на что хочу услышать ответ.

— Это сложнее, чем организовать многомиллионный проект?

— Сложнее.

Я фыркаю.

— Нет, Артем, не сложнее. Ты просто боишься услышать не тот ответ. Но как уже сказала я, помогать не буду. Есть несколько возможных вопросов, которые тебя могут волновать, и я знаю на них ответы. Но ты не спросишь, а я не отвечу.

Он тут же вскидывается.

— Почему тебе не страшно, Лиза?

— Потому что я не боюсь признавать слабости. Пусть иногда для этого надо вывернуть себя наизнанку, но зато потом становится легче. Есть от чего оттолкнуться.

— И какие слабости у тебя в отношении меня?

В этот момент он действительно становится похож на щенка, ждущего от мира только хорошего. Я думаю, что он сейчас не заслужил лжи, поэтому говорю открыто:

— Как оказалось, ты весь моя слабость. В этом я переоценила свои способности. Но я не считаю эти воспоминания лишними. Они болезненные, конечно, особенно сейчас. И никакого обезболивающего не предусмотрено. Но с четверга я пойду на поправку. Да и ты тоже. Так что держись, друг.

— Друг?

Я киваю. Сердце разбегается. Тогда в пылу эмоций я не раздумывала, что потеряла, и насколько эта потеря велика. Теперь же стоящий рядом невыносимый и уже бесповоротно чужой человек разворошил узенький канальчик в прошлые светлые дни, которые я, казалось, давным-давно отрезала от себя, и потянулось из него странное, на первый взгляд, нераспознаваемое чувство, в котором, присмотревшись, я с ужасом узнала сожаление.

— Меньше всего я бы хотел им быть.

Мир все же оказывается жестоким к наивным щеночкам, отказывающимся впускать боль.

— Тогда не будь.

Он усмехается. Легко сказать, говорит его взгляд, нарочно направленный в сторону. Дружба противопоказана нам. Мы можем либо умирать от страсти, либо убивать упрямством и претензиями. И так, и так, нам рядом долго не выжить. Я это уже понимаю, а Артем — нет.

Чтобы сосуществовать долго, надо открыть глаза и смотреть друг на друга вопреки всему. Но один из нас всегда их отводит.