Прекрасней всех на свете

Эпилог

«Раньше люди считали, что в каждом человеке живет Дьявол. Но как оказалось,в день Обретения, все в точности наоборот»

Я был санитаром, политиком, грузчиком и писателем, путешественником и простой офисной крысой. Я сидел в тюрьме и лежал в психушке. Я любил. Был любим - не знаю. Моих детей давно нет рядом. Я забыл, как пахнут их волосы и выглядят улыбки. Тревожные звонки, доносящиеся от телефона, посреди гнетущей тишины, лишь трепят нервы, заставляя нехотя выходить из клетки. Просыпаться по утрам и снова начинать бесконечно долгий, мучительный день – извечное наказание. Хочу остаться самим собой, лежать и думать о том, как бы мне хотелось умереть сегодня. Если все сложится удачно, смогу убить хотя бы одного из тех, что вечно мучают меня.

В мире вокруг, одни нацисты убивают других нацистов. Так и у меня внутри, всю сознательную жизнь, кто-то хочет избавиться от всех сомнений, чуждых мыслей, взять все под свой контроль. Эгоисты не покидают меня и не оставят никогда. Я нужен им весь без остатка. При этом мне бесконечно одиноко. Именно это и сводит с ума, разрывая на части. Вечное одиночество. Более жестокого наказания и придумать нельзя…

*****

Сегодня я пришел в детский сад. Сборы на прогулку посреди зимы – вот истинное мучение. Если бы не воспиталка, смотрящая на нас сверху, я бы сам запихнул всех этих сопливых деток в их комбинезончики, ботиночки и затянул бы им шарфики, как можно туже. Нет, нет! Я люблю их, люблю я людей…, просто не уважаю, вот и все. А за что спрашивается? За их вечный крик? Особенно кто постарше. За глупые книжки с черными каракулями вместо мультиков? За утренники под уродский гимн или угрюмый тихий час, под сирены воздушных тревог? За все те радости, устроенные ими для меня? Про лохматых, обмазанных марганцовкой и тискающих свои поломанные игрушки я вообще молчу.

Хотя…, если быть совсем честным, не все вокруг такие. Одна девочка, из соседнего корпуса, за невысоким забором, не похожа на остальных. Мне нравится наблюдать за ней через окошко, выглядывая ее силуэт сквозь колючую проволоку, о которую поранился еще в начале осени. Подлая рана на животе, никак не заживает, ну и ладно. В общем, смотрю я за тем, как эта одинокая девчонка сидит на скамеечке, в то время как остальные дети беснуются в грязи и снегу. Мне хорошо в эти мгновения. Особенно когда я вижу, как она убегает от воспитательниц, жирных и никчемных, словно батонов колбасы желающих затянуть ее в свои сальные, тучные массы. Кто-то сказал мне, что ее зовут Марта. Красивое имя. Жаль, что никогда не назову его вслух.

*****

Шел четвертый месяц с того момента как я сбежал из больницы. Старый подвал, грязный, сырой и холодный, полный голодных псов и ежей, стал моим домом. Откровенно говоря, надеялся я на нечто иное. Но выбора не было. Если не буду смотреть ни в чьи глаза на рынке, думаю протяну еще пару месяцев, потом потеплеет. Соберусь с силами и поеду на юг, где много зеленых деревьев. Рана на правой ноге слегка затянулась, но болит день и ночь. Мазь не помогает, хотя может надо подождать еще немного. Надеюсь, не сгниет. По ночам мучает и другая боль, сильная и нестерпимая. Паразиты просятся наружу, не дают мне покоя. Я слишком слаб, чтобы сдерживать их. Они сильнее меня. Намного сильнее.

*****

Прозвенел будильник. Солнце еле-еле освещало комнату, раскладушку, раковину и шкаф, в котором ждал служебный китель и фуражка. День начался с хорошей новости - Анна Эберт, улыбнулась мне на проходной гаубвахты и сказала, что завтра сворачивают наш лагерь. Чем не повод чтобы пригласить ее на свидание? Пожалуй, я слишком напорист, но и она из тех, кто любит таких. Разве настоящего солдата вермахта должно остановить то, что его возлюбленная - обер-надзиратель? Конечно нет! Кто-то в баре, кажется, из бывших Ремовцев, сказал, что мой шрам на лице выглядит как магнит для немецких женщин. Сложно спорить с тем, кто знает толк в бестиях. Сегодня же подойду к ней и расскажу о своих чувствах. Другого шанса может больше не представиться. Надо будет позаботиться о транспорте до города. Как же иначе, не вести же ее в грязную солдатскую столовую.

*****

Зачем я содрала этот гадкий, засохшей струп со своей ладони? Не хотела смотреть что под ним…, но пришлось. Пахло как от протухшей рыбы. Запах впитался в правую руку, навечно, казалось. Давно немытое тело, свербело не меньше, но я привыкла, смирилась. Спасибо Зое, что отдала мне клиента, иначе мучил бы еще и голод. Близится вечер, я хочу в постель. Лечь в нее совершенно одна и ни о чем не думать. Разве что о родителях, которых никогда не увижу. Папа, если ты слышишь, прости меня, что так вышло. Вернись я пораньше, вас бы не забрали и не расстреляли на снегу возле нашего дома. Мне жаль. Правда жаль, что я родилась такой, ненавижу себя за это! Я видела в окошко, как вы смотрели на меня, когда на вас наставили ружья. Надеюсь, больше не злитесь. Мама, мне одиноко, не хватает твоих поцелуев перед сном и запаха твоих цветочных духов. Знаю, вы сейчас рядом и обнимаете друг друга.

*****

В деревне осталось всего три семьи, остальные сгинули в одно мгновение, как началась война. Мне уезжать было не на что, да и не за чем. Что спасать то, старое тело на девятом десятке? Нет, увольте. Винсент, мой дорогой Винсент, ты бы задал им жару, будь сейчас со мной. Но ничего, я сделаю это за нас обоих. Жаль только, что в очередной раз подвернула ногу. Еще вчера, спускаясь в погреб по лестнице. Хромаю теперь на левую сторону, но ходить еще могу. Уже слышу, как сосед через дом кричит в истерике, чтобы прятались. Не дождетесь. Подойдя к старому шифоньеру и открыв его, я тихонько произнесла «дорогой мой Винсент». Смотря на твой старый пиджак, увешенный медалями и наградами ветерана, я поняла одну вещь - ты для меня был и остаешься смыслом жизни. Я надену его, если ты не против. И возьму твою винтовку, стоящую рядом. Подвяжу седые волосы, которые ты любил гладить когда-то. Я готова. Иду в угол. Подальше от всех окон и дверей. Ставлю рядом, на комод, старую фотографию с нашего отпуска. Винсент, ты помнишь, как мы отдыхали вместе на пляже в Жуан-ле-Пен и жили у моей тетушки? Ты еще ворчал, что ее комнатушка меньше чем наш туалет. Ох…, Винсент, скоро мы снова будем рядом. Уже слышу топот сапог у нас на крыльце…

*****

Если меня кто-нибудь спросит, стыжусь ли я своей родины? Я прямо отвечу – нет. Кто-то скажет, разве можно быть честным и достойным при этом носить черный крест на плече? Я отвечу без сомнений, конечно можно, ведь рано или поздно я определенно умру. Это неоспоримый факт, я давно его принял в своем сердце. Так вот, когда я окажусь там, на небе, встречу своих маму и папу, что я им отвечу? Что мне ответить им на вопрос – почему ты сбежал на Коста-Бланку, пока твоя родина задыхалась от черни и смрада, гибла от рук стада конформистов и ублюдков, в черно-серых кителях? Что я отвечу маме и папе? Нет, увольте, я не из тех, кто бежит в страхе от родины, едва ее приберет к рукам кто-то более отвратительный, чем сосед-пьяница, живущий через дорогу. Мой ответ - нет. Я не стыжусь своей родины, я меняю ее своей правой рукой, той, что осталась цела после бомбардировки Кесселя. Пусть оторвет и ее, меня это не остановит. Что мне эта рука, у меня есть дух, не сломленный, пылающий и верный.

*****

Я так ждала этого дня. Просыпалась и ложилась с мыслями о нем, из раза в раз прокручивая в голове, как все случится. Этот день, даже снился мне иногда. Энергия предвкушения переполняла меня, заполняя повседневное одиночество. И вот, настал тот час, когда в честь празднования дня Всех Святых, весь наш класс посадят в автобус и повезут в Монпелье, на обещанную экскурсию в галерею изобразительного искусства. Я надела свое самое красивое платье, почти новое, в голубую клетку, именно то, в котором он первый раз поцеловал меня. Сделала прическу как у моей мамы и была готова пережить свой самый лучший день в жизни. Надеюсь, он не заболеет чем-нибудь и будет там со всеми. Моя любовь. Я уже знаю, как все будет. Как я подойду к тебе возле какой-нибудь картины, где двое влюбленных нежно обнимают друг друга, как расскажу то, что сделает тебя самым счастливым парнем на свете. Ты узнаешь, что скоро станешь отцом, крепко обняв меня, снова поцелуешь. Как тогда, на закате…

Я искала тебя по всему проклятому музею, но так и не нашла. Где же ты, Габриэль? Кто отнял тебя у меня? Или это ты сам не захотел видеть меня? Я блуждала от одной картины к другой, в надежде увидеть твою фигуру, стоящую среди зевак и разглядывающую чью-нибудь турнюру на одном из полотен. Я села на лавочку в самом конце длинного зала и отчаявшись, схватилась за живот. Как же он ныл. Мне плохо без тебя, мой ангел. Будь ты рядом, наш малыш бы сейчас не причинял такой нестерпимой боли.

Сквозь нагрянувшие слезы я увидела ее, словно спрятанную от чужих глаз и ждущую лишь меня одну.

Более объективной картины в своей жизни я и не видела, пожалуй. Все, что существовало, существует и будет существовать, было в ней. Не на полотне, а за ним. Она нарисована не здесь, я уверена, не в этом мире! Словно подаренная бесконечным пространством, необъятным и столь желанным, что хочется замереть, не отрывая глаз. Эта картина смотрела на меня, пристальнее, чем я на нее. Она видела меня такую, какая я есть от рождения, многоликую, израненную и отчаявшуюся.