Приз победителю

Глава 15

Макс жил в Шенг-Сай-Ване в Западном районе. Несмотря на название, это была наименее вестернизированная часть Гонконга. Интересно, что поначалу британцы обосновались именно здесь, но в скором времени перебрались в другой район из страха перед малярией, ставшей бичом этих мест. Бизнес в районе был мелкий и состоял в основном из семейных предприятий. Жизнь здесь текла медленно, доходы обилием не отличались, и каждый стремился что-нибудь продать. На покрытых булыжником узеньких улочках лепились друг к другу мастерские ремесленников и лавочки мелких торговцев. На прилавках лежали рулоны шелка, намотанного на шпульки, изготовленные лет сто назад. Со стен свешивались полотнища с каллиграфически выписанными иероглифами «счастья». Рядом продавались аналогичные изображения, вырезанные на слоновой кости или жадеите. На углу торговец предлагал покупателю отведать свежайшей змеиной желчи. Опустошенные желчные пузыри не выбрасывались и хранились в специальной шкатулке. Однако несмотря на всю эту экзотику, дни Западного района были сочтены. Новое наступало, и даже на этих территориях, где время, казалось, остановилось, то тут, то там возносились к небу стальные остовы строившихся небоскребов. Семейство Фон, состоявшее из Макса, его брата и старика отца, обитало на Гералд-стрит — одной из самых широких и тихих улиц в нижней части района. Почти во всех зданиях на этой улице на первом этаже располагались магазины. Владельцы процветающих заведений раскладывали товары даже на тротуарах рядом с входом. Но большинство лавочек и магазинов пребывало в упадке, и их витрины уже много лет украшали только ржавые металлические шторы. На Гералд-стрит царили старомодные, словно присыпанные пылью, покой и уют, в атмосфере из-за многолетнего пренебрежительного отношения к санитарии витали запахи гниющих овощей и прогорклого масла, словно въевшиеся в эту землю и стены. Фоны жили в четырехэтажном доме в самом конце улицы. В свое время дела у семьи шли очень неплохо, папа Фон считался весьма уважаемым врачом, имел обширную практику и приемную на первом этаже в помещении магазина. Большую часть дня к двери приемной по Гералд-стрит тянулась длинная очередь. Люди часами терпеливо ждали, когда Фон-старший примет их. Он пользовался таким огромным авторитетом, что по городу циркулировали слухи о совершенных им чудесах исцеления. Что интересно, слухи получили распространение не только в китайских, но и в кругах выходцев из Европы и Америки.

Аптека при приемной была набита всевозможными традиционными лекарствами и препаратами из сушеных растений, трав и частей тела различных животных. Все эти препараты содержались в идеальном порядке благодаря супруге Фона-старшего, которая в те дни еще здравствовала. Помимо всего прочего, она обеспечивала бесперебойную работу хирургического кабинета. Под ее надзором маленький Манн Так, принимавший посильное участие в семейном бизнесе, отвешивал на весах нужные порции того или иного вещества, смешивал их согласно рецептам и приготовлял лекарства. Через некоторое время его начали обучать акупунктуре, и он продемонстрировал немалую склонность к этому искусству. Мать проводила с ним много времени, способствуя развитию его способностей. В те дни в доме Фонов поселилось счастье — пока неожиданно не умерла мать. Она делала на рынке покупки, когда ей на голову упал сегмент бетонного блока, какие использовались при строительстве новых домов-башен. Смерть супруги оказалась страшным ударом для Фона-старшего. Его мир рухнул, и лишь необходимость присматривать за двенадцатилетним сыном и лечить людей спасла врача от самоубийства. Однако дело стало трещать по швам, и лишь усилия сотрудников, работавших не покладая рук, помогли ему избежать скорого и полного разорения. Через некоторое время одна из сотрудниц, молодая женщина по имени Нэнси, которая работала в приемной с пятнадцати лет и которую Фон-старший не только обучил тонкостям профессии, но и выделял из всех остальных служащих, взяла практическую сторону ведения бизнеса в свои руки и неплохо преуспела в этом. Впрочем, скоро выяснилось, что у нее имелись планы не только в отношении развития бизнеса, но и в отношении его владельца. Она довольно быстро нашла к шефу подход и прилепилась к нему, как цветок с клейкими лепестками, ясно дав понять, что очень не прочь, чтобы ее сорвали.

От подобного подхода Фон-старший запаниковал и женился на ней, внушив себе, что уж лучше такая жена, чем никакая, и что мальчику, помимо всего прочего, нужна мать. Однако Нэнси, став замужней дамой, потеряла интерес к какой-либо полезной деятельности и пустила бизнес на самотек, отчего он в самом непродолжительном времени начал загибаться. Когда терпению папы Фона пришел конец и он подступил к ней с упреками, объявила, что беременна, быстро устает и нуждается в отдыхе. Начиная с этого времени Нэнси проводила время в гостиной на втором этаже, где ела булочки и кормила крошками канарейку. В ознаменование беременности папа Фон, простив супруге лень и приходящий в упадок бизнес, подарил ей собачку — крохотного, словно игрушечного беленького пекинеса. После этого в доме слышались только постукивание шарика для пинг-понга и тявканье крохотной собачки Лаки, с которой Нэнси играла целыми днями.

В то лето, когда Нэнси ходила беременная, а у папы Фона из-за занятости не хватало времени разглядеть жестокость супруги, она излила на приемного сына просто океаны злости. По непонятной причине молодая жена ненавидела Манн Так столь же сильно, как любила собачку. Часто била его, лишала обеда или запирала в темной кладовке, где вместо электрического освещения имелось крохотное оконце, забранное решеткой. Так как стояло лето, в городе часто случались штормы и бури, и крохотное помещение освещалось поминутно вспыхивавшими молниями. От жары и духоты одежда мальчика насквозь промокала от пота, так что временами он снимал ее и сидел голый, едва дыша от страха и вскрикивая всякий раз, когда грохотал гром, а ослепительный зигзаг молнии прорезал небо.

В то лето он стал мужчиной. Подросток дотрагивался до своего тела, и оно отзывалось на его прикосновения, принося острое болезненное удовольствие. Он стал мужчиной, сидя в тесной душной кладовке, пугаясь молнии и вздрагивая от ударов грома.

Однажды, когда Нэнси находилась на последней стадии беременности, Манн Так оказался один с пекинесом Лаки. Собачка сидела на своем привычном месте на обитой дерматином софе и настороженно отслеживала каждое его движение. От жары она высунула розовый язычок и, дожидаясь пробуждения хозяйки, время от времени переводила свои выпуклые, словно навыкате глаза на дверь спальни. При взгляде на собаку Фона-младшего неожиданно охватило непреодолимое желание убивать. Он схватил ее за горло, сорвал с софы и держал на весу, пока у Лаки не вылезли глаза и не перестали дергаться лапы. Когда собака обмякла, Манн Так взял ее любимый шарик от пинг-понга и засунул в глотку, чтобы со стороны все выглядело так, как будто она подохла, играя с ним и слишком глубоко его заглотнув. Потом, дрожа от возбуждения, убежал к себе в комнату, лег на кровать и стал ждать, когда Нэнси проснется и найдет своего любимца. Когда это наконец произошло, дом огласил такой пронзительный крик, что мальчик от страха обмочился, и по его ногам потекла струйка горячей жидкости. Соседи тоже услышали ее крики, спустились с верхних этажей и подошли к их двери, желая узнать, что случилось. Папа Фон с той же целью прибежал из находившегося на первом этаже хирургического кабинета. Именно он, исследовав дохлую собаку, извлек из ее горла злополучный шарик от пинг-понга. Трюк удался полностью, и на Манн Так никто даже не подумал.

В тот вечер Нэнси произвела на свет сына. Таз ее оказался слишком узким, ребенок же отличался крупными размерами, и акушеру пришлось в прямом смысле вытягивать его из чрева щипцами. Из-за этого произошло смещение костей черепа, и голова ребенка приобрела странные, непривычные очертания. Впрочем, Нэнси на уродство новорожденного было наплевать — все еще рыдала по собачке.

Она ушла из семейства Фон навсегда, когда Ман-По исполнился год.

После ее ухода медицинская практика папы Фона зачахла окончательно, и теперь пациенты стучали в его дверь лишь от случая к случаю. Когда такое случалось, он заходил в аптеку, стряхивал пыль с коробок и кувшинчиков с засушенными растениями и активными веществами и готовил необходимые лекарства. Но души в это, как прежде бывало, не вкладывал. Теперь выходившее на улицу окно приемной не открывалось, и на нем почти всегда висела металлическая шторка. Фоны продолжали жить на первом этаже в апартаментах при приемной, состоявших из двух спален. Одну занимал отец, в то время как братья ютились в другой комнате, где у каждого имелась своя койка. Папа Фон проводил большую часть времени дома, так как у него открылся артрит, изуродовавший и иссушивший конечности, ставшие похожими на русла изменивших свое течение рек. Так что окружавший его мир сузился до нескольких помещений и с каждым годом сужался все больше. Теперь его обутые в старые шлепанцы бессильные ноги уныло шаркали по кафельному полу только в направлении кухни, спальни или гостиной, на время замирая перед сидевшей в клетке ярко-желтой канарейкой, которую папа Фон приветствовал губными чмокающими звуками. Птичка, склонив голову набок, наблюдала сквозь бамбуковые прутья за неуверенными движениями старика, с трудом передвигавшегося по дому. Он проводил дни, готовя пищу для сыновей и дожидаясь их возвращения.

Ман-По был на четырнадцать лет младше брата, и теперь его возраст приближался к сорока шести. При всем том он и сейчас выглядел как дитя со своим полным круглым лицом, большими глазами и торчавшими в разные стороны волосами, напоминавшими паклю на голове самодельной тряпичной куклы. Из угла его рта вечно капала слюна. В этой жизни он радовался самым простым вещам и очень любил свою работу водителя грузовика. Но более всего ему нравилось забивать свиней.