Призрак древних легенд

Глава 12

Великий хан в ярости кусал седой ус. Сколько пришлось сделать, пережить, перенести. Крах надежд, предательство, реки крови, потеря друзей и родных, яростные битвы и тихие убийства под покровом ночи. Только для того, чтобы птицей взлететь над клокочущим людским морем на белом войлоке, поднятом руками самых влиятельных нойонов Великой степи. И все усилия едва не оказались напрасными.

Глаза застелила кровавая пелена, руки судорожно сжали рукоять ногайки. Позор предков, засохший навоз под хвостом старого верблюда, дети вонючего шакала и облезлой кошки, забывшие незыблемые законы степи! Позарились на золото презренных, изнеженных эллинов! Нападение на гостей Великого хана у порога его юрты! Большего оскорбления нельзя придумать! После такого, если не объявить большой поход на имперцев, можно лишиться Ханского трона. Его не поймет никто, начиная с нойонов — глав родов, до последнего нищего пастуха. Но как вовремя для северян! Будто специально было так задумано. А не проделки ли это самих новгородцев?

Хан бросил подозрительный взгляд на Лодброка и фон Ланге — человека, которого считал и пока еще считает своим другом. Так не хочется разочаровываться в Кхлаусе. Словно почувствовав сомнения хана, барон поднял взгляд и открыто посмотрел в глаза Абылаю. Нет. Пока не будет доказано обратное, надо гнать сомнения прочь. Не так много у него осталось друзей, чтобы лишаться одного из них из-за беспочвенных подозрений. Да и не действуют так северяне. Князь Ингвар, хоть и политик, но человек чести, что редкость в нынешние времена. До такого он опуститься не способен. Да и не стал бы он рисковать старшим сыном.

А вот на имперцев очень даже похоже. Их стиль. Чужими руками, подло, в спину, не гнушаясь самыми грязными методами. Бесчестные твари! А как придумали хорошо — одним ударом обезглавить степь и лишить новгородцев наследника. В интригах и гнусностях эллинам равных нет. И если б не Древний, их бы ждал успех. Степь на долгие годы погрузилась в братоубийственную междоусобицу, а Княжество заполучило кризис власти. Красиво, изящно, вызывает восхищение. Если не учитывать каким образом планировалось достичь цели.

Олгой-хорхой — легендарный ужас песков. Он обитает далеко на востоке в огромной пустыне, на границе с Проклятыми землями. И неизвестно, где страшнее оказаться человеку — в искажающей саму сущность живого аномалии или в бесконечных безжизненных песках, где властвуют подобные монстры. Эти гигантские червяки, наделенные странной, неизвестной магией, иногда забирались в обжитые земли. Они словно саранча уничтожали скот и людей целыми стойбищами. И тогда приходилось объединяться даже веками враждующим родам, чтобы противостоять Хозяину песков. Много великих багатуров сгинуло в этих битвах. Абылай посмотрел на черную полосу — все, что осталось от ужасной твари. Мункэ-тэнгри с учениками ползая на коленях и подвывая наговоры, собирал в специальные мешочки хлопья праха Олгой-хорхоя. Надо сказать шаману, что останки, хотя в данном случае больше подойдет остатки, принадлежат Древнему. Впрочем, старик не глупец, сам поймет.

Отщепенцам, купленным эллинами, удалось с помощью имперского артефакта заманить магического зверя в места обитания людей. Прямо к ханской Ставке. Как получилось, что они смогли подобраться так близко незамеченными, еще предстоит разобраться. Олгой-хорхой был голоден, вымотан долгим путешествием и раздражен непривычным местом, в котором оказался. Предатели должны были отпустить разъярённого зверя из-под контроля под утро, когда к людям приходит самый крепкий сон. Их планы разрушил сын неба Великий Гэсэр. И пусть он сам не хочет этого признавать, но теперь в степи ни у кого нет сомнений в происхождении Высшего существа прибывшего с северянами. Только герой, посланный Тэнгри, может в одиночку справится с Ужасом пустыни и остаться при этом в живых. А ведь он еще успел предупредить стойбище, чтобы в случае его гибели люди могли спастись. Если бы не это, много бед натворил бы зверь, оказавшись в гуще спящих, не ожидающих нападения людей.

Душу хана окатило теплой волной восторга и гордости. Именно ему довелось встретить нового Посланца небес, именно он возглавит Великую степь на рубеже эпохальных перемен. Про него в веках будут слагать песни улэгерчи, как про первого вставшего рядом с сыном Тэнгри. Немного обидно, что Древний первыми посетил северян. Почему он сразу не пришел в Степь? Ведь только здесь помнят и чтут заветы предков. Северяне, имперцы, не говоря уже об эребах, давно забыли свои корни, погрязнув в роскоши и неге. Правда, новгородцы, еще не так безнадежны. В степи до сих пор ходят легенды, как несколько веков назад один из родов разваливающейся Росской Империи встал на пути Орды, гонимой отравленным ветром Проклятых земель.

Буйносовы тогда погибли почти все, но не пустили Орду дальше в земли словен. Оставшихся в живых воинов рода, тогдашний Повелитель степи Бури-хан, впечатленный героизмом врага, приказал отпустить со всем золотом и имуществом, какое они смогут увезти. Этот род до сих пор существует. Правда, глупые Великие Князья не ценят героев, заставляя прозябать в нищете. Буйносовы с тех пор так и не оправились, до сих пор вынужденные продавать свои мечи и жизни за деньги, чтобы род жил. А ведь Бури-хан предлагал выжившим влиться в его Орду на равных условиях с другими степными родами. Гордецы отказались. Зря. Такие воины пришлись бы весьма кстати.

Мысли о собственном величии немного успокоили клокочущую в груди ярость.

— Отец, отдай их мне!

Хан оглянулся на сына. В холодных глазах парня тускло мерцала жажда крови. Достойный наследник растет. Смелый, не боящийся крови, жестокий с врагами, добродушный с друзьями и справедливый по отношению к стоящим у его стремени. Бахыт возглавил атаку на Олгой-хорхоя. Знал, что не выживет, но без раздумий повел за собой людей. И те это видели и оценили. А еще он первый встал между Посланцем небес и проклятыми предателями. Пусть Тэнгри видит, что род хиатов достоин быть рядом с его сыном.

— Нет, — хан жесткой рукой натянул поводья и хлопками по шее успокоил нервничающего от запаха Ужаса песков коня, — Их судьбу будет решать Гэсэр.

— Халдар! — закричали воины, восхваляя справедливость и великодушие хана.

— Бросьте их в яму! — скомандовал Абылай своим волчьеголовым, — Еды, воды давать только чтобы не сдохли. Шаман, что с Сыном Неба?

Мункэ-тэнгри уже закончил собирать прах волшебного зверя и сейчас тихонько отдавал какие-то распоряжения своим ученикам. Услышав, что хан обращается к нему, старик тут же прекратил разговор, повернувшись к Абылаю. Хоть слуги Тэнгри и пользовались неприкосновенностью, о горячем, крутом нраве нового Повелителя Великой степи знали все, и рисковать головой, ради мнимой гордости не стоило.

— Он отдал весь дар и большую часть своих жизненных сил, чтобы совладать с Олгой-хорхоем, — по лицу хана пробежало нетерпеливое раздражение, и старик поспешил добавить, — Сейчас мы с учениками подготовимся, и я буду просить духов, даровать Гэсэру жизнь и силу.

— Почему духов, а не Тэнгри.

— Зачем просить отца позаботиться о собственном сыне? — неподдельно удивился шаман.

— Ты прав, мудрый Мункэ-тэнгри, — величаво кивнул хан, — Дай мне знать, когда Сын Неба придет в себя, — Абылай повернулся к северянам, — Я прошу прощения у моих дорогих гостей. После того, как Гэсэр придет в себя, он решит, как наказать виновных. А нам надо поговорить. Завтра в полдень жду вас у себя в юрте.

Мне привиделась мама.

Я сижу в группе на синем потертом ковролине, строю из пластмассовых разноцветных кубиков Кремль. Мне жутко не нравится, что кубики разноцветные. Они должны быть красные. Ведь Кремль красный. И площадь перед ним Красная. Хотя как раз она совсем не красная, а серая — я по телевизору видел. А кубики у меня и вовсе разноцветные! Бах! И постройка разлетается под безжалостной детской ладошкой. Заплакать или нет? Нет. Мама же сказала — мужчины не плачут. А я мужчина! Тут в прихожей, там, где рядками выстроились шкафчики для одежды, похожие на теремки, мелькает знакомое пальто.

— Мама плисла! — с радостным криком я вихрем несусь в родные объятья. И тону, тону, тону в уютном безопасном тепле ее рук…

Бум-бум-бум… Что это? Любопытными глазенками выглядываю из-под маминой руки. На маленькой скамеечке, где мы одеваемся и обуваемся, сидит страшный дядька в каких-то цветных лохмотьях и колотит человеческой костью в огромный бубен. Бум-бум-бум… Я откуда-то знаю, что дядьку зовут Мункэ-тэнгри и что ничего плохого он мне не сделает. Но он страшный, и я машу на него рукой:

— Уходи!

Его фигура искажается, расплывается, истончается и исчезает едва заметной дымкой.

Картинка меняется.

Я в первый раз иду в школу. Блестящие черные туфли, темно-синий костюм-тройка с клетчатой жилеткой. Она мне особо нравится. И еще галстук. Самый настоящий! Как у взрослых. В одной руке сжимаю букет белых цветов. Я не знаю, как они называются. Мама говорила, но я не запомнил. Вторая рука, с потной от волнения ладошкой держится за мамину руку. Надежную и успокаивающую. Мне волнительно и страшно. Школа! Это что-то новое, неизведанное, интересное. Сердце готово выпрыгнуть из груди. Если бы не мама, я бы, наверное, малодушно развернулся и убежал домой. Хотя, нет! Не убежал бы. Стыдно! Вон сколько ребят идет вместе с нами. Красивые нарядные девочки с огромными бантами, мальчики в костюмах, как у меня. Они же не боятся. И я не буду!

И вот мы с классом стоим и слушаем директора. В стороне, поодаль от строя учеников родители первоклашек. Нахожу глазами мамочку. Она плачет? Почему? Сегодня же такой важный и чудесный день! И совсем, оказывается, в школе не страшно. Такие же ребята, как в садике. Даже Колька со Светкой из моей группы тут. Стоят рядом со мной. И Виталька с Яриком. Но они в «Б», а мы в «А». Жалко. Было бы здорово, если бы мы все были в одном классе! Ну, что ты плачешь, мамочка? Не плачь, не надо! Играет гимн, в который вдруг вплетается раскатистое: «Бум-бум-бум…» И рядом с директором появляется Мункэ-тэнгри. Старик крутится вокруг учителей, выкрикивая непонятные гортанные фразы. От его фигуры тянет сладковатым запахом дыма и прокисшего молока.

— Уходи! — я снова машу на него рукой, и он, скорчив недовольную рожу, исчезает.

Быстро-быстро мелькают кадры. Учеба, драка после уроков, посиделки с друзьями на нашей скамейке у детской площадки, Маринка. Да, та самая Маринка, которую я забыл и никак не мог вспомнить. Мы, оказывается, целовались. В пятом классе. По-детски, в щечку. Как же это было волнительно. И почему я все забыл⁈ Хотя, знаю почему. Воспоминания, это всегда больно.

Я в первый раз поругался с мамой. Нет, мы скандалили и раньше. Вернее она на меня, бывало, ругалась. За шалости, за несделанные домашние задания, за разбросанные вещи. Я, конечно, огрызался. Не сильно, просто, из чувства противоречия. А тут поругался я. Сильно. До истерики. Из-за телефона. Ну как она не поймет⁈ Мне нужен смартфон, а не это древнее кнопочное непонятно что! У нас в классе уже у всех смартфоны. Один я, как лох! Хлопнув дверью, закрылся у себя в комнате. Сам не заметил, как уснул. А ночью, поднявшись в туалет, увидел на кухне свет. Мама сидела за столом. Красные глаза невидяще застыли на одной точке. Осунувшееся от недосыпа и усталости лицо. Темные круги глазниц. И морщины… Сердце резанула стыдом и болью. Мы просидели, обнявшись, до самого утра, хорошо, что впереди были выходные. А потом, выспавшись, пошли гулять на набережную, как когда-то в детстве. А там, среди парковой зелени опять он: «Бум-бум-бум…» Да и демоны с ним, пусть колотит, если хочет.

Рокот бубна становится громче, сливаясь в пробирающий до самой печенки гул. Зубы шамана скалятся в яростной усмешке. Вокруг него пляшут языки пламени, вместо дыма к небу взлетают искрящиеся кристаллики льда. Выбивающий дыхание ветер то ледяной, как космос, то испепеляющий, как плазма звезды, заворачиваясь в воронку торнадо, рвет мироздание. В этом вихре мелькают знакомые лица. Старая Карка, мой заместитель Кейл, король Ласко, рабовладелец — хозяин из первого перерождения, отец и сын Угрюмовы, погибшие гвардейцы Бежецких, старый вор — учивший меня ножевому бою, еще один учитель, только музыки. Жанет… Любимая, проносясь мимо, тянет ко мне руки. Я хочу вскочить, бросится к ней, но тело не слушается. Долго провожаю глазами растаявший в жестокой круговерти родной силуэт. И снова лица-лица-лица. Они смотрят на меня. Кто-то с равнодушием, кто-то с ненавистью, кто-то с любовью… И исчезают, унесенные безумным потоком.

Но есть в этой вакханалии разгулявшихся высших сил спокойный уголок. Старенький, шатающийся кухонный стол. За ним сидит мама. Перед ней фотография в рамочке. Я не вижу, что на ней изображено, но знаю точно, что это моя фотография. Школьная. Сделанная после девятого класса. Я даже знаю, что ее по диагонали в уголке пересекает черная ленточка. Рядом, воткнутая в рюмку с солью, горит церковная свеча. Мама сухими, пустыми, безжизненными глазами смотрит на мое изображение. Я хочу закричать ей, позвать, но слова застревают в пересохшем горле. Мама, мамочка! Я здесь! Я живой! Ну, посмотри же сюда! Бесполезно! Перевожу злой взгляд на шамана, его глаза закрыты, зубы все так же оскалены. Так бы и дал по ним кулаком! Морщинистые руки с бубном и колотушкой порхают, будто крылья птицы, выбивая отдающуюся болью в голове дробь. Рядом стоит и с любопытством разглядывает меня Хель. Обжигаю ее полыхающим ненавистью взглядом. Это для местных она Богиня, а для меня обычное метафизическое явление, благодаря силе веры, принявшее образ человека. И ложил я на их игры болт с проворотом. Или клал? Чушь! Какая чушь лезет в затуманенную болью и опостылевшим грохотом бубна голову.

— Сделай что-нибудь! — кричу я Хель. Но она лишь отрицательно качает головой, разведя руками. Ну, да. Что она может сделать? Она принадлежит Миргарду, а тут играют силы Мироздания. Несоизмеримо. Ярость и ненависть уходят. Киваю повелительнице мертвых на шамана: — Хоть колотушку у него забери. Надоел. Голова болит, — та смотрит на меня, на Мункэ и с детской шаловливой улыбкой выхватывает из рук шамана колотушку. Тот открывает глаза и с удивлением смотрит на пустую руку. В его взгляде появляется понимание и страх. Вскочив, старик в ужасе убегает в темно-серую пелену, колышущуюся у него за спиной. Хель, игриво подмигнув, скрывается там же. Прям, душка, а не Богиня Смерти. С их уходом утихает безумный ветер. Наступают тишина и покой.

Перевожу взгляд на маму. Она все так же сидит в пустоте с невидящим взглядом.

— Мама, — все-таки удается выдохнуть мне. Тихо! Слишком тихо! Она не услышит! Но нет… Худенькие плечи, затянутые полинявшей вязаной кофточкой, вздрагивают, она поднимает глаза. Неверие, радость, боль и снова радость… — Я живой… — голоса нет. Совсем нет. Но, кажется, она поняла. Ее лицо освещается давно забытой улыбкой, морщины разглаживаются. Мама кивает и тянет ко мне руку. Протягиваю свою в ответ. Но между нами пробегает какая-то рябь, и мы становимся дальше, дальше и дальше, пока не теряем друг друга из вида. Но почему-то нет боли расставания. Лишь легкое сожаление и тепло ее рук на щеках. Я снова засыпаю. С детской улыбкой на губах. Как не засыпал давно. Никогда…

Очнувшись не сразу сообразил, где я. Прокопченный войлок над головой, по стенам развешаны пучки сухих трав, кое-как сплетенные из волос куклы, хвосты и лапы животных, амулеты, обереги и еще что-то непонятное, чему я не нашел ни объяснения, ни применения. Я что у шамана в юрте? При воспоминании о Мункэ-тэнгри меня передернуло. Он мне и в бреду надоел. Но поговорить со старым шаманом придется. Есть к нему вопросы. И самый главный, что это было⁈

Насколько я знаю, во время своих камланий шаманы напрямую обращаются к эгрегору планеты, черпая оттуда силы, знания, образы. Потому-то шаманы и не могут считаться магами. Они не работают с маной. Они работают с ментальным полем. Своего племени или группы племен, планеты, вполне возможно, если шаман очень силен, с полем Галактики или Вселенной, но я про таких не слышал. Просто знаю, что теоретически это возможно. Мункэ-тэнгри достаточно силен, но не до такой степени. А здесь, находясь на грани, я четко ощущал дыхание самого Мироздания. Причем, я уверен, что находились мы в точке сопряжения Миров. И это тоже странно.

Откуда эти знания и уверенность в их достоверности? Почему ко мне стали возвращаться воспоминания из прошлых жизней, которые я хотел забыть, отрезать от себя из-за боли, страха или ненависти? И почему сейчас все это отошло на второй план? Остались лишь легкая грусть об утраченном и надежда. Надежда на что? Не могу вспомнить. Но точно знаю на что-то хорошее. Или это просто остаточный фон после наркотиков, которыми меня наверняка напичкал служитель местного культа? Но для наркомана я себя на удивление хорошо чувствую. И… Я стал сильнее? Все это требует проверки и осмысления. Есть у меня определенные версии, но для их подтверждения или опровержения необходима информация. Значит надо поговорить с шаманом, с профессором Юнгом, упрется, поделюсь с ними частью знаний ­– баш на баш, так сказать.

И пора возвращаться в Княжество. Не нравится мне здесь. То поклоняются, то хотят убить. В Княжестве, правда, так же. Но там я хоть понимаю, откуда ноги растут. А тут-то я, похоже, просто угодил в какие-то внутренние разборки! А оно мне надо? Там я хоть знаю, что хочу. А степняки для меня совершенно бесполезны. А как будущие соседи еще и опасны. Кочевники ­– народ воинственный и неконтролируемый. Даже при наличии централизованной власти. И сомневаюсь, что статус Древнего или легендарного героя убережет меня от лихости молодых джигитов, решивших попытать свою силушку богатырскую на такой заманчивой цели. Но это дела среднесрочной перспективы. А сейчас надо вставать. Труба зовет! Не совсем труба, конечно. Но позывы очень даже ощутимые. Вот так и живу ­– между Центром Мироздания и отхожим местом! Все-таки опоил чем-то старый хрыч! Надо аптечкой воспользоваться. Но это терпит. А вот остальное не терпит…

Не знаю, что себе напридумывали местные и что за тварь этот Олгой-хорхой, но я теперь в степи кто-то типа национального героя и полубога. Как Геракл у греков. И меня тут побаиваются. Даже шаман смотрит с опаской. А вот хан с сыном, наоборот, глядят преданно-щенячьими глазами. Впрочем, Олег с подчиненными недалеко ушли от степного народа. Ну, хоть особого страха нет, скорее настороженность. Она и раньше была. Просто теперь острее чувствуется. Да и хрен с ними! Пусть сами со своими тараканами разбираются. Благо, скоро улетаем отсюда. Хан с Лодброком-младшим о чем-то договорились. Судя по довольным лицам, к обоюдной выгоде.

Правда, переговоры затянулись на долгих три недели. Но это тут в порядке вещей. Нельзя же такие важные дела решать в суете. Надо все хорошенько обдумать. Пять раз заесть жирным барашком, шесть раз запить кислым кумысом. А потом еще раз обдумать. Хвала Богам меня к этой тягомотине не привлекали. Пытались, но я недвусмысленно дал понять, что мне их заморочки перпендикулярно-фиолетовы. У меня были дела поважней. Я беседовал с шаманом. Старый сморчок оказался вполне себе компанейским дедом, обладающим феноменальной памятью. Что удивительно при его работе, связанной с разными расширяющими сознание веществами. А еще Мункэ удивительный рассказчик. В лице шамана, степь потеряла Великого сказителя-улэгерча. А может быть именно благодаря тому, что старик привык работать с людскими душами, ему так хорошо удавалось приковывать внимание слушателя к своим словам, образам и смыслам.

И все легенды, сказания и предания связанные с возникновением Заброшенных или, как говорят в степи Проклятых земель, полностью противоречили официальной науке. И что-то мне подсказывает, что в сказках степных кочевников правды больше, чем в научных источниках «цивилизованных» государств. Или, вернее всего, она где-то посередине. Ничего, разберусь.

Девочек-рабынь Абылай мне подарил, вместе с табуном лошадей из Проклятых земель. Одним взмахом руки, как совершено не стоящую внимания безделицу. А эти мелкие развратницы тоже хороши. Сначала боялись меня до дрожи в коленях. А потом наперегонки стали пытаться забраться ко мне в постель. Поспорили что ли? И ведь не рассердишься на них. Девочек так специально воспитывали. Пробовал построжиться. Пугаются, плачут, не понимают, чем вызвали гнев Хозяина. Утихают на время и опять за старое. Ну, уж нет! Привезу их в Княжество, найду учителей и пусть живут в доме на Цветочной. За ним все равно кто-то должен присматривать. А там, глядишь, и угомонятся. Все лучше, чем здесь. Тем более, я поинтересовался их желанием. Радостно согласились. Вырастут — замуж выдам, за кого захотят. А не захотят, пусть сами решают, какой путь выбрать.

Ну, а лошадки пусть пасутся, где и раньше. Не тащить же мне их на дирижабле в Княжество.

А вообще, не зря прокатился. Правда, чуть на перерождение не ушел, но оно того стоило. Не знаю, заслуга тут шамана с его бубном или так подействовала на меня магия Олгой-хорхоя, но мне словно вернули огромную часть меня, про которую я забыл, и которой мне, как оказалось, очень не хватало.