С губ Сольвейг сорвался тяжелый протяжный стон. Девочка приходила в себя, и вместе с сознанием возвращалась боль. Болело все тело. Особенно низ живота. Сильно, резко, будто туда воткнули раскаленный штырь. Как же не хотелось после сладких грез забытья вновь оказаться в жестокой мучительной реальности, где над ней снова будут издеваться. А потом обязательно убьют. Лучше бы сразу убили, чем так мучить! Но Кракену надо наказать ее так, чтобы все трущобы знали, что идти наперекор его воле нельзя. Мерзкий, толстый урод! Ничего, скоро все закончится. Новых истязаний она уже не выдержит.
Ну, почему⁈ Почему она никак не умрет⁈ Может быть, Боги будут благосклонны к ней, и она попадет в Ирий, где уже ждет папа. А потом к ним придет мамочка. Ей осталось не больше двух лун. Об этом, виновато пряча мутный взгляд, ей сообщил Рок — старый алкоголик с трясущимися руками. Но он когда-то закончил Великокняжескую Лекарскую Академию и даже имел ранг лекаря 8-го уровня. Она сама видела именной диплом, висящий на стенке в лачуге старика. Больше там ничего не было. Все что можно старик давно пропил. Он бы пропил и диплом, но кому нужна привязанная магической печатью к своему хозяину бумажка?
— Мммм, — сдерживаясь, чтобы не привлечь внимания, сквозь зубы чуть слышно простонала девочка. Боль обжигающей волной прокатилась по всему телу и взорвалась выжигающим нутро пламенем. Только бы не закричать! Только бы не закричать! Если ее мучители поймут, что она пришла в себя, все начнется сначала! Почему⁈ Почему она до сих пор не умерла⁈ За что Боги так наказали ее⁈
А какой хороший был сон! Сольвейг пригрезилось, что за ней пришел тот парень, который убил Рыбу с подручными, а потом предложил ей службу. Надо было сразу соглашаться! Ломалась. Гордость свою показывала! Хотя уже тогда знала, что согласится. Такой шанс выбраться из этого проклятого места выпадает раз в жизни. И его надо использовать! А цена… Да что цена? И пользовался бы он ей, ну и что? Все равно, рано или поздно это случилось бы. Так лучше с одним не вызывающим неприятия одаренным, чем вот так, стать игрушкой для бандитов.
Винила ли она в своей беде того парня? Нет. Конечно, нет. Он тут совсем ни при чем! Ее все равно схватили бы. И все было бы точно так же. Потому что просто так она бы не сдалась. Не тот характер. «Упрямая ты у меня. В папку вся», — частенько говорила ей мать. И Сольвейг гордилась этим. А значит прогнуться под бандитов — то же самое, что предать память отца. На это она пойти не могла. Даже ценой жизни.
А еще ей было стыдно. Не выдержала пыток, рассказала, где искать парня. Теперь и его тоже убьют. Даже то, что он маг не поможет. У Кракена есть свои маги. А еще ему покровительствует кто-то из аристократов. Поговаривают, что сам князь Лобанов. Но Сольвейг в это не верила. Не может такого быть, чтобы сам глава «Ока» связался с какими-то бандитами!
А парня жалко. Он милый. И добрый. Денег дал больше, чем они сговаривались. Хватило купить хорошей еды для мамы и рассчитаться с лекарем за помощь. Только теперь все это зря. Без ее поддержки и ухода мама умрет раньше отведенного старым Роком срока.
Сама Сольвейг не боялась умереть. Смерть — избавление от пыток и боли. Вот их она боялась до умопомрачения. Дыхание перехватило спазмом, сердце забилось быстро-быстро. Девочке захотелось стать очень маленькой и незаметной, забиться в какую-нибудь щелку, чтобы ее не нашли мучители. На одно мимолетное мгновение ей даже стало легко и смешно от мысли, как глупо будут выглядеть ее палачи, когда не увидят на месте свою жертву. И что с ними самими потом сделает Кракен. Хорошо бы, чтоб как в видениях. Вырвать им ребра и вытащить наружу легкие. Они этого заслуживают! Боги, если вы есть, накажите их! Пусть они сдохнут!
А ведь до некоторых пор Сольвейг удавалось выкручиваться, избегая пристального внимания портовых сутенеров и мелких бригадиров. Она специально уродовала себя рваной одеждой, грязными растрепанными волосами, измазанным сажей и уличной пылью лицом. Даже кличку получила обидную – Чуня. Но ее это абсолютно не трогало. Главное, чтобы не приставали, не лезли к ней. Девочка знала и видела, чем заканчивается для ее сверстниц внимание хозяев трущоб.
Вот только Рыбу провести не удалось. Наметанный глаз бандита быстро приметил под рваным тряпьем и густо размазанной грязью распускающийся цветок. С тех пор жизнь Сольвейг стала невыносимой. А главное, она понимала, что сопротивляться бесполезно. Другого пути у нее все равно нет. Рано или поздно все закончилось бы или подпольным борделем или, того хуже, продажей в Империю.
А девочке хотелось сказки! Чтобы любовь, свадьба, белое платье и цветы, как у принцессы из книжки, которую ей подарил отец. Как же давно это было! От той жизни ничего не осталось. Лишь эта, тщательно хранимая Сольвейг детская книжка с красочными картинками и старый, потрепанный, когда-то порванный, а затем заботливо зашитый неумелой детской рукой, школьный ранец. И яркие воспоминания об одном дне, когда она с папой и мамой ходила покупать к своему первому учебному году платье, этот ранец и всякие нужные и такие красивые мелочи для школы. А потом они ели мороженое в кафе. Мама была в легком воздушном сарафане красивая и счастливая. Она много смеялась и прижималась к папиному боку. А он с нежной любовью смотрел на нее и на Сольвейг. И рядом с ним было так хорошо, так тепло и надежно. Как не было больше никогда в ее короткой жизни.
И вдруг наступила та страшная ночь, когда пришли из порта и сказали, что папин сейнер не вернулся из моря. Полгода они жили верой. А вдруг! Может папу выбросило на один из островов или он попал к пиратам? Лучше так! Оттуда можно спастись, вернуться! Но с каждым днем надежда таяла, пока не исчезла совсем. Мама начала сдавать. Жить становилось все тяжелее. Маминого заработка швеи едва хватало, чтобы кое-как сводить концы с концами. Она стала брать подработки. Им пришлось съехать из квартиры. Сначала в комнату в общежитии для портовых рабочих. А потом, когда мама заболела и совсем слегла, в сырой каменный мешок в полуподвале с маленьким оконцем и заплесневелыми летом и заледенелыми зимой стенами.
Маме становилось все хуже и хуже. Сольвейг давно бросила школу и научилась зарабатывать сама. Она бралась за любую работу. Разносила письма и тяжелые посылки, разделывала рыбу в порту, собирала и продавала всякий хлам. Этих денег едва хватало рассчитаться за жилье, на еду и иногда, когда у мамы случались приступы, на лекаря.
Трущобы припортового города — жестокое место, где время будто остановилось. Облезлые стены домов, затянутые грязными тряпками или забитые досками от ящиков окна. Лабиринт грязных узких переулков, затерянных среди гор мусора, где можно в любой момент получить острой заточкой в живот. Жизнь здесь не давала ни малейшего шанса на нормальное детство.
Сольвейг как-то удивительно легко удалось сдружиться с местной шпаной. Злобные и беспощадные, как крысы Заброшенных земель, мелкие уличные хищники ценили только силу. Щуплая девочка не была сильна. Все-таки когда-то она росла в тепличных условиях. Зато Сольвейг имела хорошие связи среди рыбаков и портовых рабочих, обладала хитростью, изворотливостью, упорством и бесстрашием. Она никогда не лезла в разборки между детскими бандами. Не состояла ни в одной из них. Зато каждый из малолетних бандитов знал, что если обратиться к Чуне, она всегда поможет. Договорится с лекарем залатать пробитую в драке ножом бочину, поможет в реализации ночного улова, подскажет, где можно относительно легко и безопасно взять хорошую добычу. Потому и удавалось девочке избегать до поры до времени навязчивого внимания Рыбы.
И все-таки кто-то ее сдал. Скорее всего, за место в банде. Портовых в трущобах боялись и ненавидели, но каждый девятый мальчишка из десяти мечтал стать бойцом Кракена. Видимо, соблазн сытой и вольготной жизни оказался выше уличных понятий. Да и не большой грех это поделиться с уважаемыми людьми информацией. А бандиты — люди уважаемые. Это не псы-дознаватели из «Ока».
Послышались шаги и голоса. Девочка в страхе замерла. Ну, вот и все. Сейчас опять будет много боли, а потом несущая облегчение смерть. Скорей бы уже. Сольвейг даже на мгновение показалось, что рядом с ней, улыбаясь, стоит Хель. Богиня посмотрела на нее и, покачав головой, исчезла. Растворилась в черном тумане. Но какая же она красивая! И взгляд у нее вовсе не замораживающий, а скорее любящий и нежный.
— Как она? — сквозь вязкую дурную муть в голове эхом раздался смутно знакомый голос. Где же она его слышала?
— В сознание не приходила, — ответил кто-то еще. Этот голос был грубее. Сиплый, надтреснутый, как у старика.
— Должна была, — в интонациях первого послышалось беспокойство, шаги приблизились, и на лоб Сольвейг легла прохладная ладонь. Девочка в ужасе попыталась сжаться и, не сдержавшись, застонала от боли. — Тихо-тихо-тихо, – зашептал голос, – Все хорошо. Все уже закончилось. Больше тебя никто никогда не обидит. Обещаю. Теперь все будет совсем по-другому, — нежная рука гладила ее по голове, и Сольвейг становилось лучше. Ужас отступал, а вместо него в груди разливалось тепло и уверенность. Как когда-то давно рядом с папой.
Теперь она узнала его! Этот тот парень из грез! Маг, который убил Рыбу! Значит то, что ей привиделось — правда⁈ Все это было на самом деле⁈ И ее мучители мертвы⁈ Она попыталась открыть глаза, но ничего не получилось, будто веки залили вязким рыбьим клеем. Руки тоже не слушались. Зато с попыткой пошевелиться накатила новая волна боли и дурноты.
— Лежи спокойно, — властно скомандовал парень, — Тебе нельзя шевелиться. И молчи. Все вопросы потом, когда поправишься.
Пришлось послушаться. Да и парень прав, нет у нее сил. Даже дышать тяжело. Жесткий, как терка, язык прилип к сухому небу. Спаситель будто прочитал ее мысли, губ коснулась влажная прохлада. Сольвейг приоткрыла рот и почувствовала на языке сладкий с кислинкой вкус какого-то сока. Или это не сок? Неважно! Главное утолить жажду.
— Ей нужен лекарь, — произнес второй.
— Что с товаром? — невпопад спросил парень.
— Тридцать тысяч. На днях принесут еще семь. Минус моя десятина. Твои тридцать три триста.
— Этого хватит на хороший дом?
— Смотря где.
— Мне нужен хороший, просторный, добротный дом в спокойном районе.
— Если быстро, то надо еще столько же.
Послышалось непонятное шуршание и снова голос парня:
— Держи. Здесь пятьдесят. Купишь дом, оформишь на нее, — сердце девочки замерло. Неужели речь идет о ней? Да нет! Глупости! Не может быть! Кому они с мамой нужны⁈ Мама! Как она там? Жива ли? Мысли тяжело заворочались в гудящей болью голове. Сколько она пробыла в плену, сколько прошло времени⁈ Раньше, когда Сольвейг думала, что умрет — это не имело никакого значения. А теперь ей срочно надо домой!
Собрав остатки сил, она попыталась встать. Веки с трудом разлепились. В узкие щелочки ударил свет тусклой лампочки, показавшийся девочке ярче солнца. Она сумела различить перед собой два человеческих силуэта. Голова тут же закружилась, накатила удушливая дурнота и Сольвейг рухнула на теплую шкуру какого-то зверя. Из глаз потекли беспомощные слезы.
— Куда⁈ — повысил голос парень, — Сказал же, лежи. Если надобность есть какая — скажи. Стесняешься — женщину для тебя найдем. Найдем, старый?
— Найдем, — подтвердил грубый голос, который сейчас уже не казался таким грубым.
Сказала бы, если б могла. Но проклятый язык совершенно не хочет слушаться, и губы, как два раздувшихся вареника!
— Мама, — попыталась объяснить Сольвейг, но из разбитых изодранных осколками зубов губ вырвалось только невнятное мычание.
— Лежи, дочка, — неожиданно ласково проговорил старик, — Тебе надо лежать! Поверь старому ушкуйнику. Я всякого насмотрелся.
Ушкуйнику⁈ Значит все-таки вольные! Как она здесь оказалась⁈ Но это сейчас не важно. Главное — мама! Неужели они не понимают⁈ Собравшись с силами, она медленно, раздельно, тщательно выговаривая звуки, чтобы ее поняли, произнесла:
— Мааа-мааа… — усилие далось тяжело. Опять накатила боль.
— Все хорошо будет с твоей мамой, — обнадежил ее маг, — Кнуд, знаешь, где они живут?
— Найдем, — подтвердил старик.
Кнуд… Значит точно у вольных. Но почему старый пират слушается этого совсем молодого парня?
— И лекаря. Лучшего. Для девочки и ее матери. Сколько надо денег — скажешь. Отвезешь их в новый дом. Прислуга тоже на тебе.
— Кровавый, а ты ничего не перепутал? Ты не ватаман, чтобы вольными командовать!
— Успокойся, старый, я не командую, я прошу. Можешь счет за хлопоты выставить.
— Был бы я моложе, дал бы тебе сейчас в морду.
— Неее, — самонадеянно протянул парень, — Не смог бы.
— Борзый ты! — проскрипел старик.
— Какой есть, – ответил маг. Сольвейг обреченно слушала их перепалку. Что же они медлят? Мама же там одна! Они же обещали! — Отправь кого-нибудь за женщиной. Прямо сейчас. Пусть пока у тебя побудут. Должен буду.
— И почему я все это для тебя делаю? — проворчал старик и, не дожидаясь ответа, вышел.
Девочка прислушивалась к воцарившейся в комнате тишине. Наконец маг зашевелился. Послышались неторопливые шаги. Судя по звуку, парень ходил от стены к стене, видимо о чем-то размышляя. Наконец, он подошел к лежанке Сольвейг и сел рядом.
— Прости. Втравил я тебя в проблемы, — виновато произнес он.
Девочка хотела возразить, что он тут ни при чем. Что, все равно, это рано или поздно случилось бы. Но язык все еще не слушался. А парень продолжал:
— Не думал, что они на тебе отыграются. Прости, — он нежно дотронулся до ее руки и от этой ласки из глаз Сольвейг опять потекли слезы. Стыдно-то как! Она давно не плакала, думала — разучилась. Слезы — признак слабости, а слабым в трущобах не место. Даже ночью в подушку нельзя. Потому что может услышать мама, а это ее расстроит. А тут второй раз за день.
— Молчи, упрямое ты создание! – прервал ее попытку говорить парень, — Сказано же – нельзя тебе! И так на тебя целых три аптечки потратил.
Что еще за аптечки⁈ Если дорогие, придется рассчитываться. А как? А еще за лекаря! И за жилье! Что он запросит от нее за все это⁈ В ее измученную болью голову только сейчас пришла эта мысль. И тут же исчезла. Какая разница? Если он вылечит маму, пусть делает с ней что захочет. Тем более после плена у бандитов бояться глупо, хуже вряд ли уже будет.
— И не придумывай себе всякие глупости, — Сольвейг еще раз убедилась, что он читает ее мысли, — Ничего ты мне не должна. Все остальное обсудим потом, когда выздоровеешь. Мне сейчас придется уйти. Возможно надолго, — он запнулся, будто хотел произнести другое слово, — Денег для вас я оставлю у Кнуда. Это хозяин таверны, куда ты меня провожала в прошлый раз, — можно подумать, она не догадалась. Кнуда в трущобах знают все. Может не так хорошо, как Кракена. Но у вольных своя замкнутая жизнь, свои интересы, куда посторонним хода нет. И их опасались даже портовые.
— Дом запишут на тебя, — продолжал парень, – Живите. Учись. Ты девочка умная, сможешь наверстать упущенное. Наймешь учителей, они поднатаскают. Денег хватит. Вольные за вами приглядят, я попрошу. Если станет совсем худо, в самой безвыходной ситуации обратишься к княжнам Бежецким. Скажешь, что пришла за долгом от Раевского. Это я. Но это на крайний случай. Рогнеда с Зоряной девочки хорошие, но они аристократки. Впрочем, ты сейчас ничего не запомнишь. Я лучше напишу.
Он встал и отошел. Послышался звук отдвигаемого стула. Парень сел писать для нее письмо. А у Сольвейг в голове заметались мысли. Неужели все, что он сказал — правда⁈ Но за что⁈ Почему⁈ И кто он такой, чтобы делать такие подарки⁈ Аристократ! Точно — аристократ! Целых княжон называет по имени и девочками, как каких-то простушек! Ну почему она не решилась пойти к нему в слуги сразу⁈ Мама уже была бы здорова, и не было бы этих мучительных дней в плену у банды. И все равно, странно это… Даже если аристократ. Почему он выбрал именно ее? Спас, освободил, пытается вылечить? А может он влюбился в нее, как тот принц из сказки в свою Золушку⁈
Мысли становились все тяжелей и тяжелей. И спустя несколько минут девочка заснула. Ей снилось, что она прекрасная невеста в белом платье. Она идет по красной ковровой дорожке, усыпанной белыми лепестками роз. Под руки ее поддерживают улыбающиеся мама и папа. А впереди стоит ее спаситель. Высокий, стройный, в шикарном костюме. В руках у него огромный букет цветов, предназначенный для нее. Парень улыбается, что-то говорит Великому Князю, стоящему рядом с ним. И шагает навстречу Сольвейг. Цветы летят на землю, а Раевский подхватывает ее и кружит, кружит, кружит… А потом он наклоняется к ее лицу и они целуются под радостные крики гостей. Их гостей. И где-то в этой толпе весело хохочет Хель…