Проклятье или ничейная земля

Глава 40 Надежда

Было непривычно тихо. За последние дни Андре привыкла, что фронт всегда слышно. Он рокотал несущей смерть грозой по утрам, он взрывался внезапными атаками по вечерам, он стрекотал пулеметными очередями по ночам, и всегда, всегда ощущался всепоглощающей, жадной воронкой в эфирном плане. Сейчас было тихо. Рабочие собирали в спешке вещи и покидали мастерскую почти в тишине. Все ощущали жаркое дыхание проклятья ничейной земли. Оно словно заглядывало в души и переворачивало все в сердце. Оно искало новых жертв и пока не находило их.

Андре замерла перед готовым големом — ночью на него навесили броню, прикрывающую кабину пилота, и проверили работу всех механизмов. Он был готов и ждал движения. Его осталось только освободить — снять удерживающие его на кранах цепи. Только что может сделать один голем? Ему нужен еще кто-то, чтобы растянуть и удержать защитное плетение. Надо было собирать сразу двух андроидов. Не подумала, а теперь поздно. Она сложила руки на груди — сердце громко стучало в груди, словно там проснулся карфианский боевой барабан. Он звал куда-то, он просил, он умолял. В конце концов, что она теряет?

Страшно подумать, что всего в паре миль вместо мира — тьма. Что она дюйм за… Андре поправилась: тут не дюймы, тут сантиметры и метры. Первое время она путалась в новой для неё системе измерений, но сейчас почти привыкла. Тьма метр за метром захватывала мир, поглощая и перемалывая всех, кто не успел убраться прочь. Военных, мирных жителей, зверей, птиц.

Рядом с Андре застыл недовольный Каеде. Она повернулась к нему — одной ей не запустить голема:

— Прошу, помоги с активацией андроида.

Он прищурился и напомнил очевидный факт:

— Милер Анри просил меня проследить за тем, чтобы ты эвакуировалась. Он сказал, что если ты откажешься уезжать или начнешь творить глупости, то лично приедет за тобой и ты об этом пожалеешь. Ему нельзя приезжать сюда — это слишком опасно. Голема можно собрать нового. Потенцита много — еще не на один пароэфирник хватит, а жизнь у тебя одна.

Она зло улыбнулась:

— Сама справлюсь! — Она направилась к кранам, чтобы освободить голема от пут. Андре видела, что их с Каеде не замечают — последние военные покинули мастерскую, словно тут никого не было. Каеде использовал иллюзию. Почему он не хочет использовать иллюзию и на ней? Он может заставить её уйти.

— Андре… Это не из-за Брендона? — Каеде был чрезвычайно серьезен.

Она резко повернулась к нему:

— Нет. И не из-за обиды на то, что голема так и не испытали. И не из-за глупой гордости, и не из-за желания утереть всем нос. Я не знаю, как объяснить. Просто я не могу стоять в стороне, когда проклятье дюйм за дюймом захватывает земли и убивает всех вокруг. Никто не знает, насколько хватит его сил. Никто не знает — где проклятье остановится. И остановится ли — инквизиторов больше нет. Они все погибли. А если проклятье не остановится? Я хотя бы буду защищена броней голема. Я смогу дойти. Как уничтожать проклятье я знаю — брат учил.

Он кивнул и подтащил к голему лестницу — запускать пароэфирник.

Андре лишь улыбнулась, забираясь по скобам в кабину пилота. Наверное, надо было написать Анри письмо на прощание, чтобы он не наказал Каеде, но… Она собиралась вернуться, на зло всем проклятьям! Она вернется и соберет столько големов, сколько понадобится, чтобы обезопасить Вернию и Аквилиту, чтобы никогда война не коснулась этих земель. Она вернется.

Каеде проверил ремни безопасности на Андре, захлопнул колпак кабины и хлопнул по стеклу:

— Удачи!

Она храбро улыбнулась: как бы она не отрицала родство с Блеками — она одна из них, она одна из тех, кто идет даже в безнадежную битву собираясь победить. Она вернется. У неё гонка Трех океанов — не ради Анри, ради Брена, который тоже собирался в ней принять участие. Она увидит мир за него.

Андре проверила давление, постучала на удачу по водомерному стеклу, глянула на экран визуалофиксатора, который давал картинку со спины голема, и положила руки на рычаги управления. Пора.

Голем сделал свой первый шаг, сходя со стапеля.

Шаг дался тяжело. Андре пыталась приноровиться, но две опорные ноги — это совсем не четыре колеса паромобиля. Движения давались с трудом, требуя много сил. Шестеренки редукторов звенели зубьями, крутились валы, двигатель стучал, набирая темп. В кабине стала подниматься температура от близости парового котла. Равновесие голема оставляло желать лучшего: типичная компановка, как в паровозах, когда котел расположен над двигателем, оказалась неудачной — центр тяжести надо будет в новой модели перенести ниже, как в бронеходах. По пересеченной местности будет совсем трудно передвигаться. Да и переключать внимание на экран заднего вида было сложно. Кабину нужно будет перенести выше.

Андре поняла, что в самой конструкции голема была заложена огромная ошибка. Надо было пускать трубопроводы с пароэфирной смесью по всему голему, чтобы эфиром задействовать механизмы, а не только использовать пароэфир в двигателе. Она вернется и доработает, пусть проект и станет в разы дороже. Плевать. Она с лязгом остановилась в огромных ангарных дверях, которые распахнул перед ней Каеде. На миг стало тихо, только слышно, как продолжает биться огромное пароэфирное сердце голема. Андре засучила рукава свитера, обнажая татуировки цветов на запястьях. Первую рунную цепь ей подарил Брен еще в Аквилите, вторую, на правое запястье, он нанес ей тут во время их последнего мимолетного свидания. Андре положила руки на теплые рычаги управления и активировала руны, сливаясь с големом. Она была им. Он был ею. Теперь она была готова пойти и остановить проклятье ничейной земли.

Каеде провожал её странным взглядом. Может быть, жалел, что согласился на авантюру — Анри может сильно наказать его. Анри все же принц, хоть и не совсем самодур.

Тьма была совсем рядом. Она колыхалась вопреки ветру и выбрасывала вперед черные жгуты эфира. Щупальца хватали все, до чего могли дотянуться и тащили в темноту. Или подтягивали тьму на этот мир? То и дело из черноты вырывались чудовища: лоснящиеся от мрака, созданные из костей и обрастающие на глазах жгутами плоти. Они длинными эфирными нитями были связаны с тьмой, как дитя связано с матерью пуповиной. Чудовища ревели, рвались покинуть материнское лоно, чтобы нестись и крушить все вокруг. Ненависть, кипевшая на ничейной земле, рвалась разрушить мир, как война разрушила жизни сотен и сотен погибших тут. Андре видела длинные берцовые кости в ногах чудовищ, ребра в туловище, щедро набитом человеческими и звериными черепами, и тьму вместо головы. Такое не должно существовать. Такое надо уничтожать. Только кто-то же ждет домой хотя бы останки воинов, чтобы было куда приходить и поминать. Андре прищурилась и резко ударила ближайшего монстра, накидывая на него эфирную сеть и обездвиживая его. Потом, когда она остановит проклятье, некроманты придут и опознают останки тех, кого поглотила тьма. Солдаты и офицеры вернутся домой, чтобы их помнили.

Голем шагнул во тьму. Андре врубила прожектора на големе и поняла, что это очередная ошибка в конструкции. Надо было захватить гогглы с ночным режимом. Визуалофиксатор на спине показывал только тьму и стал бесполезен. Рев и стоны заглушали даже мерное перестукивание поршней пароэфирника. Впрочем, она никогда и не думала применять голема на войне. Волна злости на этот мир поднялась в Андре, придавая сил. Она рукавом вытерла пот со лба и направилась дальше. Её ждет сердце проклятья. Оно сияло тусклым белым светом, словно солнце, где-то отчаянно далеко.

Андре никогда не была за колючкой. Её даже в ближайшие окопы не пускали, и видеть то, во что война превратила землю, было больно.

Изъеденная снарядами земля. Воронки, полные воды и грязи, из которой торчали руки тех, кто не смог выкарабкаться или кого завалило землей следующего взрыва.

Порванная чудовищами колючка. Запутавшиеся в ней монстры, ревущие во тьму и подтаскивающие к себе кости — свою будущую плоть.

Обломанные стволы деревьев.

Застрявший в слишком широком для него окопе бронеход. Его нос уперся в землю, внутри еще билась, боясь, жизнь.

Застывшие в более черных, чем окружающая тьма, коконах фигуры в белых сутанах.

Этого всего не должно было быть. Не в её мире.

Она шла и шла. Тьма жадными щупальцами бросалась на голема, пытаясь его спеленать. Андре эфиром скидывала тьму, но даже её силы были на пределе. Рано или поздно они закончатся, и тьма закутает голема в паутинный кокон. Что тогда делать, Андре не знала.

Чудовищ становилось все больше и больше. Часть, по пути обрастая телесами, медленно шагала в мирные земли, где костей для неё больше, часть, теряя кости и черные жгуты плоти ползла к сердцу. Разум Андре не выдержал происходящего вокруг неё ужаса и не позволял увидеть еще живых людей в плоти монстров.

Где-то сбоку, освещая тьму ярким огнем, догорала туша дирижабля. Обшивка уже сгорела. Торчали как ребра погибшего кита искореженные пламенем дюралюминиевые конструкции. Андре отказалась замечать белого змея на догорающей гондоле. Анри здесь делать нечего. Каеде не позволит ему прорваться через иллюзию, убеждающую его, что Андре в безопасности. Сам Анри ни за что не рванет сюда. Он принц. Его голова крайне важна, как и та капля голубой крови, что где-то плавает в его жилах.

Смертельный визг шестеренок и скрежет сжимаемой, как лист бумаги брони, стал неожиданностью для Андре, видевшей перед собой только белое, умирающее сердце проклятья, пронизанное черными жгутами мертвого эфира. Последующее за этим падение голема Андре уже ждала. Только боль от удара о пульт управления все равно оказалась внезапной и всепоглощающей до черных мушек перед глазами. Ремни не удержали Андре и лопнули, как и брызнувшее во все стекло. Голем до самой верхушки был опутан черными щупальцами, выискивающими жизнь, плоть и кровь.

Андре дрожащими от усталости руками открыла замки на колпаке и выскользнула из кабины. Безнадежность и смерть тут же пронзили её сердце, заставляя шататься от боли. Она стиснула зубы и шагнула вперед, прочь от погибающего голема, плавящегося в черном эфире. Она не стала гасить котел — воды для охлаждения оставалось мало, и скоро тьма пожалеет, что попыталась переплавить голема в нового монстра.

В ногу вцепилась чья-то рука. Андре обернулась, сталкиваясь взглядом с полубезумными голубыми глазами какого-то офицера. Его окровавленный рот, в который тут же рванули черные щупальца, разрывая плоть изнутри, прошептал:

— Спаси…

Она лишь сглотнула и пошла дальше, все сильнее и сильнее запутываясь в окружающей черноте. Даже сердце проклятья стало тусклым и еле светило.

Андре упала на колени, спелёнатая, как ребенок в колыбели, эфиром, высасывающим из неё жизнь.

— Спаси! Разве мир это заслужил⁈

Сил ударить в центр проклятья не осталось. Андре сделала единственное, что могла — она потянулась за белым светом проклятья и принялась его впитывать в себя. Через боль, через сгорающую плоть, через умирающую душу.

Кто-то обнял её со спины, помогая выстоять в противостоянии с белым, выжигающим все эфиром.

Она не замечала, что злые слезы текут по её щекам.

Зачем эти мортиры и пушки? Зачем эти пулеметы и пистолеты? Зачем колючая проволока и километры минных полей? Это же столько не созданных велосипедов и игрушек для детей, это не собранные паромобили и что-то еще, сейчас даже думать было больно, что можно было сделать из скопившегося здесь металла.

А сколько напрасно загубленных душ. Они могли бы вернуться домой и радоваться жизни, улыбаться детям, влюбляться и флиртовать, просто дышать. Пусть разбираются тут на поле те, кто все это затеял. Лишь они, отсиживаясь в кабинетах и дворцах, заслужили это все.

Жить. Просто жить! Всем.

Она никогда не хотела воевать. Она никогда не хотела уничтожить проклятье. И потому она одна дошла до него и покорила эфир. Он брызнул из неё обжигающими лучами, уничтожая тьму и боль. Её самой стало так мало, зато желания, чтобы все вернулись домой было так много, что падали, распадаясь на отдельные тела чудовища, их плоть расплеталась обратно на людей, зверей, деревья и остальную жизнь.

Потом… Потом был только свет. Обычный солнечный свет.

Вик сжала до боли челюсти. Что потребуют немертвые за жизнь Одли и душу Брендона? Смогут ли они заплатить цену, которую озвучат немертвые? Она не знала. Да и решать не ей — решать Эвану. Она не имеет права влиять на его решение.

Грег взял из рук Ванса корзину, заглянул под плетеную крышку и подтвердил:

— Адер Уве. — Он передал корзину подскочившему Хоггу: — отдай судебному хирургу.

Хогг молча выполнил его распоряжение.

Вик не сдержалась:

— Ванс…

— Лер Ванс, — поправил её немертвый с подозрительно доброй улыбкой.

Вик с трудом сдержала оборот и заставила себя ледяным от гнева голосом произнести:

— Лер Ванс, когда вы родились?

— Три века назад. Приблизительно. Я прожил хорошую жизнь и, поверьте, не собирался возвращаться. Только против деятельности адера Уве я не смог устоять, как и остальные немертвые. Я вернулся и предлагаю сделку: вы сохраняете нам жизнь, мы охраняем ваш покой.

— Три века — слишком большой срок. Сейчас не принято отрубать головы преступникам. Подозреваю, что и в ваше время предпочитали отдавать преступников под суд.

— В мое время разрешалось все, когда ловили убийц или воров. Не думайте, что поймать Уве было легко — во время схватки с Уве погиб один из вернувшихся немертвых.

Эван вмешался, затапливая сердце Вик теплом:

— Мы можем не сработаться с вами. Сейчас во всем главенствует закон.

Дверь открылась снова. Из дома вышли пятеро немертвых в разной степени возвращения к жизни. Кого-то Вик принялась бы сразу за живого, кто-то еще отчаянно напоминал нежить.

Один из немертвых в старой форме констебля представился:

— Уильям Йорк. — Ему было лет тридцать, обычный мужчина, каких полно на улицах Аквилиты. — Когда-то служил в полиции Аквилиты. Возвращаться не намеревался — в Танцующем лесу не успело сформироваться сердце проклятья. Мы все оказались погребенные там в ожидании смерти. — Он рукой указал на своих товарищей по несчастью: — Мы близко к вам по времени и разделяем ваши взгляды на закон и справедливость. Он же…

Йорк махнул на Ванса:

— … родился немертвым, как все в его роду. Он иной. Он никогда не был человеком.

Ванс обиделся, вскидывая голову и резко выпрямляясь:

— Может, я и не человек, но отказывать мне в человечности не надо. Взгляды на жизнь у меня вполне гуманные. Я не убиваю направо и налево. Заметьте, что я во время освобождения нерисс Орвуд, своих дальних родственниц, из заточения в доме Хейгов, смог отступить и отказаться от убийств, как только понял, что мои родственницы не заложницы Хейгов. Два моих дальних кузена это осознать не смогли. Я сохранил жизни всем, кто пытался нам противостоять, и просто ушел, признав ошибку.

Вик не удержалась от вопроса: что-то подобное она и подозревала, узнав, что на её с Эваном дом напали Вансы:

— И как же вы поняли, что нериссы Орвуд не заложницы, а наши гости, которых мы как раз защищали от визита таких родственников, как вы?

Ванс холодно улыбнулся:

— Это очевидно. Заложницы не рисуют изгоняющие немертвых знаки, защищая окружающих. Так я понял, что ошибся и отступил, хоть мог и убить всех в доме и округе.

Йорк вмешался, снова напоминая:

— Я же говорю: Ванс никогда не был человеком. Его логика другая. Но он может измениться.

Ванс холодно посмотрел на него и перевел взгляд на Эвана:

— Вы в патовой ситуации. Шестеро немертвых. Даже с одним вам не справиться. Вам придется принять наши условия. Поверьте, мы не горим желанием жить среди людей. Это после тишины склепа угнетает. Нам нужен покой и тишина. Границы Аквилиты — самое то. Мы будем охранять вас, вы дадите нам право на жизнь и право на нужную нам иногда кровь.

— Вы ошибаетесь. Нет патовой ситуации. У нас все под контролем, — сухо сказал Эван. Вик даже понимала, что он имеет в виду. Наговор неры Орвуд. Один ритуал, один произнесенный наговор, и немертвый снова простой человек. Правда, кого назначить немертвым из своих друзей, Вик не знала.

Йорк вздохнул и почти по-человечески дернул плечом:

— Простите, если что не так. Ваш Одли не заложник. Он нужен был, чтобы привести вас сюда.

— Не пробовали сами прийти в полицию и поговорить? — спросил Эван.

Стоявший рядом с Йорком немертвый, чья плоть еще была синюшного цвета, расхохотался. Остальные немертвые тоже не сдержали улыбок. Йорк, видимо, единственный, кто уже был способен членораздельно изъясняться, пояснил:

— Если бы мы пришли в полицию, ничего, кроме бойни, не случилось бы. И поверьте, в бойне победили бы мы. — Он протянул руку вперед — на его ладони лежал камень: — кажется, это душа вашего инквизитора. Возвращаю её вам.

Эван окаменел — Вик не совсем понимала, что он сейчас думает. Для неё было важно одно — душа Брендона найдена, и когда-нибудь он вернется к жизни.

Грег молчал, не вмешиваясь — он всего лишь суперинт, когда Эван — герцог. Это его земли и только его выбор. Констебли вокруг, казалось, даже вдохнуть боялись, чтобы не мешать комиссару.

Эван на что-то решился — он шагнул к немертвым:

— Я дам вам разрешение на жизнь и приму вашу службу. Вы взамен поделитесь своим эфиром?

Вик вздрогнула от осознания: Брендона можно было вернуть прямо сейчас!

Пока Ванс собирался с мыслями, вновь влез Йорк:

— Сколько угодно. Мы же созданы для этого.

— Для чего? — спросила, опережая всех Вик.

— Защищать и возвращать к жизни, — грустно сказал Йорк. — Лежа под огнем противника, умирая от ран, исчезая из мира забрасываемый землей от близких взрывов, видя смерти друзей, мечтаешь, знаете ли, не о мести. Мечтаешь не вцепиться в глотку врагу, а защитить окружающих. Мечтаешь, чтобы боль и смерть не коснулась друзей и родных. Мечтаешь всех защитить. Это главное в ничейной земле. Не выжить и убить — спасти и защитить. Только проклятью никогда не давали сформироваться полностью. Поэтому мы и дремали под землей, не в силах умереть и не в силах переродиться. Мы вернулись только сейчас из-за Уве. Вы можете нам доверять. Есть некроманты, а есть мы — маги жизни.

Синюшный ткнул пальцем в Ванса:

— Он… Иной. Не забудьте… это.

Тот снова обиделся, яростно поправляя рукава пиджака:

— Может, я иной. Зато я лер и умею держать слово. Мое слово таково: право на жизнь в обмен на защиту.

Эван кивнул:

— Хорошо, я запомню все, что было сегодня произнесено. Сейчас в качестве жеста доброй воли давайте вернем Брендона. От вас требуется эфир — остальное сделаем мы. — Он посмотрел на Брока, и тот утверждающе кивнул. Он уже когда-то возвращал к жизни Полин.

Йорк бросил взгляд на своих и решительно сказал, получив согласие даже от Ванса:

— Мы готовы. — Эфир тонкими струйками потек от немертвых, сплетаясь в толстый жгут, готовый вернуть жизнь.

— Тогда… — Эван эфиром сломал камень, в котором была душа Брендона. Она даже на миг появилась перед всеми голубым недовольным облачком, а потом без слов растворилась в косых лучах солнца. Он не захотел возвращаться — холодея от этой мысли, поняла Вик.