Провинциалка

10

…В уши ударил приглушенный гул множества голосов. Широкий коридор управления рудников в Рудоземе был приспособлен под зал заседаний. Около сотни мужчин и женщин, сидя на выстроенных неровными рядами стульях, возбужденно шумели.

В конце коридора виднелся длинный стол, накрытый красной скатертью, а в сторонке возвышалась прокурорская кафедра. Все окна были широко распахнуты, и через них в помещение вливались волны знойного июльского полдня.

Мы с Норой сидели рядом в третьем ряду.

В коридоре воцарилась тишина, дверь директорского кабинета открылась, впустив членов суда.

Председатель был полным мужчиной, коротко подстриженным, с маленькими глазками, утопавшими в складках и мешках, двое его коллег — судебные заседатели — казались совершенно безличными, в то время как прокурор поразил меня своей мрачной красотой, подчеркнутой неестественным лихорадочным румянцем на мужественных впалых щеках.

Все заняли свои места, и сразу же из противоположной двери ввели Михаила.

Его волосы были коротко острижены, что изменило его до неузнаваемости. На мгновение мне показалось, что наши взгляды встретились, но он тут же перевел взгляд на Нору. Лицо его на секунду озарилось, но затем — как после яркого света — стало еще темней.

Он встал перед судом, повернувшись к нам в полоборота… Анкетные данные, скучные процессуальные формальности. Голос звучал глухо и сдавленно.

Я почувствовал на своей руке руку Норы.

— Спокойно! — шепнул я ей на ухо.

— Значит, люди нового поколения, как вы их назвали, выразили вам свое доверие? — донесся до моего слуха голос председателя.

— Да! — ответил Михаил. — Именно так.

— Какие должности вы занимали в Родопском рудном бассейне после 9 сентября 1944 года?

Он немного подумал и перечислил:

— Вначале я был директором флотационной фабрики в К., затем — технологом в Мадане, главным инженером в Рудоземе, затем — директором фабрики в Среднегорцах и вот уже год — главный инженер в К.

Председатель перелистывал какие-то страницы, лежащие на столе перед ним, будто сверяя по ним достоверность показаний Михаила.

— Скажите, Тенев, — поднял он, наконец, голову, — раз вы пользовались таким признанием и уважением местных жителей, почему вы перешли во вражеский лагерь?

В зале воцарилось гробовое молчание. Я невольно сжал Норины пальцы. Михаил молчал.

— Будете отвечать? — с легким нетерпением в голосе спросил председатель.

Михаил продолжал хранить молчание.

Председатель бросил взгляд в сторону прокурора, который грузно зашевелился.

— Вопрос к обвиняемому. Верно ли, что после исключения его шурина из Пловдивского медицинского института он высказывался против народной власти?

— Верно.

— Точнее, что именно вы говорили?

— Что несправедливо исключать из института из-за семейного происхождения.

— Считает ли обвиняемый, что этот факт повлиял на его собственные политические убеждения?

— Возможно.

— Был ли впоследствии брат вашей жены восстановлен в институте?

— Да, был.

— У меня больше нет вопросов…

Председатель многозначительно прокашлялся.

— Почему вы задержали на три месяца пуск Рудоземской флотационной фабрики?

Михаил облизал пересохшие губы.

— Фабрика начала работать в заранее намеченный срок, но на следующий же день оказалось, что налицо серьезный дефект — в речные воды попадал пенистый цинковый продукт. Потребовалась остановка производства. Необходимо было срочно построить площадку и пробить горизонтальную шахту.

— Это нам известно. Отвечайте, почему вы задержали на три месяца пуск производства?

— На то было много причин.

— Но главной причиной были вы сами, не так ли?

Михаил опустил голову.

— Вы отдавали себе отчет в том, что промедление наносит огромный ущерб государству? — спросил председатель.

— Да! — тихо ответил Михаил.

— Почему же тогда вы саботировали окончание ремонта?

Тенев опять не ответил, глядя поверх голов судей.

Зал зашумел. И вновь прозвучал суровый, кажущийся сердитым голос председателя, прервавший людской ропот.

— Будучи директором фабрики в Среднегорцах, вы ввели метод коллективной флотации. Но с повышением объема пиритного концентрата возросли его потери, поступающие вместе с отходами в речные воды, что наносило серьезный ущерб народному хозяйству. Что послужило этому причиной?

— У нас не было сгустителя, — спокойно ответил Михаил. — Машпроект задерживал нужную документацию.

— А вы, как директор, приняли меры для разработки этой документации? И вообще, предприняли ли вы какие-нибудь конкретные шаги?

— Я ничего не мог сделать, это было выше моих возможностей.

— Почему вы не подняли тревогу в руководящих органах?

— Не имело смысла. Они требовали от нас выполнения плана и повышенных норм по выработке концентрата.

— Но ведь это приносило фабрике огромные убытки?

— Приносило. Я успокаивал себя тем, что мы выработали 3000 тонн концентрата дополнительно.

— И не задумывались о вытекающем в реку пирите?

— Не задумывался.

— И чем больше концентрата вы получали, тем больше были потери пирита?

— Да.

Вновь вокруг меня прокатилась волна взволнованного шепота.

Председатель повернулся к своему соседу, обменялся с ним шепотом несколькими словами, затем обратился к Михаилу.

— Признаете ли вы себя виновным в том, что сознательно причинили государству убыток в размере двух миллионов трехсот тысяч левов?

— Признаю.

Я услышал, как Нора глубоко вздохнула и тихо прошептала:

— Он сошел с ума!

Несколько дней спустя, увидевшись с Перфановым, мы заговорили о процессе.

— Я всегда утверждал, что у инженера Тенева рыльце в пушку! — заметил он.

В первую секунду я промолчал. Меня все еще смущало и озадачивало необъяснимое поведение Михаила.

— Слишком легко он сознался в своих прегрешениях, — сказал я в конце концов.

Перфанов прищурил глаза.

— Он долгое время отрицал их. Обычно все идут этим путем. Начинают с протестов, а к концу становятся тише воды, ниже травы. Длительное пребывание в тюремной камере часто ведет к переоценке многих вещей. А, может быть, он так просто бы и не сдался, если бы…

— Если бы что?

— Если бы однажды вечером, накануне процесса, не получил письмо.

— От кого?

— Не знаю, анонимку! Из К.

— Ну и?..

— В письме было написано, что его жена — любовница одного молодого писателя.

Я замер, сраженный неожиданной новостью.