Провинциалка

7

С самого начала игры мне пошла такая "счастливая карта", что я неизменно выигрывал, несмотря ни на что.

Трое моих партнеров — Даво, хирург Астарджиев и молодой поэт Василен Симов — испытывали серьезные затруднения, потели и пытались постоянными "пас-ламенами"[8] вернуть свой шанс и пресечь мое везение, но до сих пор им этого не удавалось.

Мы собрались у Даво. Комната была северной и довольно мрачной, поэтому низко висящая над столом лампа уже светилась. Единственное окно, выходящее на уродливую глухую стену, было занавешено обвисшей темно-синей шторой. Стояла тишина, жена и дети Даво ушли из дому, и мы получили возможность без всяких помех предаться нашему занятию на условленных четыре часа.

Когда мне везло, я становился словоохотливым и великодушным, делая вид, что выигрыш меня совершенно не интересует, что еще больше деморализировало моих противников. Я сыпал шутками или ставил в тупик своих партнеров точным анализом их поведения…

— Хватит тебе пыхтеть, — заявил я Даво, когда его дыхание стало особенно шумным и прерывистым. — Так ли уж трудно собрать две пары от королей?

Он взглянул на меня с искренним удивлением, но ничего не возразил, и стало ясно, что у него на руках была действительно эта комбинация.

Теперь поэт несколько минут будет обдумывать, это явление и играть совершенно механически, в то время как доктор Астарджиев положительно станет внимательным и осторожным вдвойне…

— Пас! — засмеялся я, когда Василен после нескольких сдач тихо сказал: "Мизер!", и что-то в его интонации подсказало мне, что ему пришла карта. — У тебя ведь фулл, а у меня — только три дамы.

И вновь почувствовал, что попал в точку, а остальные, уверившись в этом, испытали неприятный осадок. Когда тебе идет карта, все разыгрывается, как по нотам: возникает точное представление о силе противника, ты знаешь, когда сказать "плачу", а когда — "пас"…

При следующей сдаче у меня оказалась тройка тузов, а у Даво — тройка королей. Он разозлился.

— Это уж слишком, Венедиков… Что ты там в Хисаре, с цыганкой имел дело, что ли? Впрочем, с такими картами любая бабка выиграет! Но ты мне еще попадешься, и тогда посмотришь, на что способен Даво!

Я беспечно улыбнулся, хотя в его словах была немалая доля истины — не стоило недооценивать Даво, особенно когда ему шла карта в руки. Тогда он бывал беспощаден — если уж он в тебя вцепится, не выпустит, пока не выпотрошит до конца, как это произошло в прошлый раз! Но хороший игрок должен уметь не только выигрывать, но и проигрывать с достоинством!

Но сейчас фортуна изменила Даво, теперь неделю он будет приходить в себя после тяжелого удара. Поэт — тоже. Он мог рассчитывать лишь на свои худосочные гонорары и еще более худосочные сборники стихов, но играл с размахом русского аристократа из романов Достоевского. И только доктор был для меня "терра инкогнито". Исключительно хитрый и интеллигентный, Астарджиев редко проигрывал и отличался великолепным самообладанием. Может быть, поэтому я всегда был начеку, когда играл с ним. И сейчас чувствовалось, что он не отказался от намерения внести перелом в нашу игру. Доктор отличался чрезвычайно подвижной мимикой, любил часто смеяться, обнажая в улыбке великолепные белые зубы; голос у него был теплый и задушевный, его не портила даже легкая шепелявость. Говорили, что он — великолепный специалист в своей области, и я этому верил, считая его в то же время одним из наиболее опасных игроков в покер во всей Софии.

— Ты знаешь, что умер Перфанов? — неожиданно сказал Даво, виртуозно тасуя колоду.

— Знаю.

— А подробности тебе известны?

— Какие подробности? Занимайся-ка ты лучше картами, а то опять забыл положить чип.

Даво глубоко втянул воздух и нарочно замедлил раздачу карт.

— А ты вообще знаешь, как он умер?

Я брал карты по одной. Первые три были тузами.

— Его сбил грузовик, — объяснил он секунду спустя. — На улице, средь бела дня… Вообще…

Никто не вступил в игру, и мои три туза прогорели ни за грош. Я метнул сердитый взгляд на своего друга.

— Что вообще?.. Говори яснее, кретин!

— В последнее время твой герой совершенно выжил из ума. Исчезал бесследно на весь день, а когда его находили, не мог вспомнить даже собственного имени…

Я недоверчиво поднял брови — во время нашей последней встречи Перфанов не проявлял никаких признаков склероза…

Падал крупный снег, желтые булыжники перед Военным клубом блестели под тонким жемчужно-белым покрывалом. Перфанов занес ногу на первую ступеньку небольшой каменной лестницы, ведущей в кафе, когда его взгляд выхватил меня из толпы прохожих. Он остановился и подождал меня. Я пожал крупную, мокрую от снега руку. Как всегда, он был выбрит до синевы. Множество капелек искрилось на его густой коричневой "генеральской" папахе. Вероятно, из-за этой папахи, надвинутой почти на самые брови, или по другой причине лицо его казалось странно съежившимся.

— Здравствуй! — послышался знакомый внушительный баритон. — Какими судьбами, куда путь держишь, не в это ли кафе для пенсионеров?

— А ты с каких пор стал его посетителем? — шутливо парировал я.

Мой бывший свадебный свидетель невесело засмеялся.

— С недавних, совсем с недавних… Отправили меня на заслуженный отдых, а к чему он мне, никогда не чувствовал себя работоспособней…

— Представляешь? Просто сошел с тротуара и попал под грузовик. Будто нарочно… — вновь услышал я голос Даво.

— Ну это уж слишком! — демонстративно откинулся на спинку Астарджиев. — Мы тут собрались играть в покер или рассказывать душещипательные истории?

Я почувствовал, как задрожали моя верхняя губа и ноздри. "Деньги я тебе верну, живоглот! — чуть не заорал я в лицо доктору. — Душещипательные истории! Что ты понимаешь в таких людях, как Симеон Перфанов! Я ведь даже не знаю, есть ли у тебя дети и как зовут твою жену, хотя мы уже столько лет играем с тобой в карты!"

— Продолжим! — сказал я спокойно и холодно. — Можем продлить партию на десять минут, если вы настаиваете.

Я ведь был дисциплинированным игроком и уважал правила. Никто не воспользовался моим предложением, даже сам хирург…

Несколько раздач прошли в полном молчании. Удача все еще не изменила мне, и я пользовался ею вовсю, главным образом, чтобы уязвить Астарджиева. Например, он открыл карты на великолепном фулл-максе, но я удачно пополнил комбинацию и выложил на стол колер. Удар был чувствительным, а сумма, которую он потерял, — весьма солидной.

Отсчитав мне фишки, Астарджиев очаровательно улыбнулся и мягко, почти нежно спросил:

— Асен, ты смотрел вчера вечером телевизионный театр? По-моему, этот Обрейков — прирожденный драматург, давно уже я не видел столь тонкой и законченной пьесы… Э, постановка могла быть и более удачной, но и это, по-моему, — событие…

Я помолчал и ответил, стараясь выглядеть беспристрастным:

— Постановка, действительно, неплохая. То, что пьеса тебе понравилась, свидетельствует и о режиссерской удаче…

И почувствовал, что мой тон далек от объективности.

Никто не проронил ни слова, но я заметил, как Астарджиев довольно сощурился. "Ну и дурак же я! Он наверняка знает о моем отношении к Обрейкову, иначе не подбросил бы мне такую приманку! А я тут же попался на удочку!"

— Плачу втройне! — раздался голос моего противника.

Я отказался от участия, и в ту же секунду до меня дошло, что он блефовал. "Все-таки он своего добился, мерзавец!" Я решил взять себя в руки, но тут вдруг вмешался Даво:

— Да, пьеса что надо! Кто б подумал, и это "бедный Лазарь"!

Я метнул в его сторону убийственный взгляд. Как правило, он не решался мне противоречить, а мое мнение ему было прекрасно известно… Что же это было — неожиданный бунт на корабле или просто подражание приему, принесшему доктору успех? Для завершения картины отчаянных коллективных действий не хватало лишь, чтобы и поэт-барин высказался в защиту Обрейкова!

При раздаче я вновь получил три туза — сегодня вечером тузы прямо-таки валом валили ко мне — невинно улыбнулся и объявил тройную ставку.

Астарджиев взглянул на меня исподлобья, на секунду задумался и поднял ставку еще в три раза. Владел он собой превосходно: вероятно, у него на руках был кент и он хотел еще раз обвести меня вокруг пальца, но на этот раз номер не пройдет. Я принял его предложение, вытянул еще две карты и, не взглянув на них, объявил "банк".

Доктор колебался лишь мгновение, а затем спокойно уплатил. Оказалось, у него на руках был фулл, полученный при первой раздаче, а я так и остался с тремя тузами… И почувствовал, как мое хорошее расположение духа стремительно тает. По старой привычке я попытался переложить вину за свои последние неудачи на Даво и сорвать на нем злость, но он окончательно сник от своего невезения. Его смешные торчащие уши, казалось, обвисли еще больше. Я давно заметил, что уши у него были безошибочным барометром настроения, и меня захлестнуло сочувствие к моему старому другу…

После удара, нанесенного мне фуллом, удача отвернулась от меня. Интуитивно я чувствовал, что все дело в докторе, а точнее — в невинно заданном им вопросе о пьесе Обрейкова. Стоило отдать должное такому умному и вероломному ходу! И я примирился, поняв, что к концу игры спущу весь свой выигрыш.

Так оно и вышло. Когда мы окончили, единственно Астарджиев оказался в выигрыше, мои доходы почти сравнялись с начальной ставкой.

Я отвел Даво в сторону, отсчитал пятьдесят левов и протянул ему.

— Отошли их маме! Ты опять забыл вовремя напомнить мне об этом!

И поскольку он отрешенно хлопал ресницами, явно анализируя в уме ход игры, я не выдержал и дал волю чувствам:

— Сегодня ты играл слабо, просто отвратительно!

Даво криво усмехнулся, но ничего не ответил. Он сунул деньги в карман, затем оглянулся и шепнул мне на ухо:

— Завтра после обеда будь в полной готовности! В пять часов я за тобой зайду.