Провинциалка

12

Омлет подрумянился, его золотисто-коричневая плоть вспухала и шипела, как живая, распространяя вокруг возбуждающий аппетитный запах топленого масла. Я выключил плиту, нарезал пол-огурца, налил из мягкой пластмассовой бутылочки апельсиновый сок и, разбавив его газированной водой, сел за кухонный столик.

Омлет был сочным и вкусным — ни чересчур жирным, ни слишком сухим, с приятной румяной корочкой. Я поел и закурил сигарету… Поколебавшись, сделать ли себе кофе или съесть на десерт несколько конфет, я отказался от кофе и, захватив коробку с "Маками", перебрался в кабинет.

На пушистом покрывале лежал последний роман Курта Воннегута, купленный вчера, и я с удовольствием вытянулся на диване.

Я бы не сказал, что очень люблю этого автора, но он всегда будит во мне любопытство. Ему присуще нечто дерзкое, распущенное, как избалованному мальчишке, который считает, что ему все дозволено… Сколько сейчас существует интересных и разнообразных англоязычных писателей — Чивер, Апдайк, Мюриэл Спарк, Докторроу, Беллоу, да и сам Воннегут, провоцирующий воображение, преимущественно, фактом полной противоположности всему тому, что мы делаем в нашей литературе!.. "В сущности, какие мы писатели? Старомодные и к тому же неискренние, но, несомненно, — скучные!" — часто говаривал Самми Гольдберг, мой умный циничный приятель, рано отошедший в мир иной…

Писать мы начали одновременно двадцать пять лет тому назад. То было время поэтов, а вот прозаиков тогда можно было пересчитать по пальцам. Гольдберг нередко обращал на это мое внимание, делая так же, как и я, первые удачные шаги в прозе. "В нашей молодой литературе нет других авторов городской прозы, кроме нас с тобой, — утверждал он. — Значит, нам необходимо держаться друг за друга, помогать и, если нужно, хвалить друг друга, чтобы эта версия стала реальным фактом… Ну и писать, разумеется!" Гольдберг интересовался моими творческими планами, читал мне и свои произведения. Когда вышла моя повесть "Прикосновение", он сказал: "В этой повести тебе удался один-единственный образ — юноши. Все остальное — дерьмо! Но и это — немало!"…

Я грустно улыбнулся. Самми умер прошлым летом от инфаркта, оставив тома романов и повестей, большинство из которых забудут через несколько лет… Впрочем, на исходе жизни он пришел к весьма неутешительному мнению о собственном творчестве, и это позволяло ему без снисхождения относиться и к чужому. Я до сих пор не забыл его реплики по поводу моего родопского романа "Сложная биография". "Эта книга, действительно, биография, но не живого человека, а… тезисности и схематичности! — сказал он клокочущим от сдерживаемой насмешки голосом. — Жаль, что ты — как и я, разумеется, — стал признанным писателем именно благодаря этому мелкому и фальшивому произведению! А ведь мы оба были не лишены таланта!"…

Я отложил книгу в сторону, обуреваемый смутным чувством недовольства. Это было нечто весьма туманное и расплывчатое, как слабая зубная боль. Я редко мысленно возвращался к тем напряженным, полным умалчивания и недомолвок, месяцам, когда люди, жившие в то время, не решались высказывать свои мысли вслух и, казалось, не прощали этого другим.

Мне захотелось выпить чего-нибудь покрепче. Я достал из бара бутылку "Баллантайн" и крутанул блестящую крышку. Она завертелась, легко хрустнув, и, еще не отвинтив ее до конца, я уловил слабый запах виски. Затем принес из кухни высокий стакан с несколькими кубиками льда, плеснул в него янтарной жидкости и жадно отпил большой глоток. Холодный ароматный напиток со сладостным пощипыванием скользнул в горло, и по всему телу разлилась приятная слабость…

— Я хочу, чтобы товарищ Перфанов понял, — заявил Михаил на совещании у Стратиева, — что люди сделали все возможное и невозможное, чтобы стабилизировать технологию, но это не зависело только от них. Заставив нас внедрить вашу схему в административном порядке, вы не учли некоторых основных и очень важных вещей: того, что мы перерабатываем, главным образом, сульфидные и смешанные руды и не можем извлечь из них более 60 % свинцового концентрата. Промышленные пробы, сделанные в Софии, производились на базе не нашей, а буриевской руды, совершенно другой по составу. Вы включили нам в план и повышенный процент добычи меди, не зная, какие результаты даст новая технология. В прошлом году мы добыли двести тонн меди и свинца, а в этом вы требуете уже трехсот. Немаловажно и то, что необходимые реагенты, в первую очередь — железный сульфат, поступают нерегулярно, что все еще не монтированы контрольные чаны для резорбции и разделения раствора свинца. Не говоря уже о том, что рабочие массово уходят с производства, потому что при такой низкой выработке нет премий… И раз вы ввели в заблуждение Совет Министров по поводу того, что в этом году не понадобится закупать медь за валюту, будьте добры сами расхлебывать кашу, которую вы заварили, — окончил Михаил с нескрываемым презрением.

У него был резкий надменный голос, который, вкупе с присущей ему сдержанностью и немногословностью, снискал ему среди людей славу несговорчивого человека с тяжелым характером. Тем не менее все считали его прекрасным специалистом.

Михаил был высоким, худым, с длинными седеющими волосами и пламенным взором. Он резко отличался от остальных инженеров и химиков в К. не только манерой поведения, но и своей необычной биографией. Высшее образование получил в Румынии до 9 сентября 1944 года и приступил к работе в Родопах еще в то время, когда на флотационной фабрике хозяйничали немцы. Накануне революционных событий, рискуя собственной жизнью, помешал фашистам уничтожить оборудование. После революции Теневу присвоили звание "народный инженер", наградили его орденом, а его портреты несли на праздничных демонстрациях. Затем наступил период необъяснимого заката его славы, началась полоса перемещений по службе с постоянными понижениями в должности, пока, наконец, год тому назад не последовало новое назначение — главным инженером К-ской фабрики…

Я вновь отпил глоток виски, и перед моими глазами возникли мужские лица, окутанные сигаретным дымом. Совещание в кабинете Стратиева состоялось в феврале — я хорошо помнил это, потому что наша с Норой любовь была тогда в самом разгаре… Я сидел, забившись в угол, рядом с книжным шкафом, набитым справочниками по рудообогащению и флотации, и записывал все, что казалось мне важным для работы над книгой. Спор разгорелся по поводу новой технологии по извлечению медного концентрата, которая была внедрена Перфановым несколько месяцев тому назад и привела к резкому спаду объема производства.

Пока вокруг меня велись разгоряченные споры и сшибались различные мнения, я время от времени проваливался куда-то, исчезая из накуренной комнаты и чувствуя головокружительную сладость Нориных поцелуев на своих губах, а затем поглядывал на Михаила со смешанным чувством превосходства, сожаления и вины…

Речь шла о процентах добычи меди, о цинковой депрессии, обусловливавшей спад выхода чистого продукта, о сложностях разделения свинца и медных составов. Кто-то напомнил о предложенных Михаилом коррективах к новой схеме, но Перфанов нахмурился и яростно стукнул кулаком по столу.

— Довольно разговоров об этой коррекции! Вы смотрите назад, вместо того чтобы двигаться вперед, к резкому повышению уровня производства!

Затем со странным удовлетворением я заметил, как почти все присутствующие постепенно отмежевываются от мнения Тенева, все реже выступая в защиту его требований внести коррекцию в технологию Перфанова. Михаил остался в одиночестве, как последний из могикан, не сумевший понять и принять путь прогресса.

В конце совещания Стратиев дал слово Перфанову.

— Никто не в силах убедить меня, что на вашей фабрике работа велась так, как необходимо, — начал он спокойно, с еле уловимым упреком в голосе. — Вам не хватило элементарного терпения вести наблюдения за режимом более десяти дней. А в подобной обстановке нельзя судить о качестве какой бы то ни было технологии. Я признаю, эта схема капризней любой женщины. Необходимо скрупулезно точное наблюдение за всеми отклонениями, сравнение результатов по сменам… А что касается реагентов, больше не будем рассчитывать на благосклонность кооператива "Подъем" из Пловдива. С первого марта димитровградский завод обязался поставлять нам необходимые количества железного сульфата и натриевого сульфида. Чаны у вас тоже будут. Разговоры о нерентабельности схемы буду рассматривать как попытку саботажа… — И он ударил большим белым кулаком по столу. — За работу, товарищи, на нас смотрит вся Болгария!..

В Перфанове чувствовалась какая-то покоряющая сила, я осязательно ощущал ее, глядя на смягчившиеся, примирившиеся лица участников совещания.

В следующие дни работа на фабрике постепенно наладилась.

В кратчайшие сроки рабочие собственными силами построили контрольные чаны, реагенты поступали четко и регулярно…

Лед в моем стакане растаял, жидкость стала почти бесцветной. Я снова долил виски из бутылки и с удовольствием отпил глоток. И в тот же миг мысленно вернулся назад во времени, вспоминая тот ранний вечер в конце марта, когда телефон в моей комнате неожиданно зазвонил.

— Алло, Асен? — раздался в трубке женский голос.

Линия была не автоматической, а связана с фабричным коммутатором, поэтому Нора никогда не звонила мне по телефону, но я узнал ее голос и почувствовал, как мои ноги сладостно обмякли.

— Здравствуй, как хорошо, что ты вспомнила обо мне!

— Михаила арестовали.

Я онемел. Прекрасно сознавая, что нужно тут же что-нибудь сказать, пусть даже любую банальность, я не мог разлепить спекшихся губ.

— Ты меня слышишь, Асен? — спросила она тревожно.

— Слышу…

— В три часа пришли двое в штатском и милиционер. Обыскали всю квартиру. Велели ему захватить с собой одеяло и увезли на "джипе".

— Куда увезли?

— Не знаю. Сказали — в милицию, но я с балкона видела, как они проехали здание милиции и свернули на центральную улицу.

— Ты одна?

— Да.

— Я сейчас буду.

Телефон щелкнул, она положила трубку.

Я широко распахнул окно. Сигаретный дым клубами вырывался из комнаты, и если бы кто-то смотрел на меня с улицы, он, наверное, подумал бы, что я горю… Но никто не мог меня видеть. Как раз под моим окном зиял пустой огромный плавательный бассейн комбината. Ветер гонял старые газеты по его грязному высохшему дну. Краска на деревянной вышке для прыжков покоробилась и облезла, как кожа обгоревшего на солнце человека. За ней виднелись крыши овощных и бакалейных лавок, а дальше шли голые песчаные дюны. Вдали, слева, дымились трубы флотационной фабрики. Подвесные вагонетки напоминали больших усталых птиц. Они доставляли с гор руду, ту руду, из которой Михаил добывал медный концентрат. Было что-то нелепое в том, что вагонетки по-прежнему шли через равные интервалы, в то время как он был уже далеко отсюда… "Да, этот номер с милицией — дешевка! Она ведь находится в сотне метров от их дома, зачем им тогда "джип"?..

Я позвонил, и дверь тут же открылась, будто Нора ждала меня в коридоре. Молчаливо сжав ее холодную руку, я вошел в гостиную.

Все было перевернуто вверх дном. Перед шкафчиками и буфетом лежали разбросанные вещи, полки с книгами напоминали беззубые челюсти, в которых лишь кое-где торчали редкие зубы.

Я окинул взглядом эту грустную картину и посмотрел на Нору. Она стояла, прижавшись к стенке, как испуганный ребенок. Ее малиновый халат распахнулся, обнажая часть белоснежной груди. Тяжелая прядь блестящих, забранных в узел волос крылом спадала на плечо.

— Это было ужасно! — прошептала она, медленно пошатнувшись мне навстречу…