Провинциалка

6

Довольный, я вернулся домой, открыл почтовый ящик и вынул почту.

В лифте рассеянно раскрыл газету. На четвертой странице одной из столичных ежедневных газет я заметил рецензию со снимком. И по участвующим актерам тут же понял, о каком спектакле идет речь. Вчера вечером в традиционной рубрике "телетеатр" была показана новая постановка по пьесе Лазаря Обрейкова "Скука". Раз рецензия появилась сразу же на следующий день, она могла быть только положительной.

Обрейков был известен как автор рассказов и новелл; пьеса, написанная специально для телевизионного театра, была первой пробой пера в области драматургии. Я его никогда не любил, считая мизантропом, который под эффектной мантией слегка претенциозного психологизма скрывает глубокое врожденное презрение ко всему роду человеческому.

Зайдя к себе в кабинет, я заскользил взглядом по строчкам, подбираясь к финалу. Мнение критика, которого я в общем-то уважал, было однозначным — работа Обрейкова относилась к лучшему из того, что было создано "театром без занавеса" за последние годы… "Вот так рождаются мифы! Теперь вся София, как попугай, будет повторять эту суперхвалебственную оценку, и если тебе нечего делать, попробуй объясни, что эта пьеса антигуманна и что настоящее искусство нельзя создавать без любви и сочувствия к людям!" "И он тоже оказался снобом! — подумал я об авторе статьи. — Хорошо замаскировавшимся, эрудированным и хитрым снобом!"

Отшвырнув газету в сторону, я вытянулся на диване и раскрыл "Работническо дело"[6]. И вдруг выхватил взглядом под хроникой дня скупое сообщение о смерти Симеона Перфанова.

Я впился в маленькое траурное каре. Его содержание было кратким и стандартным: "Умер товарищ Симеон Перфанов, 1911 года рождения. С 1929 г. — член РМС[7], а с 1932 г. — член партии. Активно участвовал в антифашистской борьбе, был политзаключенным…"

Значит, человек, который двадцать лет тому назад направил меня в провинцию изучать жизнь, а затем стал нашим с Лиляной свидетелем при моем вступлении во второй брак, уже отошел в мир иной? От чего же он умер, не дожив и до семидесяти лет?

Я вновь заскользил по строчкам короткого текста. Мой многолетний читательский опыт давно уже научил меня читать между газетных строк. А строки некролога Перфанова были довольно малочисленными, и читать между ними было совсем несложно… Передо мной всплыл его огромный лоб и изумрудно-зеленые глаза. В тишине зазвучал знакомый мелодичный баритон, раздался удар его большого белого кулака по столу… Симеон Перфанов, бывший хозяин Родопского рудного бассейна, деятельности которого уделили лишь одно безличное предложение: "После победы 9 Сентября 1911 года все силы отдает строительству социализма в нашей стране…"

— Садись! — встретил он меня, указывая на темно-коричневое кожаное кресло.

В его кабинете все было каким-то чрезмерным и бессмысленно большим — и высокие потолки с лепниной, и окна, и массивный письменный стол, и даже чуть потемневшая латунь дверных ручек.

— Мне звонил Мануил, — продолжил Перфанов, облокотившись на книжную полку. — Направим тебя в областной город, молодому писателю там есть чему поучиться.

Его пронизывающий зеленый взгляд и утонувшая в широких плечах голова напоминали мне какую-то странную птицу — нахохлившуюся и замершую в ожидании. Я перевел взгляд на ковер под ногами, и в ту же минуту услышал его глубокий баритон:

— В работе писателей и рудообогатителей есть определенное сходство. Главное в их деятельности — извлечение ценной породы. Обогатители извлекают из тонн руды ценный концентрат, а литераторы — правду о нашем времени. Это тяжелый труд, требующий упорства. Но самое главное в нем — необходимость знать предварительно, что именно извлекут и те, и другие, и зачем они это извлекают. Если пренебрегать этим условием, результат окажется плачевным… Я верю, что ты воспользуешься предоставленной возможностью и откроешь в руде ценные вкрапления. Мануил мне говорил, что критика хорошенько потрепала тебя за твою последнюю книгу, но я верю, что ты справишься с этим, главное в человеке — его закалка. А ты наш парень.

Не окончив своей поучительной тирады, Перфанов нажал кнопку звонка, и в кабинет вошла пожилая, старомодно одетая женщина с блокнотом в руках. Начальник зашагал по огромной комнате, диктуя письмо, которое я должен был увезти с собой в К. и вручить лично директору комбината. "В ваш город прибывает писатель Асен Венедиков. Он проживет у вас год или больше, чтобы изучить жизнь рабочих и трудовой интеллигенции Родопского рудного бассейна. Приказываю, — Перфанов метнул многозначительный взгляд, — принять молодого писателя с необходимым вниманием, устроить его в одну из комнат комбината и предоставить ему свободный доступ ко всем фабрикам, рудникам и рудоуправлениям, а также — на все производственные совещания, чтобы товарищ Венедиков мог собрать необходимые материалы и написать книгу о наших шахтерах и рудообогатителях. О выполнении прошу доложить письменно!"

Я невольно улыбнулся, припоминая чуть сгорбленную широкоплечую фигуру Перфанова, уверенные движения его крупных белых рук, авторитетный голос, не терпящий возражений… Но не только это поразило меня еще во время нашей самой первой встречи! Еще тогда я понял, что передо мной — крупная, увлекающаяся личность, а позже имел возможность убедиться и в том, что это — широкая натура, со всеми присущими ей достоинствами и недостатками! Это был настоящий мужчина! Даже то, что он наворотил в связи с насильственным внедрением своей новой технологии, было сделано во имя грандиозной исторической цели… Ведь именно эта его сущность вдохновила меня на почти документальное воссоздание его образа в моем первом и единственном романе "Сложная биография", который не только помог мне вернуть временно утерянные позиции, но и уверенно продолжить мое восхождение к окончательному и безусловному утверждению на поприще писательства.

Я встал с дивана, закурил сигарету и подошел к окну.

Окна кабинета выходили в огромный внутренний двор, связывающий несколько соседних домов. Трудно представить себе нечто более отталкивающее, чем этот запущенный и захламленный двор. Поломанные сгнившие скамейки, ржавый турник, на котором выбивали ковры, недостроенный ощерившийся гараж, груды строительного мусора и несколько хилых деревьев с черными ветками, не знавшими листьев, — вот что открывалось взгляду из широкого северного окна. И все-таки я предпочел для кабинета именно эту комнату. Когда мы купили квартиру, Лиляна сделала из этой комнаты гостиную с встроенным баром, а я работал в светлой южной комнате с видом на бульвар и, чтобы заглушить грохот машин, затыкал уши тампонами. После развода первым делом я перенес кабинет в эту комнату…

"Кумовство" Перфанова не принесло нам счастья — после пяти лет супружеской жизни Лиляна меня оставила. Когда до него дошел слух о нашем разводе, он не сказал ни слова — несмотря на внешнюю грубость, ему была свойственна сдержанность и деликатность, лишь в глазах мелькнула легкая укоризна, но я так и не понял, в отношении кого — меня или Лиляны…