Провинциалка

4

Дождь лил, не переставая, два дня, и мне так и не удалось выбраться на рыбалку.

Я провел это время дома, предаваясь приятной неге. Читал газеты и журналы, смотрел телевизор, перелистал свои наброски к следующей пьесе.

Я был доволен собой — смена жанра и обстановки, действительно, в общих чертах отразилась на мне благотворно…

В начале весны меня охватило какое-то странное состояние отупелого равновесия и покоя, граничавших со скукой и бессмысленным сибаритством. Дни скользили по накатанным рельсам, я мог предсказать ход событий на недели вперед, радости выпадали редко, творческих праздников не было вовсе. И в мою любовь к Мари-Женевьев, и в работу над новой пьесой вкрадчиво вползала рутина… И именно в этот момент на меня свалился неожиданный заказ кинематографии…

Как только я подписал договор, все изменилось как по мановению волшебной палочки. Перед отъездом в Хисар я запасся последними новинками мемуарной и документальной прозы о владайских событиях, перечитал, разумеется, и собственную пьесу. И почувствовал в ней своеобразный нерв, нашел два-три сочных образа. Встретился и с последними оставшимися в живых участниками бунта, провел длинный разговор с одним моим приятелем — историком, специалистом по той эпохе. И все эти старые и новые источники дали толчок творческому процессу — творческой ферментации. Наверное, истерзанное бесплодными усилиями над моей последней пьесой, воображение понеслось на буйных конях раскрепощенности, в голове копились замыслы будущего сценария, диалоги и столкновения между все еще неоформившимися образами героев постоянно занимали мои мысли и чувства. И, несмотря на то, что мне довелось лишь один-единственный раз заниматься кинодраматургией, вскоре я проснулся в твердой уверенности, что могу приступить к созданию сценария, — первые эпизоды уже выстраивались в логическую цепочку…

Я выстроил свое произведение по принципу контраста, на тех непересекающихся параллельных линиях, чье сложное чередование рождало и напряжение, и идею каждого произведения. Для описания управляющей верхушки использовал богатый материал, заложенный в основу той, старой, пьесы, а остальных героев — солдат и их вожаков — создал заново, по ходу сценария… И в итоге, прочтя объемистую рукопись, остался доволен. Получался убедительный рассказ — был здесь и драматизм, и психологическая плотность образов. Вообще-то, несмотря на обширность и эпичность описываемых событий, я постарался решить главные проблемы в более личностном, философском и камерном ключе. Не существовало никаких предварительных договоренностей ни с режиссером, ни с Иванчевым, который должен был быть редактором сценария, но я предположил, что коль скоро Рашков вспомнил о моем существовании и о моей пьесе, то, вероятнее всего, от меня ожидали именно такого подхода к развитию этой темы…

Я улыбнулся неожиданной мысли и почти воочию увидел его вышагивающим в накуренном кабинете в элегантных туфлях-плетенках.

— Может быть, Венедиков хотел бы услышать твои соображения о фильме — каким ты его видишь, в каком ключе думаешь его решать, — ввернул тогда Иванчев.

Рашков шмыгнул носом, искривив губы в саркастической усмешке.

— В каком ключе, говоришь? Эх, мать его за ногу, что вы прилипли к этому слову, с ним ложитесь, с ним и встаете… Особенно руководящие работники!

Я наблюдал за ним с благосклонной улыбкой, и Иванчев почувствовал мое расположение.

— Ну ладно, будет тебе петушиться! Нужно же все-таки сказать, каким ты представляешь себе будущий фильм и его именно ждешь. Ты ведь режиссер, правда?

— Совершенно верно. Режиссер — а не сценарист! — отрезал тот. — Мы имеем дело с писателем, автором стольких пьес, не хватало, чтобы я поучал его, что и как ему делать!

Бесцеремонность этого вспыльчивого сухаря положительно мне нравилась! О нем ходили самые противоречивые слухи, но, вполне возможно, все дело в том, что люди не любят, когда им режут правду-матку в глаза… "На вашем месте он вообще не задавался бы подобными вопросами!"… — вспомнил я его мнение о бай Миладине… А что, если он был прав?..

Вечером ко мне зашел Даво. Я все еще слегка злился на него из-за последней партии в покер, когда они с доктором Астарджиевым обобрали меня до стотинки.

— Как жизнь, Венедиков? — окинул он комнату привычным взглядом. — Что-то тебя не видно последнее время.

— Я обедаю дома.

Даво многозначительно напыжился, и я понял, что он готовится сообщить мне приятную новость. Его к круглые глаза и чуть выступающая вперед нижняя губа выдавали подготовку к важному сообщению. Фигура моего приятеля отличалась одной характерной особенностью — весьма объемная грудная клетка казалась непрочно прикрепленной к остальной части тела, слегка покачивалась при ходьбе, и походка его напоминала утиную.

Он подошел к моему письменному столу, скользнул мрачным взглядом по зачехленной пишущей машинке и вытянул сигарету из моей пачки.

— На ближайшие два дня я подготовил тебе довольно интересную программу…

Увидел какой-то номер Синего бюллетеня[5] Союза писателей и уткнулся в него носом, словно мгновенно забыв о цели своего визита.

— Какую программу?.. Выражайся яснее, дубина!

Даво не обиделся — между нами давно установился подобный обмен репликами.

— Сейчас объясню! — швырнул он бюллетень. — Во-первых, мы с доктором готовы предоставить тебе возможность отыграться завтра в четырнадцать ноль-ноль!.. Послезавтра в семнадцать ноль-ноль тебе надлежит быть в полной готовности: нас пригласили на выпивон с танцами.

— Ты совсем оборзел!

— Слушай, с тобой хочет познакомиться одна милая и симпатичная особа. Она посмотрела твою пьесу, и ей очень понравилось. Считает, что человек, написавший такое произведение, сможет ее понять.

— А что, другие ее не понимают?

— Похоже.

— Ага… А не пошел бы ты…?

Даво шмыгнул носом и застегнул свой потертый замшевый пиджак.

— Хорошо, вольному воля!.. А, может быть, ты с возрастом становишься мазохистом и предпочитаешь неприятные новости?

Я взглянул на него в недоумении.

— Пожалуйста, мы располагаем и такими!.. Миладин Кондов вернулся из-за границы и выразил горячее желание работать над сценарием.

— А ты откуда знаешь?

— Услышал сегодня в клубе. Он все обдумал и счел некоторые замечания худсовета резонными… Говорил я тебе не лезть в это дело, но ты меня не послушал! — убежденно закончил Даво.

Что верно, то верно. С самого начала он был против моего договора с киностудией… "Не в свои сани не садись…", "Не все то золото, что блестит!.." — прибегая к народной мудрости, мой старый друг пытался отговорить меня от этого соблазнительного предложения. Но я, разумеется, не поддался на уговоры — иногда он исходит из глупых и суеверных предпосылок: нельзя искушать судьбу и зариться на слишком крупные гонорары, человек не должен зарываться.

Но сейчас я испытывал легкое беспокойство. Что означает это заявление бай Миладина? Вероятно, он уже знает о моем участии…

— Ты уже отнес сценарий? — вздрогнул я от голоса Даво.

— Отнес.

— И?..

— Жду, когда мне позвонят.

— Тогда все в порядке!

— Ты думаешь?

— Ну конечно!.. Что ты вылупился? Сам говоришь, что написал суперсценарий?! А бай Миладин — не твоя забота, любишь кататься, люби и саночки возить!

Я промолчал, склонив голову, и в тот же миг почувствовал характерный кисловатый запах его тела. И с признательностью растроганно подумал: "Могу представить свою жизнь без женщин, но без этой скотины — никогда!"