Провинциалка

16

— Здравствуйте!

Передо мной стояла Пепа — все в тех же потертых джинсах и серой рубашке с подвернутыми рукавами. Мне показалось, что она только что поднялась с металлического парапета перед входом в ВИТИС, где торчало с десяток юношей и девушек, довольно небрежно одетых.

Я вспомнил, что Пепа трижды не прошла по конкурсу в этот институт, и подумал, что она, наверное, снова готовится к приемным экзаменам, раз крутится здесь поблизости.

— Почему вы так внезапно исчезли в тот вечер? — спросил я с несколько натянутой улыбкой.

Она пожала плечами.

— Просто решила, что мне пора уходить. Я чувствовала себя там, как инородное тело, и эта чужая среда должна была меня отторгнуть… К тому же, похоже, я несколько переборщила?

— Не стану разубеждать вас, — подтвердил я, чувствуя прилив приятного любопытства, так же, как и неделю тому назад.

Я взглянул на часы и, отметив, что время до обеда еще есть, внезапно предложил:

— Не хотите ли выпить чего-нибудь прохладительного?

— Можно.

Мы перешли улицу и сели за столик под тентом кафе-кондитерской "Прага". Официантка, в ожидании заказа, в небрежной позе стояла у нашего столика, обдирая облупившийся лак на ногтях.

— Мороженое или что-нибудь другое? — обратился я к своей даме.

— Мороженое, — кивнула Пепа.

Себе я заказал рюмку водки, хотя алкоголь в такую жару вряд ли пошел бы мне на пользу.

Когда официантка отошла, Пепа воспользовалась меню как веером.

— Ужасная жара! Вы собираетесь на море?

— Позже.

— Знаете, я нашла книгу ваших пьес и прочла предисловие. Совсем иначе представляла себе ваше детство и юность…

Я взглянул на нее удивленно. Что заставило ее заняться поиском моих произведений?

— А как именно?

— Ну… Я не допускала, что вы — сын трамвайного кондуктора, и вообще…

— Вот видишь, к чему может привести предварительная схема? — прервал ее я. — То же самое произошло и в тот вечер у Корнелии. Ты прочла только предисловие?

Она беззлобно улыбнулась.

— Нет, и обе пьесы.

Я выжидал, будет ли продолжение, но Пепа молчаливо сидела напротив меня, обмахиваясь меню.

— Похоже, ты от них не в восторге? — съязвил я.

— Нет, почему же, "Браки" мне очень понравились. Что же касается второй пьесы, то первая половина — блеск, но затем смелость оставила вас и вы сгладили все острые углы…

Официантка принесла заказ и прижала счет пепельницей. Я отпил большой глоток ледяной водки, причмокнул от удовольствия и засмотрелся на широкий, залитый солнцем тротуар.

— Извините, — словно издалека пробился ко мне голос Пепы, — но я не могу кривить душой, даже если кто-нибудь мне симпатичен.

Я медленно повернул к ней голову и ритуально кивнул головой.

— Благодарю!

— А знаете, когда вы стали мне симпатичны? — продолжала она, улыбнувшись и оживленно помаргивая. — В тот вечер, когда рыцарски вступились за Корнелию. Помните?

— Помню.

— Именно тогда, когда вы меня отчитали, я заметила, что вам стало не по себе. Слова были довольно резкими, но тон и особенно улыбка. Вы улыбались смущенно и извинительно… не могу точно объяснить, что это была за улыбка, но я тогда подумала, что вы — мягкий, деликатный человек, не признающий нравоучений…

"А она не глупа!" — мелькнуло у меня в уме.

— Твоя проницательность производит впечатление. Странно, почему ты до сих пор не поступила в ВИТИС? У тебя острый ум, наблюдательность, нет недостатка в фантазии, а этого предостаточно для кинорежиссера.

Она зачерпнула ложечкой розовое мороженое и медленно поднесла ее к губам.

— Раз вам известно, куда я поступала, вероятно, вы знаете и сколько раз я проваливалась?

— Знаю! — признался я.

— Эти данные вам сообщила Корнелия?

— Корнелия. Хотя, по ее мнению, твой интеллектуальный уровень гораздо выше среднего.

Пепа рассмеялась.

— Ну не трогательно ли? Значит, она так и сказала? Какое благородство, какое великодушие!

Она склонилась над стеклянной розеткой и с жадностью стала вычерпывать растаявшее мороженое, затем резко, вызывающе вздернула голову.

— Почему я не поступила в ВИТИС? Очень просто! Формально — потому, что не могу пробиться дальше третьего-четвертого тура, а фактически — из-за отсутствия связей, включительно и… постельных!

Я холодно промолчал. Эта девушка, казалось, состояла из двух половинок — солнечной и теневой, и показывала то одну свою половинку, то другую. Я скользнул взглядом по ее лицу. Сейчас ее странные глаза и красивые губы показались мне банальными, как и ее слова…

— В сущности, знаете что? — тихо подхватила она после продолжительной паузы. — Иногда я сама не вполне верю в то, что я вам тут наболтала. На что мне надеяться? Ежегодно на этот факультет поступает по крайней мере с полдюжины сыновей и дочерей писателей, режиссеров и актеров. Будь они все даже законченными тупицами, то все равно в течение двадцати лет вокруг них в доме постоянно велись разговоры о кино и театре, сценариях и образах, ролях и постановках. Даже если они несомненные дуболомы, все же что-то запало им в головы. И я сама себя спрашиваю: "Ну а ты, Петрана, куда ты лезешь, что ты знаешь и что ты видела там, на своей малой родине, пока в твою кровь не проник этот микроб?" — "Ты к завтрему фуфайку потеплее мне готовь, будем бревна с Еледжика волочь!" "Ладный лес сегодня валили — гладкий да белый, как сахар, любо-дорого такой пилить". "Устал поди, сынок, дай себе передых, а то упадешь однажды рядом с пилой, да так больше и не встанешь!"

— Это говор твоего края, с синими озерами? — заинтересованно спросил я.

Пепа криво улыбнулась.

— Только я знаю, чего мне это стоило, избавиться от диалекта, хотя порой он предательски дает о себе знать.

— Вряд ли это имеет значение для профессии, которую ты выбрала.

— Для профессии не имеет, но для комиссии… — вздохнула Пепа. — Особенно, если ей больше не к чему придраться.

"Конечно, комиссия виновата в том, что ее до сих пор не приняли!" — мельком подумал я.

— Вам, молодежи, все кто-то мешает! — сухо заметил я. — До сих пор ни разу не встретил молодого человека, который винил бы себя!

— Может быть, вы правы, может, действительно я виновата и напрасно пытаюсь прошибить головой стену… — Она смотрела мимо меня, чуть повыше моего плеча. Между нами сверкнуло что-то синее и острое, как меч, со звоном выхваченный из стальных ножен. — Но я не сдамся, даже если мне придется поступать еще десять лет! — Помолчала немного и окончила с улыбкой: — Родители каждое лето, провожая, выплескивают из медного котелка мне воду под ноги, соседи тоже желают мне удачи, а соседка, тетя Коца, в этом году проводила меня словами: "Ты им не давайся, Петранка! Стой на своем, и победишь софиянок, в нашем краю никто не возвращался побежденным, убиенным — возвращались, но побежденными — никогда!"

И опять ушла в молчание, повернув голову к улице.

Верхняя пуговичка ее рубашки расстегнулась, приоткрыв еле заметную ложбинку между маленьких грудей. Я посмотрел на ее узловатые пальцы с коротко подстриженными ногтями и мысленно спросил, что, в сущности, я знаю об этой девушке. Кто знает, как долго и упорно она шлифовала себя, занимаясь самообразованием, какой непосильный труд вложила не только в то, чтобы избавиться от диалекта, но и от всего того, что мешало ей так естественно сидеть напротив меня и свободно критиковать мои произведения. Я почувствовал неожиданное желание увидеть ее поступившей в этом году, протянул руку через столик и положил на ее.

Она не отняла своей руки, а как маленький зверек, которого погладили по шерстке, взглянула на меня признательно и доверчиво своими синими глазами. Затем медленно вытянула свою руку, нахмурилась и начала, глядя в сторону:

— При первом поступлении меня срезали еще на втором анонимном туре — сценарий на заданную тему. Мне выпала тема "Долг", и я описала действительный случай, рассказанный мне моей двоюродной сестрой, студенткой фототехникума… Несколько девушек едут на практику со своим молодым преподавателем в село Долен, чтобы сделать снимки старых домов. И вот, в этом вымирающем селе, в котором остались одни старики, преподаватель, используя свое положение, настроение девушек, бытовые неурядицы, склоняет к сожительству двух своих студенток. Это я и описала. Мне хорошо знаком сельский быт, я легко воссоздала его атмосферу, а что касается самого события, то здесь я дала волю воображению и думаю, что справилась неплохо. Но меня не допустили до следующего тура. После проверки оказалось, что мою работу оценили в три балла, но я до сих пор сомневаюсь, читал ли ее кто-нибудь. Я написала двадцать страниц, все остальные — по пять-шесть. Кроме того, ходили слухи, что в том году имена студентов-первокурсников уже были известны заранее, так что едва ли комиссия утруждала себя чтением всех работ.

— Но ты ведь сказала, что экзамен был анонимным?

— Формально — да!

— Что значит "формально"?

Пепа резко выпрямилась, откинувшись на спинку стула.

— Зачем вы заставляете меня объяснять банальные и общеизвестные истины?

— И недоказуемые! — нелюбезно буркнул я.

Может быть, она действительно описала всю эту историю со всем присущим юности пылом, но в самой ситуации было что-то грубо тенденциозное, кавычки, в которые она взяла слово "долг", торчали нарочито и провокационно…

— В следующем году я добилась больших успехов, — продолжила она спустя некоторое время. — Дошла до этюда, экзамена по мастерству режиссера. Там, пожалуй, я действительно напутала, получилось не совсем внятно. Вообще о второй попытке спора нет. Но на третий раз ко мне просто придрались, особенно председатель комиссии. На этот раз с этюдом я справилась успешно, пришла очередь четвертого тура, актерского. Я выбрала для чтения стихотворение Стефана Цанева "Маленькая ночная исповедь провинциальной актрисы". Знаете его?

Я кивнул без особого энтузиазма.

— Очень интересный и талантливый поэт! — добавила она. — Я его просто обожаю. По-моему, я читала "Исповедь", как говорится, "с чувством" и подлинной страстью… — И, пронзив меня синим взглядом, Пепа торопливо процитировала:

"Вот откуда она взяла это выражение — "постельные связи"! — осенило меня, когда я допивал последний глоток водки.

— Когда я справилась и с прозой, — продолжала моя собеседница, немного успокоившись, — у комиссии был такой вид, будто она выпила целый литр уксуса. Как могут мужчины быть такими примитивными! Даже если вас задел этот поэт и его стихотворение, будьте умнее, не выдавайте себя, дорогие товарищи! А они сидели передо мной с таким видом, словно все до одного спали с провинциальными актрисами… И, конечно же, срезали меня!

— Из-за выбора стихотворения? — скептически спросил я.

— О, нет, это было бы слишком прямолинейно! Исполнение им не понравилось! Слишком элементарно, "один к одному"! Вы ведь знаете, сейчас в моде это выражение?! "Не говоря уже о ее диалектном произношении!" — добавил один из них. Вообще — полное торжество современной демагогии, гнусной практики, тогда черное выдают за белое, но всегда — под видом объективной справедливости… Это опасней прямого догматизма, там, по крайней мере, знаешь, с чем ты имеешь дело. На всякий случай, я тут же начала брать уроки литературной речи и дикции… — Она оставила пустую розетку в сторону и развела руки. — Вообще, я готова на все, даже на невозможное, как богатырь из сказки, которому царь давал все новые и новые невыполнимые поручения… Вот вам моя краткая грустная история, как говорит Мими в "Богеме". А сейчас мне пора идти, в двенадцать у меня собеседование с режиссером, нас собирают на подготовительную лекцию…

"Сегодня мне везет на оперные сравнения! — подумал я, повеселев. — Сначала "Риголетто", а сейчас — "Богема"! Но мое приподнятое настроение, кто знает почему, быстро растаяло.

Я уплатил по счету и медленно поднялся с нагретого стула.

С чуть затуманенной головой я направлялся в клуб, задумавшись над нашим с Пепой разговором. Ее можно было обвинить во всех существующих грехах, но нельзя было отказать в одном — полной и безусловной искренности. Она не утаила своего мнения о моих пьесах — и положительного и не совсем! Явно, ее привлекали смелые, дерзкие и бескомпромиссные произведения. Да и кому из молодых они не импонировали? — Чем острее и критичней, тем ценней!.. Как "Исповедь провинциальной актрисы"!.. Я почувствовал, как в моем сердце шевельнулась зависть. "Обожаю этого поэта!" А скажет ли она своим друзьям: "Обожаю драматурга Венедикова?" Сомневаюсь… "Первая половина просто блеск, но затем вам не хватило смелости…" — сказала она. Вероятно, она права… Подожди, девочка, дай мне окончить новую пьесу, и тогда тебе просто нечего будет сказать!

Я усмехнулся в приступе самоиронии. Действительно ли мне хотелось написать историю с анкетой и катастрофой так, чтобы молодежь вроде Пепы взвыла от восторга? А почему же я тогда был против фильма Мари-Женевьев и ее коллег? Я смахнул пот со лба — давала себя знать выпитая водка и безжалостно палящее солнце, стоявшее в зените. "Глупости, их сценарий о другом. В моем была бы боль, серьезная обеспокоенность, а не мелкие подколки! Вообще — все зависит от позиции и, кроме того, — от закалки и закваски самого автора! А у меня была крепкая закалка, ведь и Перфанов, принимая меня в первый раз в своем огромном кабинете, сказал то же самое: "Мануил говорил мне, что ты наш парень!"

Меня удивило это странное воспоминание, и я поспешил прогнать навязчивые мысли. Медленно плетясь оживленными тротуарами, я пытался выбирать скудные тенистые места у самой стенки домов. Встречные прохожие, казалось, обдавали меня жаром, эти покрасневшие, пыхтящие мужчины и женщины словно дополнительно накаляли и без того невыносимый зной.