Рандеву

22

— Я еду за покупками.

— Ой, мам, можно с тобой?

— Нет, мое сокровище, уже поздно. Я хочу, чтобы в девять часов вы лежали в постели.

— Какая разница, — пробурчал Эрик. — Все равно завтра суббота.

Бастиан выжидающе смотрит на меня, подняв голову. Для него каждая поездка в город была счастливой возможностью получить маленький подарок или пакетик лакомства. Я их слишком разбаловала.

— Нет, милый, мама хочет поехать одна, без деток.

Эрик поднял брови.

— Я просто не хочу… — сказала я излишне резко. — Я хочу просто… Да ничего я не хочу! Спокойно пройдусь одна по магазинам. Мне нужна новая юбка, а не только продукты.

Эрик пожал плечами.

— Мама не хочет брать вас с собой, ребятки. Значит, поедете в следующий раз.

— Я привезу шоколад, — я постаралась смягчить отказ.

— Киндер-сюрпри-из? — завел Бастиан.

— Ладно, только получишь ты его завтра. Я хочу, чтобы вы уже спали, когда я вернусь.

Последнее было скрытым указанием для Эрика. Не то чтобы это действовало, но я не оставляла попытки.

Супермаркет в городе было не сравнить с магазином Дейна в нашей деревне. Ничего похожего. Наш старый деревенский магазин выглядел лавкой на ярмарке по сравнению с этим французским «Ле Клерком»[41]. Это был настоящий парк развлечений, парни говорили о нем grande surface, что дословно означает «большая площадь», и это еще недостаточно сильно сказано. Этот супермаркет был, что называется, велик. Огромен и по размерам, и особенно с точки зрения выбора. Голова шла кругом. Целые ряды десертов, масла, мяса, рыбы, ракообразных, сыра, хлеба, шоколада, экзотических фруктов, прохладительных напитков, белья, посуды, электроники, книг. Тысячи квадратных метров; там можно затеряться, а можно было провести весь день. В мясном отделе интерес Изабеллы и Бастиана вызывали говяжьи языки, бараньи сердца и все прочие, не менее эффектные анатомические части парнокопытных животных, которые мы в Голландии знали только по картинкам. В рыбном отделе среди ломтиков семги иногда для украшения лежали акульи головы с невыразительными неподвижными глазами. Мои дети разглядывали их со всех сторон с глубоким почтением. Аквариум с живыми раками тоже вызывал у них нездоровый, на мой взгляд, интерес.

Я решила ограничиться составленным дома списком и, не глядя по сторонам, повезла тележку перед собой. Отдел замороженных продуктов обошла, а в остальные заглянула на минутку. Расплатившись в одной из тридцати семи касс, нырнула в магазин готового платья, разместившийся в том же здании. Моя тележка осталась у входа без присмотра. Я делала так уже не раз, и никогда ничего не случалось.

На стойке с нарядной одеждой я нашла черную юбку из хлопка стрейч. Потом захватила с полки несколько бюстгальтеров. Черное кружево, чашечки на три четверти. Я примерила юбку и покрутилась перед зеркалом. Прижала руки к бедрам. Еще повертелась. Слишком коротко. Слишком ли? Можно ли мне еще носить такие юбки? Мою уверенность в себе умерял безжалостный свет, при котором были видны все шероховатости на моих оголенных ногах. Вопреки очевидному, я решила купить эту юбку: где еще освещение так же невыгодно, как в примерочных кабинках? Кстати, непонятно, почему.

Из бюстгальтеров подошел один. Фасон, который я не носила уже много лет. Я осмотрела свое отражение в зеркале и не смогла удержаться от усмешки.

Я въехала на улицу Шарля де Голля с двумя полными сумками продуктов на заднем сиденье, там же лежали мои обновки. Широкая улица со старыми домами, множеством светофоров, но без единого дерева. И без парковок. Стемнело, и тут же зажглись фонари, излучавшие какой-то странный свет — оранжевый. Я пересекала узкие переулки с ветшающими домами, справа и слева стояли припаркованные машины. Здание бывшей больницы, в котором жил Мишель, выглядело мрачно. Большое, безликое, возведенное из огромных бетонных плит. Главный вход посередине. В одном из переулков мне удалось оставить машину. Голые ноги обдувал прохладный осенний ветер. Я огляделась. Вокруг никого не было. С главной улицы на припаркованные машины падал тусклый свет фонарей.

В кварталы вроде этого я обычно не заглядывала.

И все-таки я шла по нему. Каблуки зацокали по тротуару. Впервые в жизни я делала не то, чего от меня ожидали, а то, чего всем своим существом хотела сама. Я не знала, что было тому причиной — эмиграция, кризис среднего возраста, спартанский образ жизни в последние месяцы, осень или все это вместе взятое. Знала только, что сейчас выбираю, что мне делать, сама, и не хотела отказываться от своего выбора. Чувство было более чем приятное.

Это ощущалось как освобождение.

Перед входом я остановилась. Три ступеньки вели к двустворчатой двери с зарешеченными стеклами. Я толкнула правую створку. Она поддалась. На полу валялись сплющенные банки и рекламные буклеты. Я поднялась по лестнице. В зеленоватом свете ее бетонные ступеньки выглядели уныло. Стены были облицованы тускло-желтой плиткой, которую прочерчивали серые швы.

Здесь жил Мишель. Он спускался и поднимался по этой лестнице по меньшей мере дважды в день.

На втором этаже я слегка отдышалась. Сердце колотилось. Двери, двери, двери — ни одного окна. Грязно-белые стены со следами веника, обрешеченные светильники. Моя свобода приняла форму тюрьмы.

Я постучала в дверь, на которой красовалась цифра 38, но прежде одернула юбку, встряхнула головой и подбодрила сама себя. Попробовала сглотнуть, но не смогла. Во рту пересохло.

Дверь открыл Мишель. На нем были узковатая ярко-зеленая футболка с надписью и черные боксерские трусы в обтяжку. Он изучающе посмотрел на меня. Я не смогла понять этот взгляд. Потом последовал приглашающий жест — он открыл дверь пошире, и я вошла.

Посередине комнаты я остановилась. Она была ненамного больше, чем спальня Бастиана. Слева располагалась простая бежевая кухонька, чистая и опрятная. Маленькое квадратное окошко напротив меня выходило на соседнее многоэтажное здание. Двухместный диван неопределенного цвета и металлическая полуторная кровать с простым одеялом в серую полоску. Серый ковер, маленький телевизор и CD-плеер. Стену над кроватью украшал постер фильма Тарантино. Приемник с будильником, стопка журналов, диски и две масштабные модели мотоциклов.

Вот так. И не более. Это был его дом. Его дом.

Больший контраст нашему простору, бесчисленному множеству комнат и гектарам земли едва ли был возможен.

Я еще ничего не сказала, Мишель тоже. И все-таки наше общение было непрерывным. В комнате метались электрические разряды. По мне пробегала нервная дрожь.

Когда его рука нашла дорогу ко мне под юбку и он уткнулся лицом мне в шею, я вспомнила, зачем сюда пришла. Все остальное исчезло. Я обошла бы всю землю, только чтобы почувствовать это тело, прижавшееся к моему. Я в этом не сомневалась.

— У меня есть для тебя кое-что, — сказал Мишель, когда я вернулась из туалета, расположенного в коридоре.

Ванную он делил с восемью другими жильцами. Никого из них не было дома. Только их грязное белье, полотенца и пестрая коллекция кружек с зубными щетками.

Увидев, что он передо мной положил, я остолбенела. Вблизи я видела это впервые в жизни.

Кокаин.

Я уставилась на зеркальце, на щепотку белого порошка, лежащую на нем. Меня обуревали самые разные мысли и чувства.

— Ты же хотела?

Мишель растянулся на кровати, подложив под голову две подушки. Диск, который он поставил в мое отсутствие, был мне незнаком. Французский рэп.

Значит, он прекрасно понял, о чем шла речь, когда мы с Петером перешли на голландский той ночью на исходе праздника. Но то была просто пьяная болтовня.

Так ли это?

Я, не отрываясь, смотрела на порошок. Как загипнотизированная. Закусила нижнюю губу. Всего одна полоска. Принесет ли это вред?

Я бросила взгляд на будильник, подсчитывая. Девять часов. В десять я должна быть дома, более позднее возвращение не смогу объяснить. Значит, примерно через полчаса нужно уйти.

Не было ли это подстроено? Не предстану ли я перед своими домашними — вследствие выбора, перед которым сейчас оказалась, — с расширенными зрачками и обуреваемая переполняющими меня энергией и безрассудством?

Я так часто видела это по телевизору. Так много об этом читала.

Это делали все на свете. Мой собственный зять, хорошая подруга, множество других людей. Все. Так почему же мне нельзя?

Это новый опыт. Я заметила, что дрожу и дышу чаще. Из истории известно, что кокаин употребляли Фрейд, Эдисон и Жюль Верн. А раз они это делали…

Я дышала все чаще. Перевела взгляд с Мишеля на белый порошок. Опять посмотрела на часы.

— Я не буду, — вдруг сказала я вслух, скорее самой себе, чем Мишелю.

Мишель лежал, глядя прямо на меня. С удивлением.

— С этого ничего не может быть. Здесь немного. Через часок выветрится.

Я покачала головой.

— Нет, в самом деле нет. Прости.

— Боишься?

Я кивнула.

— Жаль.

Я легла рядом и прижалась к нему. Поцеловала в нос.

— Но это очень мило с твоей стороны.

Мишель слегка улыбнулся, играя с моими волосами.

— А ведь ты не знаешь, от чего отказываешься.

— Может быть, это и хорошо.

Он посмотрел через мое плечо на маленькую полоску белого порошка. Уткнулся подбородком в ложбинку у моей шеи. Рассеянно погладил меня по животу. Я задрожала.

— Приберечь? — спросил он. — До следующего раза?

Я колебалась. Может быть, слишком долго.

— Да ладно, — сказал он. — Ничего страшного.

Странно, но теперь я чувствовала себя виноватой. Я понятия не имела, сколько ему пришлось заплатить и какого труда стоило купить для меня кокаин, но главным было даже не это. Денег у него не так-то много, а французские законы относительно наркотиков ужасно строги…

Мишель рисковал ради меня, а добродетельная Симона Янсен рискнуть не решилась.

— Тебе не надо было этого делать, — сказала я. — Это слишком дорого. И опасно.

— Я хотел дать тебе что-нибудь, чего тебе хочется… Что-нибудь, о чем не надо знать Эрику.

— Ты это уже делаешь, — сказала я.

Моя рука скользнула вниз по его животу.

— Более чем достаточно. Поверь мне.