Рассказы о пережитом

СВЕРЧОК

Пшеничные поля под Вардаром потрескались от летнего зноя. Зерно начинало осыпаться. Тюремное начальство решило выводить нас на работы. Каждое утро нас строили в колонну и выводили за железные ворота тюрьмы, минут через десять мы уже были на поле. Там нас ждали серпы, немилосердная жара и долгий страдный день. Но как бы тяжело нам ни было, мы предпочитали находиться под ясным летним небом. Все же там можно было хотя бы издали поглазеть на свободных людей, подышать чистым воздухом и даже окунуться в быстрые воды Вардара, когда разрешала охрана.

На берегах водились разные зверюшки, которые стали попадаться нам на глаза с первого дня. Сначала Пантелей принес в камеру завернутого в рубашку ежа. Кое-кто поморщился, но Пантелей заверил всех, что ежа так же легко приручить, как кошку, что это умное и доброе животное. Новый обитатель действительно оказался приятным сокамерником. Хозяин подкармливал его змеями. Единоборство ежа с ними превращалось для нас в настоящий спектакль. Еж норовил вцепиться в змею подальше от ее головы, а затем моментально сворачивался в клубок и терпеливо ждал, когда она издохнет на его колючках.

В мечтах о победе Пантелей всегда отводил место и своему ежу, представлял, как отнесет его домой и выпустит в палисадник.

Его примеру последовали и остальные. Вскоре пять тюремных камер, видом своих походивших на казарму, были забиты пернатыми, пресмыкающимися и млекопитающими. В каждой из них на двухъярусных нарах спало около сорока человек. Самим тесно, а тут еще приходилось выкраивать место для новых квартирантов. Но выход нашли. Пантелей спал вместе со своим питомцем, утверждая, что тот его не колет. Петко хвастался, что зайчонок спит, прильнув к его щеке: мягко и тепло, причем не только телу, но и душе. Горлицы Илийки постоянно искали убежища в волосах хозяина: наверное, его шевелюра походила на гнездо. Но он сделал птицам клетку и подвесил ее под потолком. Там же примостились клетки и с другими пернатыми. Каждое утро они будили нас своим пением.

Бай Иван Молчун поймал ястреба. Ястреб возмужал у нас на глазах. Хищная птица облюбовала себе раму открытого окна, и, вернувшись с работы, мы всегда натыкались на его пронзительные, немигающие глаза. Дружелюбно держался ястреб только с хозяином.

Кольо пополнил нашу зоологическую коллекцию множеством черепах. Одни из них были величиной с блюдце, другие-совсем крохотные, не больше пуговицы. Живко пристрастился к змеям.

Все было нормально. Мы приносили все новых зверюшек, подкармливали их. Утром они провожали нас на работу, черепашки ползали по нарам, в клетках распевали птицы, по полу подскакивал заяц, всегда подозрительно относившийся к ежу Пантелея.

К концу жатвы трое наших товарищей бежали из тюрьмы. Начальство перестало выводить нас на работы, запретило выходить из камер и ввело строжайший режим. Мы больше не могли приносить еду для животных, и они голодали. Илийкины горлицы перестали петь. Их не выпускали из клетки, опасаясь нападения изголодавшегося ястреба. Он все так же сидел на оконной раме, темные глаза его ввалились. Еж начал охотиться на змей, из-за чего между Пантелеем и Живко несколько раз вспыхивали ссоры. У меня был небольшой воробышек, чтобы прокормить его, хватало крошек. Правда, он безумолчно чирикал, порхал с места на место и норовил поживиться и без того небогатым кормом остальной живности. Голодный ястреб несколько раз кидался на него, но воробей молниеносно прятался под нары.

Неожиданно в тюрьму пожаловал с проверкой окружной прокурор. Он вошел в нашу камеру, а за его спиной замерли сжавшиеся от страха надзиратели. Еще на пороге тучный сановник встретился взглядом с ввалившимися глазами ястреба, потом из-под нар вылез еж и начал обнюхивать его ноги. Прокурор отфутболил колючего разбойника и рявкнул на тюремщиков:

— Это что такое, тюрьма или зверинец? Вы у меня за это ответите, тупицы! Развели здесь черт знает что! Немедленно очистить камеру от этой нечисти!

Сначала мы выпустили ястреба. Вытолкнули его из камеры, и он после недолгих колебаний расправил крылья и улетел. Бай Иван следил за его полетом, пока ястреб не скрылся из виду. Затем надолго замкнулся в себе.

Вслед за ястребом улетели горлицы и остальные птицы. Во время прогулки Кольо выпустил через щель под железными воротами черепах. Лишь самую маленькую он, дрогнув сердцем, украдкой сунул в карман. Но надзиратель заметил обман. Пришлось расстаться и с ней. Уползли от нас змеи, убежал заяц.

Последним вынес своего ежа Пантелей. Ни на кого не глядя, он медленно присел перед воротами и так же медленно, скрепя сердце, опустил на землю своего приятеля. Еж, обессилевший от голода, не хотел двигаться. Хозяин подтолкнул его, и колючий комочек без всякой охоты перекатился за ограду. Пантелей выпрямился, посмотрел на нас невидящим взглядом и внезапно расплакался.

Остался лишь мой воробышек. Расстаться с ним оказалось не так-то просто. Подброшенный высоко в небо, он улетел, но вскоре вернулся и опустился прямо мне на голову. Тогда один из надзирателей отнес его на огород — в километре от тюрьмы — и там выпустил на волю. Воробышек снова вернулся и сел на голову Пантелея. Другой надзиратель, ездивший по делам в Битолю, взял его с собой и отпустил где-то совсем далеко. На следующий день воробышек снова был тут как тут. Тогда дежурный надзиратель подрезал ему крылышки и перебросил птицу через высокую ограду. Кошка нашего повара тут же придушила его.

Наступила зима. Мы перестали вспоминать о наших зверюшках, как вдруг оказалось, что не все они покинули нас. Самый молчаливый из нас, Панчо, носил в тюрьму сверчков. Он держал их в коробочке, проделав в ней отверстия для воздуха. Сверчки дружно вливались в хор певчих птиц. Подчинившись строгому приказу прокурора, Панчо, как и другие арестанты, отпустил сверчков на волю. Но один из них, видно, выскочил из коробочки и забился в какую-то щель в стене.

Странные чувства пробуждал в нас этот сверчок. Ночи напролет он выводил свои рулады, и промозглая камера словно начинала полниться ароматами сенокоса, раннего лета. Боже мой, как же мы, сгрудившись на нарах, слушали его, как верили в то, что человеческое счастье можно завоевать и что для этого достаточно одного-единственного — нашей готовности к самопожертвованию…