Рассказы о пережитом

ЛИЦО, КОТОРОГО Я ТАК И НЕ УВИДЕЛ

Зал суда был переполнен людьми. В конце первого ряда я увидел маму. Голова ее была повязана черным платком. Не оборачиваясь, я время от времени бросал в ее сторону быстрый взгляд. Она очень изменилась: осунувшееся лицо, сгорбленные плечи, опухшие от слез глаза. Мне очень хотелось сказать ей хоть словечко, как-то утешить, но за спиной каждого из нас стоял конвоир. Нам было запрещено поворачивать голову, не говоря уже о том, чтобы сделать хоть шаг в сторону. Вдруг я заметил, что мама с ужасом смотрит на тяжелую цепь моих кандалов. Представил, о чем она думает: «Раз его цепь самая толстая, значит, он больше других виновен и наказан будет строже остальных!»

Действительно, по сравнению с остальными подсудимыми я находился в наиболее тяжелом положении, но размеры кандальной цепи ничего общего с этим не имели. Перед отправкой в суд нас собрали в подвале тюрьмы. Там было приготовлено много разных цепей — от тяжелых до легких, подобных тем, на которых держат скотину на привязи. Каждый мог выбирать себе «по вкусу». Все и бросились выбирать, а я замешкался, и мне досталась самая толста; и тяжелая. Но мама этого не знала и все смотрела, бедная, на мои ноги. Хорошо еще прокурор сразу принялся с жаром обличать нас, и она перевела испуганный взгляд на него. Судебные страсти накалялись. Мне казалось, что мама и думать забыла о цепи, но она неожиданно оказалась рядом с моим конвоиром, у меня за спиной, тронула его за локоть и шепотом спросила:

— Отчего у сыночка моего оковы самые тяжелые?

Я не на шутку встревожился: нашла у кого спрашивать — сейчас он рявкнет и напугает ее до смерти! Но ошибся. Конвоир секунду-другую помолчал, а потом тоже шепотом ответил:

— Да потому что орел, не чета другим!

Мама удивилась такому ответу, отошла и вернулась на свое место. Меня слова конвоира тоже озадачили — что он за человек? Уж не насмехается ли надо мной? Но голос его прозвучал тепло и сочувственно. Мне даже показалось, что где-то я уже слышал его. Где и когда мы могли встретиться? Я напряг память и неожиданно вспомнил — в полицейском участке, больше двух месяцев назад. Мне не давали воды, это был один из видов пытки. Кто не испытал этого, тому трудно представить, что это такое. Горло пересыхает, губы трескаются, грудь жгут раскаленные угли. В конце концов у меня начались галлюцинации. То и дело казалось, будто в углу камеры течет из крана струйка воды. Понимаешь, что этого быть не может, а все равно подставляешь ладони под несуществующую струю. А снаружи, из коридора, постоянно доносился шум воды из кранов — они открывали их специально, чтобы усилить мои страдания.

В одну из ночей, когда мне казалось, что я начал сходить с ума, до моего слуха долетел характерный звук наливаемой в алюминиевую кружку воды. «Вот еще одну пытку придумали», — пронеслось в моем возбужденном сознании. Но тут дверь в камеру приоткрылась и в щель просунулась рука дежурного охранника с кружкой воды.

Я лихорадочно припал к ней и в несколько глотков опорожнил содержимое. Охранник принес еще. После этого в часы своих дежурств он каждый раз поил меня досыта. Представляю, как изумлялись полицейские моей невероятной выдержке.

Я ни разу не видел его лица. Поэтому очень хотелось теперь хоть одним глазом взглянуть на него, но поворачивать голову было строжайше запрещено. Подобный поступок в лучшем случае мог повлечь за собой строгое предупреждение, а это еще больше растревожило бы маму. Оставалось ждать подходящего момента. Но ничего у меня не вышло — охрану сменили еще до того, как был объявлен перерыв.

Пришло Девятое сентября. Я не забыл того охранника и все ждал, что он разыщет меня, может, даже попросит о какой-нибудь мелкой услуге, ведь и он в свое время помог мне. Долг, как говорится, платежом красен!

Мне доподлинно известно, что его не расстреляли. В том городе, где меня арестовали и судили, не был расстрелян ни один полицейский. Но этот человек ко мне так и не пришел, ни о чем не попросил. И тем самым, как мне кажется, показал свое лицо.