Рассвет. XX век

Глава 10

Улыбка была вызвана отнюдь не радостью от прихода неизвестных. Да и чему тут радоваться? Двое выглядели откровенными бандитами или штурмовиками радикальной политической партии, что, можно сказать, почти одно и то же. Третий, с растрёпанной копной светлых волос, не больно-то отставал от них, хотя и одеждой, и общими манерами пока не дотягивал до заветного статуса. В общем, ничего хорошего появление таких мордоворотов для Мецгера не несло — а значит, было проблемой и для меня.

Я улыбался, чтобы пустить в ход деморализующую силу оскала. За последние дни я провёл перед зеркалом немало времени, растягивая губы и управляя лицевыми мышцами, чтобы придать своей улыбке хоть чуточку дружелюбия. Без толку. Уродливое выражение, обещавшее невыразимые страдания любому, кому не посчастливится со мной столкнуться, никуда не делось. Жуткой ухмылкой Макса можно было пугать детей до икоты. Даже взрослые не могли устоять перед этой ней. Они терялись и дрожали, точно кролики перед удавом. Прохожие переходили на другую сторону дороги, а владельцы лавок предлагали товары с огромной скидкой. Я не брал, уж больно это смахивало бы на вымогательство.

Коронный приём не подвёл и на сей раз. Троица ощутимо струхнула и подалась назад. Из их взглядов пропала надменность. Бритые молодчики полезли в карманы полутренчей — несомненно, нащупывали ножи или кастеты. Центральный тип, стоявший ко мне ближе всех, громко сглотнул. Рядом со мной он смотрелся карликом, разозлившим великана.

— Я новый наёмный рабочий герра Мецгера, Макс Кляйн, — сообщил я, взирая на прибывших с высоты своего монументального роста. — У вас к нему какое-то дело?

— Т-т-так это ты… про тебя он говорил… — пробормотал парень в жилете.

Полутренчи переглянулись. Узнав, что я не воплощение смерти на Земле, а всего-навсего помощник мясника, они явственно приободрились. В глазах их снова засверкали шальные огоньки.

— Посторонись, образина, у нас разговор к твоему хозяину, — бросил правый.

Левый, более осторожный, промолчал, по-прежнему сжимая руку в кармане.

— Что-то не нравится мне, как вы разговариваете…

— Мало ли что тебе не нравится, падаль!

Я даже несколько восхитился упорству, с которым полутренчи нарывались на неприятности. На вид им было не больше семнадцати. На войну они по возрасту не поспели и потому залихватской храбрости смертников не приобрели — в сущности, обычные молокососы, которым ещё не давали толком отпор.

По правде говоря, я полагал, что ввяжусь в потасовку куда раньше. Тело Кляйна привыкло откликаться ударом на удар, оно было рождено для насилия, как птица для полёта. А вместо этого я занимался ремонтом в кирхе и церковных пристройках. Всё равно что мечом пахать борозду. Окружающие видели мою комплекцию и не строили из себя героев, чем изрядно облегчали мне жизнь. Но и проверить боевые рефлексы Кляйна в реальной драке я не мог — до этого момента.

Из-за моей спины выглянул Курт. Заметив его, полутренчи нацепили омерзительнейшие усмешки, а светловолосый неловко прокашлялся.

— Дядя, я… вернулся, как и обещал. Вы что решили… насчёт членства в союзе?

— Дурак ты, Ганс, — выплюнул Курт. — И никакой я тебе не дядя. Я работаю сам по себе, и точка. Заруби себе на носу и не думай, что твоей компашке придурков удастся меня запугать.

Он скрестил руки на груди.

Сначала я подумал, что он ведёт себя столь вызывающе из-за моего присутствия. Но затем он обратился ко мне:

— Макс, иди к Густаву. Вы пока примеряйтесь к пианино… Я разберусь.

Голос у него был мрачный, однако решительный. Фронтовика парой малолетних клоунов испугать было нельзя.

Я счёл, что встревать в чужие разборки ни к чему. Меня ведь даже попросили не вмешиваться. Но полутренчи думали иначе. Услышав, что их назвали придурками, они как по команде надулись и покраснели. Правый пихнул Ганса локтем в бок и вытащил нож. Его напарник слева показательно натянул кастет.

— Тебя, пень трухлявый, давно не учили манерам? Сейчас мы тебе доступно объясним, кого надо уважать.

Ганс побледнел, но отговаривать сообщников не стал. Он сжал кулаки и сказал мне:

— Ты… вали отсюда, пока цел! Отобрал у меня работу и скалишься, гнида!

Свои слова он подкрепил неуверенным замахом.

Получается, потасовки не избежать.

Ганса я бить зарёкся. Ни к чему это было. Всё-таки он назвал Курта дядей, да и вспомнил я, что Мецгер упоминал некоего пропавшего Ганса, который не явился на разгрузку из-за карт и выпивки. Так или иначе, вредить ему было себе дороже, пока я не разобрался в ситуации окончательно. Кулаки-то Кляйна размером немногим уступали арбузам — такими один раз врежешь, и можно на отпевание.

К счастью, был и другой путь.

Я ушёл чуть в сторону от удара, подступил к Гансу, прижался к нему — нога к ноге, легко толкнул его в бедро, и парень отлетел назад, словно в него пальнули из пушки. За собой он увлёк двух недоумков, грозивших оружием, — лестничная площадка была тесной. Они столпились на ней, как кегли, — как кегли и полетели. Гансу хватило ума не подниматься, а вот полутренчи жаждали расплаты.

Дождавшись, когда вскочит первый, я сделал короткий шаг к нему и без затей ткнул костяшками пальцев в кадык. Ткнул легонько, едва коснулся, но этого оказалось достаточно. Он скорчился и захрипел, пытаясь вдохнуть. Я рывком поднял его, отобрал нож и без затей спустил молодчика с лестницы, напоследок придав ему ускорение пинком. Его товарищ, поднявшись, бросился на меня с кастетом. Я перехватил его предплечье, дёрнул на себя — раздался отчётливый хруст, и парень завопил диким голосом. Кастет упал в мою заботливо подставленную ладонь; я зарядил полутренчу оплеуху, от которой он затих, и отправил вслед за первым остолопом.

Расправа заняла от силы десяток секунд — и прошла с поразительной лёгкостью. Чувствовалось, что Максу далеко не впервой сходиться в рукопашной. Реакция у него была молниеносной; а с виду — медведь неповоротливый. Впрочем, организм Кляйна, подстёгнутый адреналином, дракой остался недоволен. Кулаки так и чесались поддать полутренчам изо всех сил, — но после такого пришлось бы полдня потратить, оттирая от стен кровь. Да и разговор с полицейскими получился бы тяжёлым.

Короче говоря, полевое испытание возможностей тела увенчалось оглушительным успехом.

Оружие молодцов я после недолгого изучения сломал — нож переломил пополам, а кастет согнул.

— Железо — дрянь, — объяснил я Курту. Он торопливо закивал.

Его моя скорость впечатлила ещё больше, чем меня самого.

За ним маячил Густав. Он не вытерпел остаться наедине с пианино. В его глазах, когда он смотрел на меня, горел восторг.

На какое-то время над лестничной клеткой повисла тишина. Ганс перестал притворяться, что валяется без сознания, и привстал, с гримасой потирая ногу. Курт смотрел на него со смесью брезгливости и жалости.

— Дядя… — наконец выдохнул Ганс.

— Пошёл вон, — сказал Курт. — Тебя заждались внизу твои дружки. И не возвращайся, пока не наберёшься ума. А лучше поезжай обратно. Берлин тебя испортил.

Под презрительным взглядом Мецгера Ганс заковылял по лестнице. Он растормошил полутренчей, и бравая троица покинула дом, шатаясь, будто пьяные.

Курт нахмурился и помассировал виски.

— Дальний родственник, — сказал он, хотя я ни о чём не спрашивал. — Седьмая вода на киселе. Приехал покорять столицу. Попросили присмотреть, дать работу… Он ведь ответственный! И трудолюбивый! А этот идиот связался с дурной компанией.

— Кто они?

— Чёрт их знает! Мне он их представлял, как охранную организацию левого толка. Они-де покровительствуют союзам и объединениям. Раньше он про них молчал, а после того как явился в последний раз, его и прорвало. Я ему сказал, что больше терпеть его выходки не собираюсь, мол, нашёл замену, и указал на дверь. А он словно взбесился! Объявил, что расшибался в лепёшку, чтобы меня приняли в союз мясников — причём с заковыристым названием. Ни я, ни мои знакомые о таком даже не слышали! И для вступления якобы нужно выплатить первичный членский взнос, потом страховку…

Он махнул рукой.

— Обычная шпана. Сегодня социалисты, завтра якшаются с независимыми, послезавтра — гоняют вместе с нсдаповцами большевиков и евреев… Пока страну раздирают на части позорным Версалем [1], эти падальщики урывают свои крошки.

— Так вы из народников? И вы, и ваше «Сообщество взаимопомощи»?

Политическую принадлежность Курта, а также союза, куда он меня настойчиво звал, я приблизительно представлял и так, но тут подвернулся удобный случай уточнить наверняка. Риторика Мецгера во многом напоминала прокламации НННП, Немецкой национальной народной партии.

— Я из реалистов, Макс, ну и циник немного. Как не стать циником, когда видишь, что люди творят со своей жизнью? И можно на ты, в самом-то деле. На одной войне воевали, да и сейчас… выручил ты меня. С этих сопляков сталось бы полезть на рожон, встреть я их один. А с обрубком особо не повоюешь.

Курт похлопал себя по нехитрому протезу. Мелькнула мысль смастерить ему новый, получше. Мелькнула и спряталась до лучших времён.

— Не народник я. Вылитую воду обратно в ведро не собрать, — продолжил Курт. — Кайзер трусливо удрал в Голландию, да и плевать на него. Незачем восстанавливать былое, тут сберечь бы то, что осталось. Я не мастер болтать, встретишься с Эдуардом, тогда языками и почешете. Это председатель «Сообщества». Мы вместе служили. Отличный парень, хоть и был фельдфебелем!

Он хохотнул и вновь приобрёл серьёзный вид.

— Надо бы поспешить. До Фронау путь неблизкий; наш склад на самых задворках.

Я прикинул расстояние и молча кивнул. Мясник жил на юго-востоке. Предстояло пересечь весь город, так как Райниккендорф располагался на северо-западе.

— Отличную вы им взбучку устроили! — с придыханием произнёс Густав. — Взгрели как надо!

Мне не понравился его взгляд. Так смотрят на кумира, на идола. И всё из-за чего? Из-за того, что ловко избиваю людей?

— Брось, ерунда это, парень. Лучше б ты так восхищался учителями, врачами и учёными. Вот они — герои.

Густав обиженно поджал губы, но открыто спорить не полез — мой авторитет победил.

Погрузили пианино в телегу. Работал я, по сути, в одиночестве: от одноногого Крута пользы не было, а Густав больше бестолково метался вокруг, чем реально помогал. Придерживал пианино, когда надо, чтобы не завалилось, и на том спасибо.

Когда мы закончили, повалил снег. Стояло безветрие, и крупные хлопья сыпались почти отвесно. Я поднял воротник пальто.

— Аккурат в первый день зимы, — хмыкнул Курт.

Его окутала задумчивость. Наверняка прокручивал в голове сцену с парнями в полутренчах — как ни храбрись, а одному против них калеке не сдюжить. Да ещё и предательство Ганса…

Мецгер вытащил сигарету. Предложил и мне. Я отказался.

— Ладно тебе, Макс, это не буковый лист, — сказал он, затягиваясь. — Не та гадость, которую мы смолили в окопах, пока лёгкие не лезли наружу. «Лесная тишина», а?

Я был непреклонен.

— Бросил, когда вернулся.

— Правильно, — неожиданно согласился Курт. — Я тоже. Но иногда дёргает что-то… И чёрт бы меня побрал, если это не капуста, пропитанная никотином! Будто и не возвращался из траншей. Самообман — страшная вещь.

Он затушил сигарету и постучал по борту телеги.

— Трогай, чего ждёшь!

Густав хлестнул вожжами клячу, и повозка тронулась с места.

Склад представлял собой вытянутое одноэтажное здание. Крышу ему посеребрило свежевыпавшим снегом. По бокам его окружали братья-близнецы, такие же складские дома, державшиеся в стороне от поселения. Между ними вытянулись, как часовые, ветвистые деревья; на некоторых ещё сохранились отдельные листья, съёжившиеся и почерневшие. По левую руку от зданий тянулись поля.

Густав остался приглядывать за повозкой, я же в компании Мецгера-старшего направился внутрь.

На складе было просторно. Пахло сыростью и подгнившим зерном. Деятельные рабочие возводили в дальнем конце помост и трибуну при свете керосиновых ламп. Вдоль стен прохаживались темные фигуры, что-то измеряли, вполголоса переговариваясь. Их бормотание заглушало препирательство двух людей, которые стояли в центре помещения. Рядом с ними высились друг на друге три ящика; на верхнем отсутствовала крышка.

— Это же хлам! Натуральный мусор! Они никуда не годятся, Вильке, понимаешь ты это? Даже в качестве дубин — треснут, а то и развалятся! Некоторые уже сломаны. Ржавое барахло! — распалялся первый, невысокий плотный мужчина с усами цвета ржавчины. Они воинственно встопорщились, когда их владелец от души пнул нижний ящик. — И в этих та же дрянь?

— Другого товара не найти, — степенно ответил ему второй. Его лысина блестела, отражая свет ламп. — На дворе не восемнадцатый год, Эдуард, и даже не девятнадцатый. Мне пришлось изрядно постараться, чтобы раскопать хоть эту древность.

— Именно что древность, — скривился усач. — Ни одна из них не сделает ни единого выстрела.

— Разве решающую роль играют не намерения? Никто не будет ждать, чтобы мы сами себя вооружили по последнему слову.

— Проклятье, Вильке, чему ты обучишь ребят, показав им это дерьмо?

— Ну уж отработать движения затвора на этих железках можно.

— И прости-прощай показательное стрельбище!

Наше появление осталось для этих двоих незамеченным. Курт не стал вмешиваться в перепалку, я же с интересом пригляделся к ящикам. Содержимого нижних я не видел, но догадывался, что они заполнены тем же, чем и верхний.

А в нём лежали винтовки.

После войны новосозданное правительство выпустило приказ, согласно которому возвращавшиеся солдаты были обязаны сдать вооружение по месту жительства. Без этого не произвели бы расчёт в виде небольшого денежного довольствия и комплекта одежды. Из-за всеобщего хаоса следили за исполнением приказа спустя рукава, и следующие годы государство потратило на то, чтобы изъять у населения оружие. С винтовками расставались без большой охоты, однако несколько полицейских рейдов после подавленных восстаний охладили самые горячие головы.

Забрать револьверы было тяжелее. Они воспринимались солдатами как часть тела. Без них многие не могли заснуть. Рука безуспешно нащупывала знакомую рельефную рукоять, а в груди рождалось волнение — как отбиваться, если вдруг в комнату завалятся англичане? Макса это коснулось в полной мере. Первые месяцы он срывался на всех подряд. Вжимал голову в плечи, если случалось выбраться под открытое небо. Его незапятнанность пугала: ни аэростатов, ни далёких точек аэропланов, ни пороховых туч. А однажды он набросился с кулаками на группу строителей. Когда он проходил мимо их площадки, ему послышался звон гонга, возвещавшего газовую атаку.

Без револьверов солдатам приходилось туго. Кто был поумнее, надёжно припрятал свой. А вот винтовки в двадцать втором было уже не достать.

По крайней мере, так считал Макс. Похоже, он ошибался.

А главное, они были выставлены у всех на виду! И хоть бы кто глазом повёл.

Лысый Вильке с честью выдержал атаку Эдуарда. Из страдальческих возгласов того я узнал, что Вильке — бывший ефрейтор-каптенармус [2]; кому как не ему обладать связями, чтобы раздобыть винтовки? Пускай они, если судить по стенаниям Эдуарда, и нерабочие.

— Ты бы ещё трёхлинейки приволок, — буркнул он, когда запал его иссяк. — Османцев и мадьяров ты уже обокрал, осталось нагреть русских.

— И приволоку, если найду, — ухмыльнулся Вильке.

— Иди уже, арсенал-командор.

Когда каптенармус в отставке удалился, к раздражённому Эдуарду подступил с докладом Курт. Услышав про пианино, председатель «Сообщества» слегка успокоился и энергично пожал мне руку.

— Я Эдуард Фрейданк, заправляющий этим балаганом. Премного наслышан о вас от Курта, — произнёс он. — Он целые оды пел о том, как хорошо вы играете. Хотя по вам и не скажешь.

— А что по мне скажешь?

— Что вы не прочь надрать кому-нибудь задницу! — рассмеялся он.

— И кто же первый на очереди в вашем списке?

Улыбка Эдуарда померкла.

— Наш союз держится в стороне от политики, насколько это возможно, — провозгласил он строго, шевеля рыжими усами. — Ничего хорошего из попыток военных влезть в неё не вышло. Я говорю даже не о путче; о том, что произошло раньше. О том, как вершилась революция и во что она выродилась. О том, как все эти партийные секретари испугались своего же мужества и побежали на поклон к старым чиновникам, судьям и генералам. Теперь они таскают друг друга за волосы в бундестаге. Революции не хватило единства. Она рассыпалась на тысячи потоков и превратилась в инструмент для карьеристов. Для них высокие посты и сопутствующие им склоки и интриги оказались важнее рейха.

Стоявший рядом Курт шумно выдохнул и закатил глаза. Было понятно, что он не впервые слышит эти слова — и вряд ли до конца согласен с ними.

— Так и чем же вы занимаетесь?

— Помогаем друг другу. Готовимся к неизбежному. К тому, что на Германию вновь нападут. Войны мы не хотим, но когда на нас попрут, то мы должны будем дать отпор и вернуть то, что отняли враги. А до тех пор мы будем обучать тех, кто готов постоять за отчизну.

Голосом Эдуард играл превосходно — он явно был отличным оратором. Но насчёт того, что в политику он не стремился, я не верил ни капли. Когда не стремишься в политику — нет нужды впечатлять офицера с выходом на промышленность, которая могла бы спонсировать новую партию. Лукавил герр председатель, как есть лукавил.

— Мы не намерены бодаться с новой властью. Рано или поздно она возьмётся за ум, а если нет, то её встряхнёт новая война.

— А пока вы копите винтовки? — показал я на ящики. — Ну чтобы точно не перейти дорогу государству.

— Уверяю, мы не замышляем переворот, — поморщился Эдуард. — Будь иначе, проще было бы примкнуть к «Стальным шлемам» [3], эти болваны наловчились в поисках внутренних врагов. А теперь прекратите терзать внутреннего полицейского, который сидит в вас, как во всяком истинном сыне нашего славного отечества. Я подготовил курс молодого бойца для детей членов нашего объединения. В него входят разбор оружия и стрельба вхолостую. Мы планировали показать успехи нашего общества гостю на собрании в начале следующего года, он действующий военный, майор. Но с этим хламом каши не сваришь.

Он постучал по верхнему ящику.

Я заглянул внутрь.

Он был доверху заполнен Gewehre 88.

Состояние винтовок оставляло желать лучшего. У некоторых отсутствовал приклад и треснуло цевьё. У других был погнут ствол. Третьи покрылись ржавчиной до того, что не проглядывал металл. Парочку будто вынесли с ничейной земли, после того как хорошенько проутюжили её артиллерией.

Я задумался.

Несомненно, этот союз ветеранов преследует свои цели. Но кто их нынче не преследует? Эдуард представил свою программу как целиком оборонительную, а большего от военных в нынешней Германии и желать нельзя. Правый уклон был пропитан реваншизмом. Конечно, если дать Эдуарду волю, его «Сообщество» с течением времени выродится в толпу, которая будет ратовать за аннексии и восстановление исторического уклада, такова судьба популистов. Но я буду присматривать за ним, чтобы до этого не дошло. Подпитывать идею Существа — устроить ещё одну мировую войну — я не хотел.

— Я немного понимаю в литье. Уверен, что смогу отремонтировать винтовки.

Эдуард вытаращился на меня.

— Не шутите так, Кляйн.

— Ни капли не шучу. Если не побоитесь отдать их мне, ко времени собрания верну их готовыми к стрельбе.

Он пошевелил усами и посмотрел на Курта. Тот развёл руками.

— Мне Макс об этом своём таланте не говорил.

— Безумие, — помотал головой Эдуард. — Даже на заводе этот мусор отправили бы на переплавку. С ним ничего уже не сделать.

Неожиданно Курт пришёл мне на помощь. Мы с ним ни о чём таком не договаривались; видимо, мой навык игры на пианино и то, что я спас его от молодых дурней, заставили его поверить в меня куда больше, чем я предполагал.

— Я… я могу за него поручиться. Макс уже показывал, что способен на чудеса.

Эдуард крепко задумался. Его манили перспективы.

Оружие, способное запросто убить, издревле вызывало у публики неподдельный пиетет; при прочих равных она тяготела к мечу, а не щиту, хотя научилась это отрицать. Это — явление глубинное, животный механизм выстраивания иерархии. Кто управляет смертью, тот вправе диктовать условия жизни других.

А в этом и заключались истинные амбиции Эдуарда, если отбросить шелуху.

— Раз так… Чудо нам не повредит. Забирайте! Всё равно сейчас это металлолом. Сумеете собрать из него хоть одну действующую винтовку, считайте, я ваш должник, — решился Эдуард. — Так что затаскивайте сюда пианино и грузите взамен ящики.

— Вот так вот просто? А вы не боитесь поставить на карту ваше будущее, — отметил я. — Стоит полицейскому патрулю проверить телегу, и мы все окажемся за решёткой.

— На этот счёт не беспокойтесь, — сделал успокаивающий жест Эдуард. — Всё схвачено. Что же до будущего… Наше будущее мертво. Погибло вместе с революцией. Ей тогда не хватило ненависти, чтобы сжечь старый порядок дотла, оттого её пламя и погасло. Мы так хотели соблюсти справедливость и не впасть в крайности, так устали от войны, что забыли расчистить поле, перед тем как начать сеять. Отныне на будущее могут надеяться лишь наши дети. И вот ради них нам следует постараться.

— Говорите как разочаровавшийся социалист, — сказал я. — Бросьте, никогда не поздно исправить ошибки. Мы ещё посмотрим, кто кого.

— Социалисты после войны свои шансы упустили, оказавшись никчёмными говорунами. Из меня социалист, как из вон той ливерной колбасы в мундире, — Эдуард кивнул в сторону человека, который только что зашёл на склад, — достойный немец. Между прочим, побеседуйте с ним насчёт отношения полицейских к этим винтовкам. Для вашего же успокоения.

Но я моментально узнал его.

Это был Эрик Флюмер.

[1] Позорный Версаль — здесь: имеется в виду Версальский договор, а конкретно та его часть, по которой Германия лишилась Эльзаса и Лотарингии (отошли к Франции), Эйпена и Мальмеди (Бельгия), региона Заар (перешёл во временное управление Лиги Наций), Северного Шлезвига (Дания), части Западной Пруссии и Силезии (Польша), Глучинской области (Чехословакия), Гданьска (Лига Наций), Мемеля (Литва) и всех колоний вне Европы.

[2] Каптенармус — кладовщик в полку.

[3] Стальной шлем, союз фронтовиков — немецкая правоконсервативно-монархическая политическая и боевая организация, созданная в 1918 году. По сути, представляла собой военное крыло НННП. Имела свои звания. В 1933 году влилась в военную структуру НСДАП.

p.s. Если вам нравится история, не забудьте поставить лайк!