Рассвет. XX век

Глава 7

На какое-то время в кухне повисла тишина. Её нарушал лишь треск дров в печи; легкомысленному огню не было дела до людских горестей.

Сироты не хуже меня понимали, что означают роковые слова врача. Если он призывал надеяться на лучшее, значит, реальной надежды уже не осталось. То был паллиатив для сердца, призванный оттянуть предстоящую боль от потери — и ничего более.

Эти дети достаточно настрадались, чтобы не купиться на пустой призыв. Они не раз сталкивались со смертью. Они теряли родных, как и друзей; ещё в начале прошлой зимы воспитанников в приюте было семеро.

А теперь почти пятеро.

Чахотка… Туберкулёз. Страшное, неизлечимое заболевание, которое в кратчайший срок сжигало больного заживо, — и сущий пустяк для цивилизации, которая изобрела хотя бы антибиотики. Но здесь, судя по всему, с этим затянули. Неправильно расставили приоритеты. Как-никак противомикробные свойства плесени использовались задолго до того, как люди принялись дырявить друг друга пулями и травить ипритом.

Впрочем, если это действительно моя Земля из прошлого, а не деградировавшие потомки переселенцев, ругать их смысла нет. Кто будет винить неандертальца в том, что предел его изобретательности — обсидиановый нож, а предел амбиций — красивая шкура, что принадлежит соседу?

О том, чтобы оставить Вольфа умирать, и речи не шло, но вариантов действий в моём распоряжении было не так уж много. Любой оперативник Института Развития владел определённым багажом знаний для автономной работы в полевых условиях — на тот сомнительный случай, если откажут все системы орбитальной инфраструктуры и связь с центром исчезнет. Ничего серьёзного там не было, никто не ожидал, что мы повторим прогресс человечества за последние тысячелетия. Так, заложили основы. От пенициллина до простейшей фазовой регенерационной капсулы. Но капсулу текущая промышленность осилит лет через двадцать, если начнёт работать на неё уже вчера, следуя моим чётким инструкциям. С фармакологией положение обстояло получше, но тоже перспективы отнюдь не радужные.

— Сомневаюсь, что в здешних аптеках продаются культуры актиномицетов [1], — поскрёб подбородок я.

— Что-что? — поднял глаза Второй.

— Так, мысли вслух.

Ну какие, в самом деле, актиномицеты? Это задачка на будущее для передовых микробиологов страны. Пусть выделяют аминогликозиды, направление я им подскажу, лишь бы с порога не погнали, а там и бактерии амиколатопсиса раскопаем, они эффективнее будут — даром что живут в земле. Но задачу по спасению Вольфа нужно решать прямо сейчас, без бактерий и лучистых грибов. Их пока найдёшь, пока вырастишь, пока обработаешь — парень умрёт десять раз. Если он неделю с постели не вставал, то одной ногой уже в могиле, уповать на случайную инкапсуляцию и соответствующее чудесное исцеление не приходится. Это оставим отцу Отто, ему по профессии положено.

Выход из ситуации был, выход из любого положения есть, но… Я вздохнул и повёл плечами, прогоняя сомнения. Важно не перестараться и не создать ложного впечатления у пастора. Человек он набожный, набитый предрассудками, суевериями и прочими благоглупостями; такие и верят в колдовство. А когда не очень образованные, но очень религиозные личности верят в колдовство, случаются разные неприятные происшествия вроде стихийных пожаров на городской площади.

Это, конечно, шутка. Двадцатый век — век просвещённый, никто костров запаливать не будет. Но мало ли какие слухи поползут…

Размашистыми движениями я закончил фигурку, повертел её в свете лампы, оценивая результаты. Грубовато получилось, хвост можно было и детальнее проработать, морде выражения добавить, однако для пустяковой поделки сойдёт. Я вручил фигурку младшей девочке, которая приняла её дрожащими руками. Погладила гриву, зачем-то старательно ощупала. Прижала к груди и исподлобья взглянула на меня, словно подозревала подвох.

— Какая красивая… Это… правда мне? Я могу?.. Она… моя? Навсегда?

— Чья ж ещё, — хмыкнул я. — Не мне же с ней носиться, я для такого староват. Играй на здоровье. Только её ещё пропитать надо и покрасить, чтобы сырость не испортила. Завтра, может, сделаю. Пока же мне надо пообщаться с преподобным Брауном. А вам — спать. Ну-ка марш по кроватям, завтра в школу!

— Можно, мы ещё чуть-чуть посидим? — состроила умоляющую рожицу девчушка.

— Разве что недолго… — Я притворился, что колеблюсь.

— Десять минут, не больше! — клятвенно заверил Второй.

— Так уж и быть, клятву принял. За нарушение — строгий выговор!

Собственно говоря, в полномочия сторожа возня с детьми не входила. Хорошо уже и то, что они приняли как данность моё право ими командовать. Обычно в постели их гнала фрау Шнайдер, однако в этот вечер экономка засела в своей комнатке — небось, смаковала заслуженную рюмашку рома.

Дети сгрудились вокруг девочки. Каждому хотелось потрогать деревянную лошадку. Даже старшие мальчишки приняли участие, хоть и строили при этом каменные лица, якобы не очень-то им и интересно. Но глаза у них горели, как и у остальных.

Я вышел из кухни. Позади возбуждённо зашептались, но я не прислушивался. Как правило, в приютах царит жёсткая, даже жестокая стайная иерархия: те, кто вскарабкался на вершину пищевой цепочки, унижает менее везучих товарищей и помыкает ими. Надо отдать должное преподобному Брауну, под его опекой ничего похожего не произошло. Он донёс до своих подопечных мысль, что они отныне — семья безо всяких оговорок и относиться друг к другу следует подобающим образом. Я заметил это ещё днём, во время восстановительных работ на кладбище, а вечерние посиделки лишь укрепили первое впечатление. Так что никто не отнимет у девчушки её новую игрушку насовсем, а вот одолжить — наверняка одолжат. И пойдёт она по рукам.

Почему-то им приглянулась моя грубая попытка прикинуться резчиком. Хотя тут, скорее, сыграл сам факт того, что девчушке уделили внимание, подарили ей целую вещь, своего-то имущества у неё немного. В таком случае качество почти не имеет значения, важен символический жест. Не зря Второй просил саблю, хотя в игре сойдёт любая палка. Даже лучше будет, ведь за саблю придётся драться с соседскими прохвостами, которые не потерпят, что у сироты появилось что-то, чего нет у них.

Следует и остальным что-нибудь подарить, не то девочке нескоро доведётся получить назад свою фигурку. Получить-то получит, это не обычный приют, но и других детей мучить незачем.

Я замер перед дверью в кабинет пастора, ухмыльнувшись нежданной мысли о неоднозначности жизни.

Сиротский приют, который не совсем приют.

Шмаргендорф, который не совсем Берлин.

И я, который не совсем Макс Кляйн.

Мы словно нарочно оказались сведены в одной точке времени и пространства. Я заподозрил бы проделки Существа, но какая ему в этом выгода? Не стоит искать его лапу во всех событиях, что меня окружают, иначе доведу себя до паранойи.

Я стёр ухмылку, постучался и, не дожидаясь разрешения войти, открыл дверь.

Отто Браун сидел за широким письменным столом. Горела тонкая свеча, дававшая скудный свет. Метания в поисках денег не проходили для пастора бесследно, лицо его казалось осунувшимся и посеревшим. На нём лежала печать усталости. И куда подевался задор, которым блестели его глаза утром? Исчез, раздавленный грузом ответственности.

Обложившись книгами, Отто старательно что-то выводил на листе бумаге. Не то готовил речь для воскресной проповеди, не то отыскал очередную подработку.

При моём появлении он оторвался от своего занятия. С тоской взглянул на тщательно выписанные строки, заставляя меня склониться ко второй догадке. Отложил ручку и вскинул на меня утомлённые, в красных прожилках глаза:

— Герр Кляйн. Полагаю, вы пришли просить выделить вам средств на ещё одну поездку.

Он взлохматил волосы и сцепил руки в замок. Оперся о них, будто собрался вздремнуть.

— Сожалею, но у меня пока нет свободных денег. Вы ездили вчера. Что-нибудь подыскали?

Довольно странно было слышать такое от своего нанимателя, но таковым Отто Браун был только на словах. По сути, он просто предоставлял Кляйну ночлег и давал мелочь на выпивку — по доброте душевной.

— Нашёл халтурку, — ответил я и показал ему нотгельды Мецгера.

— Мясная лавка, — прочёл Отто. — В последнее время вы не перестаёте меня удивлять!

В голосе пастора появилось оживление. Несомненно, перед его мысленным взором предстали полки с товарами, на которые можно выменять мою добычу. Но вскоре его голова поникла. Он сообразил, что я не был обязан делиться с другими обитателями дома.

— Я у вас немало занимал, — сказал я. — Конечно, вы меня снабжали марками, а это не они, но если вы примете их в качестве оплаты долга…

— Приму, не сомневайтесь! — поспешно произнёс Отто и потянулся за нотгельдами, но остановился на полпути. — По правде говоря, я не собираюсь в Берлин в ближайшие дни. Если вы зайдёте к мяснику и отоваритесь у него, чтобы снабдить нас колбасой, буду вам премного благодарен.

— Без проблем, — кивнул я, вернув нотгельды в карман.

Отто Браун внимательно на меня посмотрел.

— Вы сильно изменились, герр Кляйн. В лучшую сторону, смею отметить. На вас так повлиял наш последний разговор?

В памяти Макса всплыло занудное морализаторство пастора, растянувшееся чуть ли не на час.

— Нет, — вздрогнул я. — Просто… решил взяться за ум.

На миг Отто расстроился, но затем улыбнулся. Возможно, он решил, что мне просто стыдно признаться в этом и оказаться в моральном долгу перед пастором.

— Похвально. Так вы зашли…

— Я зашёл, — прервал я его, — чтобы узнать о состоянии Вольфа.

— Вольфа? — Отто резко помрачнел. — Его судьба в руках Господа.

— Врачи говорят, что без шансов?

— Да что они могут говорить… Пригласили одного, он предписал отправить мальчика в горный санаторий. Дышать свежим воздухом, принимать солнечные ванны.

Уголок рта пастора дёрнулся в саркастической усмешке.

— Где мы, а где горы… Откуда взять деньги?

— Неоткуда, — согласился я. — Но есть иной путь. Вернее, метод. Я научился ему на восточном фронте от одного пленного. В крепкий алкоголь добавляется особая смесь специй, жидкость втирается в грудь больного, получается этакий массаж. Лёгкие прогреваются, и болезнь отступает. Довелось им воспользоваться, двое в роте подхватили чахотку. Оба перестали кашлять на третьи сутки.

Преподобный Браун посмотрел на меня с нескрываемым подозрением.

— Какого рода специи?

— Мы заменяли солью и перцем. Работало как часы.

— Вы случайно не прикрываетесь Вольфом, чтобы разжиться выпивкой?..

— Бросьте, даже не пригублю.

— Как бы то ни было, я человек непьющий, — развёл руками Отто.

— Я надеялся заручиться вашей помощью, чтобы подступиться к фрау Шнайдер…

Уговорить пастора оказалось довольно трудно. Он ещё не избавился от прежней установки, согласно которой у Кляйна в жизни было одно развлечение — надираться до свинячьего визга. Даже когда он сдался и отправился со мной в комнату фрау Шнайдер, я кожей чувствовал исходящие от него волны подозрения. Он был в своём праве: выдуманная мной история не убедила бы и самого легковерного простака. От смертельной болезни не избавиться компрессом. Но что-то сказать было нужно, так?

Как и ожидалось, фрау Шнайдер защищала тайну существования бутылки рома с яростью львицы, на детёныша которой покушались гиены. Она боялась, что её репутация в глазах Брауна рухнет, и до последнего отказывалась признаться, хотя витавшие вокруг неё алкогольные пары выдавали её с головой.

Эту крепость мы с пастором взяли измором. Наконец экономка сдалась и выставила заветную бутыль — к слову, это был не ром, а подкрашенный луковой шелухой самогон. Расстраивать своим открытием фрау я не стал, самогон или ром — мне без разницы. Я отлил примерно полкружки. Затем на кухне побросал в неё всех пряностей, до которых дотянулся, особо не разбираясь. Дети уже ушли спать, и фрау Шнайдер решила проведать их, я же в сопровождении пастора, который прихватил Библию, отправился к лежбищу Вольфа.

Ему выделили отдельную комнату. Там стоял жуткий холод; на резонный вопрос, не хотят ли больного преждевременно добить переохлаждением, пастор заявил, что доктор рекомендовал часто проветривать помещение.

Я захлопнул окно и прогнал Брауна в коридор: он-де будет мешать массажу.

С кружкой ядерной смеси в одной руке и керосиновой лампой в другой я приблизился к кровати, в которой лежал Вольф. Его завернули в несколько одеял, чтобы сберечь тепло. Паренёк спал или пребывал без сознания. Я раскутал его и стащил с него рубашку, влажную от пота. Он был как догорающая свеча; восковая бледность кожи, острые скулы на угловатом лице, на висках просвечивают кости, потрескавшиеся губы, руки тонкие, как палочки, рёбра отчётливо выпирают под кожей. От тела исходил жар. Когда я прикоснулся к нему, Вольфа сотрясло приступом кашля, но в себя он не пришёл.

Запущенный случай. Тем сложнее будет лечение. Для маскировки я обмакнул тряпочку в кружку, обтёр ей ладони и, присев, положил их на впалую грудь Вольфа. Принялся осторожно массировать. Пусть это только для вида, но переусердствовать нельзя. С медвежьей силой Кляйна можно случайно сломать рёбра.

Я прикрыл глаза и прислушался. Нужно было уловить течение потоков энергии в чужом теле, — а когда оно находилось на грани смерти, сделать это было на порядок труднее.

С пальцев сорвался пробный импульс. И ещё. И ещё.

Ничего.

Пустота.

Тишина, разрываемая хрипом умирающего.

Я едва не пропустил слабейший, едва ощутимый всплеск, пришедший после очередного пробного захода. Ухватился за него, как за конец размотанного клубка, — и начал осторожно сматывать.

Всплески стали чаще, превратились в мерные толчки.

Я глубоко задышал, стараясь приноровиться к ним. Слиться с ними. Только так получится задуманное.

Псионика как научное направление появилась относительно недавно, веков пять назад. Она описывала новый фундаментальный уровень взаимодействия сил в природе — и ими, в отличие от остальных, человек мог приноровиться управлять самостоятельно, без инструментов.

По большому счёту, она не произвела в обществе фурора. Технологии, которыми мы уже обладали, позволяли добиться тех же результатов, хоть и иным путём. Например, когда я очнулся в Берлине, то избавился от головной боли — устранил гипогликемию и понизил давление — неосознанным обращением к псионическим силам, использовал себя как батарейку для перестройки процессов в организме. Но не проще ли избавиться от влияния продуктов распада алкоголя на этапе проектирования тела? Так и поступают — безо всякой псионики.

Нужно остановить кровь и залечить рану? Можно пойти длинным путём: собрать волю в кулак и заняться прямой манипуляцией энергией элементарных частиц, потратить кучу сил, чтобы ускорить регенеративные свойства клеток, а можно взять портативную «штопалку» и получить результат за пару секунд.

Когда-то давно открытие псионики стало бы переломным моментом, рождением новой эпохи. Для нынешнего человечества она превратилась в игрушку, муторную в освоении и не очень полезную в повседневной жизни В основном её изучали полевые агенты Института, которым по роду деятельности полагалось не светить земными устройствами на чужих планетах, и немногочисленные чудаки-эксцентрики.

Нельзя сказать, что псионика была полностью бесполезной. Без неё не получилось бы изобрести фокусирующий луч для удалённого переноса сознания. Она заняла своё место в науке наряду с другими важными разделами. И раз уж объявилось Существо, таинственная псионическая сущность, учёным в этой области теперь будет над чем поломать голову.

Беда в том, что для необразованного наблюдателя её проявления выглядели как некая магия. А мне репутация колдуна была совершенно не нужна.

Я стиснул зубы. Ещё одним недостатком псионики были огромные потери энергии при работе человеческого организма с внешней средой. Наши тела не задумывались как батарейка для сложных фокусов.

А я именно что фокус и пытался провернуть. Очистить лёгкие Вольфа от поражения инфекционными микобактериями и обратить процесс распада лёгочной ткани вспять.

Концентрация сбивалась. Я принялся тихо ругаться на всех известных мне языках, сосредоточившись на звуке собственного голоса. Если сорваться, то всё, второго захода не будет.

Повезло, что Макс Кляйн был здоровым, как бык. Но и его бездонный колодец под конец пересох. Я дышал через силу. Перед глазами вспыхивали огни. Горло свело спазмом. Каждый сустав болел, словно его вывернули, а затем вставили обратно. Меня лихорадило.

Но я справился. Дыхание Вольфа выровнялось и стало глубже. Смертельная бледность ушла.

Кое-как накрыв мальчика одеялами, я вывалился в коридор. К ожидавшему там Отто Брауну присоединилась фрау Шнайдер. Я всучил ей кружку с остатками рома и спросил, есть ли какая-нибудь еда.

— Остатки заливного и немного сыра… — растерянно ответила она.

— Пойдёт.

Во мне пробудился зверский аппетит. Еда и сон — больше ни о чём я и думать не мог. Пошатываясь, я направился на кухню.

Фрау Шнайдер и отец Отто проверили самочувствие Вольфа. С первого взгляда стало понятно, что жизни мальчика уже ничто не угрожает. На его щёки начал возвращаться румянец. Тяжёлое забытье перешло в спокойную дрёму.

Пастор размашисто перекрестился и завёл молитву за здравие своего подопечного, безотчётно поглаживая обложку Библии, а точнее, частично осыпавшееся серебряное тиснение креста на ней. Оно, как ему вдруг показалось, на миг потеплело и налилось торжественным блеском, словно отзываясь на слова. Он счёл это добрым знаком.

За спиной Брауна экономка, повертев кружку в руках, осушила её двумя могучими глотками — отметить чудесное исцеление. Вкус микстуры пришёлся ей по душе.

— Слышали о чём-то подобном? — спросил Отто, закончив молитву.

— Вы о том, как себя ведёт Кляйн, или исцелении Вольфа? Если первое, то я читала в одном журнале про феномен переселения душ. Может быть, в него вселился учёный человек, какой-нибудь почивший декан Гейдельбергского университета?

Преподобный Браун повернулся к ней. Увидев пустую кружку, он поморщился. Фрау Шнайдер запоздало спрятала её за спину.

— Не порите горячку. Никакого переселения не существует, это спиритуалистическая чушь. Вы же живёте при храме Господнем!

— И какова же ваша версия?

Глаза преподобного Брауна возбуждённо заблестели. Он ощутил, что близок к разгадке. Его пальцы вновь огладили крест на Библии.

— Я слышал, как он молился. Стоял на коленях у постели и молился!

Когда отец Отто услышал доносившийся из комнаты голос, он, изнывая от тревоги и любопытства, поддался искушению и посмотрел в замочную скважину. В таком виде его и застала фрау Шнайдер, которой он, чтобы загладить свой промах, уступил место.

— А мне показалось, что он больше чертыхался, — усомнилась экономка.

— Много вы понимаете! — рубанул ладонью пастор. Он воспылал энтузиазмом, погасить который не смогла даже внезапно разыгравшаяся мигрень. — У меня были подозрения… когда он за ночь резко поумнел… вспомнил о своих долгах…сблизился с детьми… Но убедился я лишь сейчас. Вне всякого сомнения, Макс Кляйн удостоился божественного откровения! Ему поручена великая миссия!

— Что?.. — Фрау Шнайдер заморгала, как сова, на которую направили прожектор.

— Это единственное разумное объяснение! Только благословлённые милостью Его способны возвращать умирающего в мир живых одной молитвой! Это настоящее чудо! Ах, представьте, мы удостоились величайшей чести: нам довелось проживать под одной крышей с будущим святым. А может, он будет новым пророком?

Фрау Шнайдер охватил религиозный трепет, подпитанный теплом от выпитой самогонки.

— И что теперь? — прошептала она.

— Пока ничего. Если тому, кем стал наш дорогой Кляйн, понадобится открыться нам, он это сделает. Мы же будем смиренно ожидать этого часа. Притворяйтесь, что ничего не знаете, фрау Шнайдер. И никому ни слова о том, что здесь произошло. Противники Господа нашего не дремлют! Поклянитесь именем Его, что будете молчать!

Экономка поклялась.

Сближенные общей тайной, преподобный Браун и фрау Шнайдер разошлись. Их тусклые, печальные жизни в одночасье обрели смысл — и всё благодаря Максу Кляйну.

— Так мой пока непокорный мессия получил своего первосвященника, — эхом раздался неуловимый шёпот под сводами кирхи.

[1] Актиномицеты — порядок бактерий, распространённых в почве. Из стрептомицетов, рода актиномицетов, в 1939 году получили антибиотик мицетин, а в 1945 году выделили стрептомицин, эффективный против чумы и туберкулёза.