Рассвет. XX век

Глава 5

Макс Кляйн проживал на правах церковного сторожа в местечке под названием Шмаргендорф. Ещё совсем недавно это была ничем не примечательная деревенька из бранденбургского округа Тельтов, но в 1920 году в рамках проекта Большого Берлина её включили в состав Вильмерсдорфа [1].

С тех пор она получила официальный статус столичного района. Цены на жильё моментально подскочили: спекулянты не упустили случая набить карман. В остальном здесь мало что изменилось. Шмаргендорф по-прежнему оставался тихим уголком, до которого редко докатывались безумства, творившиеся в Берлине, — если не считать русских мигрантов, облюбовавших район восточнее.

Отчасти уединению способствовало то, что поселение располагалось в двух километрах от железнодорожного вокзала. Мало кого тянуло тащиться пешком, чтобы поглядеть на местные красоты, а мешочничество [2], процветавшее в восемнадцатом-девятнадцатом годах, ещё не возродилось.

Вспомнив слова Мецгера-старшего, я невесело хмыкнул. Такими темпами столице и впрямь опять нечего будет есть. Вновь в сёла потянутся вереницы отчаявшихся голодных людей, готовых выменять последнюю рубаху на пригоршню муки или говяжьи кости.

Чем дальше я размышлял над этой перспективой по дороге к церкви, тем более вероятной она мне казалась. Газетные вырезки не дадут соврать. Немецкое правительство считает, что страна и без того находится на последнем издыхании, а репарации лежат на её плечах чересчур тяжким грузом. Но французы настроены получить всё до последней золотой марки в установленные сроки и задержек не приемлют. Обе стороны не собираются отступать.

Я готов был поставить на то, что дипломатическим путём проблему решить не удастся и французские войска в Рурской области — вопрос решённый. И что тогда? Логично будет сказать: ничего. Немцы не готовы к новой войне и не будут готовы ещё очень долго, а там — стерпится-слюбится, глядишь, и привыкнут к положению проигравших. Но тёмный огонь в глазах Курта Мецгера не давал мне покоя. Рациональность — последнее, что заботит реваншистов, особенно если их воинственные настроения подогреваются армейскими верхами.

Чем менее устроен в жизни человек, тем больше его тянет ввязаться в рискованную авантюру. Курт упомянул, что цены выросли в сорок раз. Вместе с ними выросло в сорок раз число добровольцев, что по команде бросятся на виновных в инфляции. Будь то англичане, французы, поляки или евреи. Потому как работы нет, а если и есть, то за неё не платят или платят, но сущие гроши. Вынужденное же безделье или бестолковое времяпрепровождение претит человеческой природе, хочется действовать. Как правило, заканчиваются такие порывы плохо.

Люди хотят спокойной жизни и нуждаются в безопасности. Дай им уверенность в завтрашнем дне и объясни, что на них никто не нападёт, что они надёжно защищены, и они будут счастливы.

С этой точки зрения идея подобраться к тяжёлым промышленникам через офицерство выглядит наилучшим вариантом.

Они дают рабочие места. Они связаны с военной отраслью. Они обеспечивают рейх продукцией, которую легко направить на обход санкций для развития армии. А она, как ни крути, нужна в качестве щита, ограждающего рейх от возможных неприятностей извне. Разумеется, и речи идти не может, чтобы намеренно выставлять кого-то врагом, но и размазнёй на международной арене быть нельзя. Пусть соседи сами сделают правильные выводы и признают, что дружить лучше, чем заниматься бесконечными интервенциями.

Остался сущий пустяк — выйти через Людвига Бека на металлургию. Но не подойдёшь же к нему с деловым предложением: дай, мол, завод на модернизацию. Необходимо заинтересовать и его, и тех, кто за ним стоит, людей намного более влиятельных, чем малоизвестный офицер средней руки.

Да и с чего я решил, что знаю, как этот завод модернизировать? Но чем дольше я об этом думал, тем больше всплывало в памяти обрывков знаний, которые постепенно складывались в цельную картину. Формулы, чертежи, схемы и инструкции — привет из прошлой жизни, о которой я имел весьма смутное представление.

В итоге разболелась голова. В неё будто забивали тупой гвоздь, от каждой вспышки боли череп едва не раскалывался. На похмелье это уже не списать, это что-то посерьёзнее…

Я приложил ладонь к затылку в смутной надежде, что боль исчезнет, как тогда, когда я впервые очнулся. Она слегка утихла, но минуту спустя разгорелась с удвоенной силой. Сердце бухало всё тяжелее. Виски сдавило, кружилась голова. Напал кашель.

Стемнело. Беззвёздное небо заволокло тучами. Я брёл, положившись на звериное чутьё прежнего Кляйна, потому как нынешнему мне становилось всё хуже.

Меня шатало, как заправского пьяницу. Поток воспоминаний не только не ослабевал, — он нарастал, как волна цунами, что вот-вот обрушится на беззащитный приморский городок.

До цели я добрался в потёмках. Показались очертания кирхи, скромного здания с одинокой лютеранской башенкой. Из-за туч вдруг показалась луна, осветив всё мертвенным светом. На вершине башенки сверкнул крест.

Он-то меня и доконал. Тело сотрясло судорогой.

Я грузно осел в дорожную пыль.

И вспомнил всё.

Первые гипердвигатели появились давным-давно. С их помощью можно было совершать прыжки к далёким звёздам. К сожалению, ресурса двигателей хватало на один скачок. Вернуться обратно было нельзя. Подать сигнал в метрополию тоже — тогда ещё не изобрели достаточно мощных средств связи. Да и чем помогла бы Земля? У неё хватало своих проблем.

Несмотря на путешествие в один конец, недостатка в переселенцах космические программы не испытывали. Тогда казалось, что планета вот-вот развалится: её сотрясали бесчисленные войны. Многие желали покинуть её, чтобы обрести шанс на новую жизнь.

Прошли века. Люди, оставшиеся на Земле, в конце концов научились вести себя прилично. Они создали единое Содружество стран и народов, положили конец конфликтам и разногласиям. Человечество выбралось за пределы Солнечной системы не кучкой беженцев, а порядочными колонизаторами. Вскоре оно начало натыкаться на следы прошлых попыток. Зачастую — в виде обломков разбитых кораблей. Однако случалось и так, что земляне отыскивали цивилизацию, которая смогла закрепиться на новой планете. И эта цивилизация редко вспоминала о Земле с любовью.

Для того чтобы подготовить жителей таких планет к сотрудничеству и потенциальному включению в состав Содружества, существовал Институт Развития. Я работал на него — был полевым агентом, который высаживался на враждебные планеты, чтобы склонить их к сотрудничеству.

Прямо сейчас я умирал.

Это был далеко не первый раз, когда я оказывался в подобных обстоятельствах. Полевые агенты меняли тела как перчатки. Местные редко подозревали о том, что за ними наблюдают из космоса. Обычно они считали нас шпионами — чужого государства, конкурирующей корпорации, иной религии… Если у них возникали подозрения, проще было погибнуть и возродиться на орбитальной станции.

Я истекал кровью на грубом алтаре. Вокруг лопотали молитву люди в балахонах. Мой взгляд упал на статую рядом с алтарём — гигантский крест, на котором бессильно повис мужчина. От религий на Земле давно отказались, наука победила выдумки. В колониях же старые верования нередко вырождались до отвратительных сект с жертвоприношениями.

И с этим тоже приходилось работать…

Слабость от потери крови давала о себе знать. Неровные стены в отсветах факелов расплылись и завертелись перед глазами, точно я проваливался в бездонную воронку. Наконец навалилась темнота, тяжёлая, удушливая — ни вздохнуть, ни пошевелиться.

И когда уже моё сознание попадёт в фокусирующий луч станции?..

Внезапно в кромешном мраке загорелась ослепительно-белая точка.

— До чего печальный конец — умереть у ног того, в кого не веришь, — прогрохотал голос, доносившийся словно бы отовсюду.

Такого у меня ещё не было.

— Я, безусловно, верю, — сообщил я воплощению своего бреда, — в то, что затухающие электрические импульсы мозга породили мираж, с которым я и общаюсь.

— Мираж⁈ Я⁈ Ничтожный безбожник! ­­ — разъярился голос.

Я развеселился.

— Но ведь это и есть самое очевидное объяснение. Нет, если удариться в пространные гипотезы, то можно предположить, что я столкнулся с некоей псионической сущностью, которую наука ещё не открыла и которая притворяется божком на одной из отколовшихся планет. Но мы за всю свою историю с подобным не сталкивались и внеземного разума не находили, а наука, на минуточку, занимается псионикой уже больше пяти столетий!

Повисла тишина.

— Я Господь, что дал жизнь роду людскому, ­ — в конце концов заявил голос. — Твоя кровь, кровь безбожника, осквернила святое место. Это тяжкий грех, один из многих, что ты совершил за свою жизнь. Раскайся в своих проступках. Неужели ты не боишься ада?

— Чепуха, — отозвался я. — Люди тысячелетиями умирали в церквях, и далеко не все рьяно верили в какого бы то ни было бога. Что, каждый раз к умершему приходило разгневанное божество, чтобы отругать его? Если же ты считаешь себя родоначальником человечества, то, полагаю, ты очень, очень старая обезьяна.

— Святотатство!

От вопля содрогнулась тьма, а свет вдалеке замерцал.

— Я же пошутил… На самом деле я не думаю, что ты псионическая сущность. Ты привиделся мне перед очередной смертью, вот и всё.

­ — Человечество не перестаёт разочаровывать меня, — с какой-то тоской вздохнул голос. — Даже без усилий землян число атеистов растёт. Но вы словно бы вознамерились лишить людей шанса на райские кущи. Надменность и невежество — вот ваш девиз. Я не хочу прибегать к крайним мерам, но неужели мне придётся вновь явить себя, чтобы вы пали ниц и уверовали?

Меня несколько покоробило то, что мой собеседник упомянул Землю. Но было бы логично предположить, что галлюцинация имеет полный доступ к моей памяти.

— Неплохая идея, — сказал я. — В псионической науке давно не было прорывов. Если ты явишься в исследовательский комплекс, там тебя измерят, каталогизируют и засунут в бутылку с маркировкой «Джинн №1, не открывать!»

В следующую секунду свет вспыхнул так ярко, что не осталось и намёка на тьму. Сияние обжигало, растворяло в себе. Впервые я ощутил беспокойство. Фокусирующему лучу давно полагалось выдернуть меня на станцию.

— Ты не воспринимаешь меня всерьёз. Так слушай же свой приговор, безбожник. Ты не отправишься в ад, но окажешься один, в бесконечно далёкой эпохе, в опалённом войной мире, который готовится к новому кровопролитию. Как бы ты ни боролся с судьбой, у тебя не выйдет изменить предопределённое. И тогда ты, отчаявшийся и одинокий, падёшь на колени и искренне взмолишься о пощаде, потому что поймёшь, что Аз Есмь, и явишься ты пророком народу своему, и падёт царство богоборцев. Иди же, мой будущий апостол, и прими свою участь.

— Это Малыш [3]?.. — раздался передо мной девичий голосок.

— А что, его легко перепутать с кем-то другим? — ответил ему ломающийся мальчишеский.

— Тоже верно. Похоже, опять нализался, да так, что ноги не держат.

— Это с ним впервые. Обычно доползал до своей берлоги.

— Ага, по запаху. Сдаёт старик!

— Ну какой он старик? Седые волосы много у кого есть, кто с войны пришёл. Он пьёт много, вот и кажется дедом.

— Защитник выискался, — хихикнула девочка. — Втрескался в Малыша!

— Ни в кого я не втрескался, — обиженно пробурчал мальчик.

— Ага, конечно. Auf die Liebe! Auf die Neuvermählten [4]!

— Я тебе!..

— Всё-всё, сдаюсь! — притворно испугалась девочка, едва сдерживая смех.

— И что с ним делать?

— А что ты с ним сделаешь? Отец Отто его даже не приподнимет, а ты и подавно!

— Да ладно тебе. А возьму и подниму, — обиделся мальчик.

— Надорвёшься!

— Не надорвусь!

Я открыл глаза. В этот раз самочувствие было неплохим, не то что во дворике Берлина. Головная боль исчезла без следа, равно как и преграда, которая не пускала меня к моей памяти.

— О, очухался наш свин, — с пренебрежением сказала вредная девчонка.

— Услышит же!

— Да он тупой, как бревно, ещё и пьяный. Ничего не поймёт. А если и поймёт, то не запомнит.

Я узнал и её, и паренька возле неё. Они были воспитанниками церковного приюта Шмаргендорфа, которым заведовал преподобный Отто Браун, наниматель Макс Кляйна на высокую должность сторожа.

На практике никаким приютом Браун, конечно, не владел. Для этого существовали монастыри. Судьба сирот, живших в старом доме на церковной земле, была куда печальнее. Они не удостоились чести попасть в настоящий приют, потому как те были переполнены. Отто Браун просто взял под опеку шестерых детей своих прихожан. Их отцы погибли на войне, матери — из-за болезней или голода. Дальние родственники от сирот отказались. В первый год мало кому удавалось прокормить своего ребёнка, куда уж заботиться о чужих! Вот и получилось, что лишённых крова бедняжек приютил сердобольный пастор.

Чиновники из союза немецких евангелических церквей хвалили христианскую благодетельность отца Брауна, однако финансировать её отказывались. Спасала приходская десятина, на которую каким-то чудом выживали сам пастор, его экономка, старая фрау Шнайдер, шестеро детей и Макс Кляйн. В обязанности того входило присматривать за маленьким церковным кладбищем, а также заниматься хозяйственными делами церкви — например, ремонтом.

Кляйн работу не любил и проводил дни, похрапывая на своей койке или напиваясь, если выпрашивал у кого-то деньжат в долг. Поскольку отец Браун был человеком мягкосердечным, Макса он не выгонял. Скорее всего, он видел его кем-то вроде очередного сироты, остановившимся в развитии ребёнком в теле взрослого.

Ничего удивительного, что ребята, обнаружившие меня напротив кирхи, отнеслись ко мне без уважения. Война сломала Кляйна, однако она не пощадила и сирот. С чего бы им жалеть эту развалину в человеческом обличье? Малыш — не худшая кличка, которую они могли дать Максу.

Я вскочил на ноги, отчего испуганные дети вздрогнули. Я встретился взглядом с девочкой. Смешинка, искрившаяся в её глазах, исчезла.

— Слушай, он какой-то не такой… — пробормотала она мальчику.

Стоило мне пошевелиться, как оба, не сговариваясь, рванули к кирхе. Наверняка решили, что я всё-таки сообразил, что они говорили обо мне, и собираюсь задать им трёпку. Но меня занимало другое.

Я полной грудью вдохнул вечерний воздух. Мысленно прогнал диагностические тесты личности для определения ментального воздействия на себя. Ничто не выдавало фальши. Если окружающий меня мир — это галлюцинация, иллюзия псионического существа, которое решило со мной поиграть, то моим методам распознания она не поддаётся.

Следует мыслить логически. Если я всё ещё нахожусь на планете, которую обрабатывал, парни из прикрытия меня обязательно вытащат, чего бы им это ни стоило — Институт своих не бросает. Данные о физических показателях полевых агентов исправно передаются на станцию имплантом в основании черепа. Прожарку моих мозгов враждебно настроенным менталистом сенсоры явно не пропустят мимо.

Но что, если эта сущность… пусть будет Существо… так вот, это Существо замедлило моё субъективное время и я по-прежнему лежу на окровавленном алтаре? С учётом сложности и реалистичности окружающего пространство энергии на симуляцию ушло немало. Как можно сбежать из настолько хитроумной ловушки? Даже если я убью себя, скорее всего, добьюсь лишь перезагрузки среды. У того, кому хватило сил создать подобную тюрьму, хватит разума и на то, чтобы предусмотреть очевидные шаги. В худшем же случае я погибну окончательной смертью, если фокусирующий луч не успеет подхватить моё сознание.

Все проведённые тесты в один голос твердили, что вокруг — реальность. Если я буду воспринимать мир иначе, то не добьюсь ничего. Потому — невозможное, но вероятное следует предпочитать тому, что возможно, но невероятно. А именно, стоит принять как данность, что Существо перенесло меня на другую планету, искажённую копию Земли… либо это она и есть, Земля прошлого.

Телепортация? Перемещение во времени? Современной псионике такое неподвластно. Так кто же это Существо? Само собой, не бог, мысли об этом я даже не допускал.

Скорее всего, мне не посчастливилось столкнуться с неким космическим паразитом, поселившимся на планете, где я работал. Мощь его была неоспорима, а вот техника страдала: при переселении в новое тело я заработал временную амнезию. Технология фокусирующего луча таких огрехов была лишена.

Версия о том, что Существо намеренно лишило меня памяти, не выдерживало критики. Зачем ему это, если оно хотело наказать чужака, вторгшегося в его владения? Сотрёшь память — сотрёшь личность, наказания не выйдет. Потому я и склонялся в пользу теории о перемещении во времени. Ну как мог могущественный псионик, способный создать и поддерживать многогранную иллюзию, ошибиться в таком пустяке? Хотя поведение Существа не соответствовало ожидаемому психопрофилю сущности с силами планетарного масштаба… но это если ориентироваться на людскую психику.

Как бы то ни было, агенты Института не привыкли сидеть без дела. Если это действительно иллюзия и я лежу на алтаре, то рано или поздно силы Существа иссякнут, и я открою глаза под мягким светом ламп орбитальной станции. А если это бесконечно далёкая Земля прошлого… Что ж, тогда впереди много работы; текущая ситуация не особенно-то и отличается от моих обычных трудовых будней.

Я припомнил последние слова Существа. Сопоставил с тем, что мне известно о нынешнем времени. Если хронология этой Земли совпадает с моей, то я недавно отгремела Первая мировая война. Вскоре за ней должна последовать Вторая…

Полевым агентам Института история древних времён преподавалась спустя рукава. Обычно углублённое изучение начиналось с Шестой мировой, так как на её примере удобнее всего было рассматривать искажения человеческой психики, которые приводили к воронке эскалаций.

Но Существо обещало, что вскоре будет ещё одна война. Мои личные заключения это подтверждали — не зря заглянул в библиотеку и перетряхнул разум Кляйна. А вернувшаяся память позволила укрепиться во мнении, что сближение Германии, развитой индустриальной державы, с СССР, на территории которого располагается мощнейшая ресурсная база, — наилучший курс действий. Плюс к этому Союз, в основе которого лежало социальное равенство, представлял собой зародыш общества, при правильном наставлении наиболее способного приблизиться к моей «современной» цивилизации.

Любой мало-мальски приличный аналитик после изучения общественных тенденций пришёл бы к такому же выводу.

Я усмехнулся. Любопытную стратегию выбрало Существо, чтобы наказать меня. Я посвятил жизнь тому, чтобы вколотить разум в людей, которые изо всех сил мечтали остаться дикарями. Что стоит сделать это в очередной раз? Правда, похоже, что права на ошибку у меня в этот раз нет, орбитальная станция не вытянет сознание, чтобы перенести в другой носитель… Что ж, как-нибудь обойдусь.

Чутьё подсказывало, что просто так, без присмотра, Существо меня не оставит. А значит, в будущем оно может вмешаться в проводимые операции. Моя задача, как полевого агента, вовремя отследить его влияние и предотвратить его.

Я оглядел кирху в сгущавшемся сумраке.

— Ты нарочно засунуло меня в человека, который живёт в церкви? — громко спросил я. — Иронию оценил. Но не думай, что я сдамся. Ты ещё пожалеешь, что связалось с выходцем из Института!

Темнота промолчала.

[1] Вильмерсдорф — на тот момент административный округ Берлина, располагался на юго-западе города. Известен тем, что после революции 1917 года его облюбовала русская эмиграция. Впоследствии был объединён с округом Шарлоттенбург.

[2] Мешочничество — здесь: практика поездок в деревни из города для покупки еды для себя или для последующей перепродажи.

[3] Малыш — ироническое прозвище; тут обыгрывается фамилия Макса Кляйн, которая буквально значит «маленький».

[4] Auf die Liebe! Auf die Neuvermählten! — тост с немецкого «За любовь! За молодожёнов!»