Рассвет. XX век

Глава 2

Идеально выбритое лицо доблестного служителя закона покраснело, побледнело и наконец позеленело. Куцый умишко Эрика, столкнувшись с непосильной задачей, откровенно буксовал. А я с интересом наблюдал за его мучениями.

Будь я слабее, Флюмер арестовал бы меня без раздумий. Уж причину-то он подыскал бы. Подрыв государственного авторитета, учинение беспорядков, бунт против власти. К несчастью для него, мой сжатый кулак был размером с его голову. Наше противостояние выйдет запоминающимся, но кратким. Я отправлюсь по своим делам, а он останется лежать на земле, пока не придёт в себя, — возможно, раздетым до нитки. Мало ли нищих бродит по берлинским улицам?..

Но что дальше? А дальше — возвращение в родной участок, составление отчёта, рассылка ориентиров преступника… Меня-то, может, и поймают. Привлекут как свидетелей или соучастников Генриха и его мать. Когда всплывут неудобные подробности о высказываниях самого Флюмера, поднимется скандал. Далеко не каждый в Германии был антисемитом. В участок нагрянет инспекция. Еврейская община, почуяв слабость, непременно наймёт задержанным лучшего адвоката. А там подтянутся журналисты из какой-нибудь газетёнки социалистического толка, нащупавшие сенсацию, — и пустяковое дело раздуется до невообразимых масштабов.

Чего доброго, левое движение, составлявшее большинство в правительстве, на время отложит свои межпартийные склоки. Оно использует этот случай, чтобы ударить по полиции — оплоту правой мысли, куда ушли многие из расформированных фрайкоров [1]. Не следовало забывать и про то, что я упомянул боевых товарищей. Вдруг за моей спиной стоят если не могущественные покровители, то хотя бы небольшая, но дружная организация вчерашних ветеранов…

Но до всего этого нужно было ещё дожить. Потому как я могу и переусердствовать ненароком, если меня примутся арестовывать. На том и оборвётся история жизни Эрика Флюмера.

Чтобы ускорить его мыслительный процесс, я надавил:

— Ну? Я не буду ждать целый день. Живее!

Патрульный вздрогнул и съёжился. Опомнившись, он вздёрнул подбородок, щёлкнул каблуками. Слегка поморщился от приступа боли в поражённой подагрой ноге и с запинками выдавил:

— Признаю, что выразился чересчур несдержанно, герр Кляйн. Любой народ, который проливал кровь за рейх и кайзера, достоин уважения. Я прошу прощения и у вас, фрау, и у вашего ребёнка.

Он слегка поклонился женщине и Генриху.

Я одобрительно похлопал Эрика по плечу, отчего бедолага едва не рухнул мне под ноги. Я удержал его на полпути к земле. Нет, с этим телом определённо нужно было разобраться. Я будто угодил в слона, которого затащили в посудную лавку. Любое моё движение могло нанести разнести всё вокруг, если не проявлять осторожности.

— Отлично сказано, герр роттен-вахмистр! Как и подобает верному сыну нашего прекрасного отечества. Помните, что на поиски внутренних врагов нас подзуживают снаружи — те, кому выгодна слабая Германия. Мы должны быть выше ложных стереотипов и пережитков прошлого. Без этого мы скатимся в дикость, а наш патриотизм выродится в банальное властолюбие, жажду славы и шкурную корысть. Не запятнайте же честь мундира!

Губы полицейского подозрительно заплясали. Он уставился на свои ботинки. Несомненно, он возненавидел меня, — однако чутьё подсказывало ему не связываться со мной. Впечатление я на него произвёл однозначно.

— Вы упомянули, что кто-то вызвал вас? — подсказал я.

— Д-да. Мне сообщили, что кого-то убивают.

Он исподлобья посмотрел на женщину, и та вздрогнула, точно очнувшись от наваждения. Она бросила на меня растерянный взгляд и молча покачала головой — голосу она не доверяла.

— Как видите, герр роттен-вахмистр, у нас всё в полном порядке, — широко улыбнулся я, отчего Флюмер вздрогнул. — Никаких нарушений. Если уж начистоту, я учил мальчишку с чувством петь наш гимн, но вы, разумеется, не станете задерживать никого, кто начнёт скандировать «Германия, Германия превыше всего»?

Издёвку в моем голосе не распознал бы разве что глухой. Эрика перекосило от бессильной ярости, однако формально возразить ему было нечего.

— Нет-нет, — выдавил он, — это не подпадает… не подпадает под нарушение тишины и порядка в общественных местах.

Он поглубже натянул фуражку шупо.

— В таком случае… раз происшествий не замечено… я вернусь к патрульной службе. Не забывайте…

Что именно нам не стоило забывать, он не договорил, направившись прочь.

Я набрал воздуха в лёгкие и рявкнул так, что стоявшая рядом семейка подскочила:

— Кр-р-р-ругом!

Мой вопль подтолкнул Флюмера в спину. Он развернулся, казалось, на одних инстинктах. Секунду он пялился на меня в полнейшей растерянности.

— Вы!.. Вы!.. Что вы себе…

— Равнение направо! Смир-р-р-но! — перебил его я.

Он обмяк, как мешок картошки. У таких, как он, подчинение приказам въелось глубоко в подкорку. Не зря он и в мирной жизни сохранил армейские замашки. Достаточно было изобразить командирский тон, чтобы патрульный ощутил себя новобранцем перед грозного вида фельдфебелем [2].

— Всего лишь хотел, чтобы вы ушли с музыкой, — объяснил я и подмигнул Генриху:

— Ну, проводи герра полицейского, как я тебя учил.

Мгновение парень с недоумением пялился в ответ. Потом до него дошло. Он набрал воздуха в грудь и абсолютно немузыкально завопил:

— … Превыше всего на свете, от Мааса до Мемеля, от Этча до Бельта!

Я внутренне поморщился. Похмелье ещё не отпустило меня до конца, и для моего страдающего мозга завывания парня мало чем отличались от скрежета металла по стеклу. Но отказаться от этой подначки было выше моих сил.

От пения мальчишки Флюмера передёрнуло. На миг мне показалось, что я перестарался и он отыщет в себе смелость приказать мне следовать с ним в околоток. Но нет — он резко отвернулся и быстрым шагом, почти побежав, устремился к улице. Порыв ветра донёс до меня окончание фразы, которую он пробурчал себе под нос:

— … связываться с проклятыми иудеями!

Патрульный покинул двор. По идее, вот-вот должен был показаться Карл, который и натравил на меня полицейского, однако паршивец не спешил проверять, спасся ли товарищ из передряги. Подумав немного, я рассудил, что после пережитого Генрих сам задаст ему неслабую трёпку, — будь на моём месте кто-то послабее телом и волей, сейчас и парень, и его мать шагали бы в участок под надуманным обвинением. И им повезло бы, отделайся они штрафом.

Я повернулся к женщине, намереваясь отклоняться и уйти, пока она не вышла из ступора. Рука, потянувшаяся к голове, чтобы приподнять шляпу, нащупала там только спутанные космы волос.

До чего же всё-таки опустившийся у меня был видок!

— Сейчас опасные времена, фрау, — сказал я, — не все, кто выглядит как враг, таковым являются. Но не следует и чрезмерно полагаться на власти, как видите, туда стремятся не лучшие люди. А сорванца лучше выпороть, чтобы у него не вышло в привычку докучать другим. Оставляю это на его отца.

Я постарался улыбнуться как можно более приветливо. Судя по реакции женщины, это не помогло. Она съёжилась и отступила на шаг, будто это её я предложил побить, причём собственными руками. Нет, носитель мне достался паршивый, очень уж приметный и внушительный — в плохом смысле.

— Спасибо вам, — выдохнула женщина, когда я отошёл от неё метров на пять. Удивительно, что вообще расслышал; может, и слух у меня звериный, а не только комплекция?

Я не стал оборачиваться и тем самым смущать её. Вдруг решит, что мне от неё что-то нужно? Я и без того подзадержался в этом дворике, а меж тем ничего из списка по-настоящему важных задач не выполнено.

Кто я?

Почему оказался тут?

Какая цель передо мной стоит?

С последним проще всего. Как только я вспомню, как меня угораздило очутиться в Германии начала двадцатого века, придёт и цель. В то, что её нет, я не верил совершенно, как и в то, что я и в самом деле Макс Кляйн, просто перебравший с выпивкой и оттого внезапно поумневший.

От алкоголя люди глупеют, даже дуреют, но обратного процесса не происходит. Умными себя считают лишь сами пьяные, если ещё способны что-то считать, а не действовать на автомате. Из меня же остатки хмеля улетучились быстро, а с похмельем помог массаж висков, причём явно не простой. Кожу от него пощипывало, однако и прояснилось в голове за считанные секунды.

Я выбрался на относительно оживлённую улицу — или, по-местному, штрассе. Порой невдалеке грохотал допотопный трамвай, изредка мимо проезжали машины — их было значительно меньше, чем гужевого транспорта.

Не успел я далеко отойти, как меня нагнал чей-то крик:

— Герр Кляйн! Герр Кляйн!

Я обернулся. Ко мне, со свёртком, прижатым к груди, мчался Генрих. Добравшись до меня, парень протянул свою ношу:

— Это вам. От мамы… и меня. Вы… наверное, не слышали, но она хотела поблагодарить вас, но была напугана и…

Он неопределённо помахал рукой, не уточняя, боялась ли она возвращения полицейского или меня.

Я принял подарок — полотенце, в которое завернули приличный кусок хлеба и немного сыра. Генрих неверно истолковал мой взгляд и поспешно сказал:

— Мало, конечно. Вон вы какой здоровый, вам не хватит. Но у нас больше и не осталось. Нынче цены взлетели. Когда папа на картонажную фабрику устраивался, платили хорошо, а теперь платят столько же, но это так, пшик. Скоро и на буханку зарплаты не хватит, а что делать? Работать надо. Если не работать, так и страну не поднять, а поднимем, и деньги снова приличные появятся…

Он смутился и замолчал. Вряд ли до этой агитации он дошёл сам. Либо в школе внушают, либо подслушал дома, пока ругались родители.

— Ловко вы того индюка уделали! — сменил он тему.

— Главное — подобрать к человеку ключик, а с ключиком любого отпереть можно, — хмыкнул я. — Будешь учиться, а не на прохожих бросаться, так же научишься.

— Так я не на прохожих… вы сидели… Мне ж откуда знать, что вы умный? День на дворе, а не работаете.

— Ошибаешься, — сказал я. — Очень даже работал. Занимался напряжённым умственным трудом.

Генрих скептически прищурился, однако возражений от него не последовало. Как-никак полицейского я разбил в пух и прах, причём отнюдь не кулаками, как можно было бы предположить.

Я взвесил свёрток. Паренёк не соврал, когда заявил, мне это угощение на один зубок. Как палить по лосю солью — только раззадоришь, а потом на рога угодишь.

— Вот что, — произнёс я, — за подарок спасибо, однако вам еда нужнее. Может, выгляжу я не очень, но обеспечить себя способен. Возвращайся к матери. И не съедай всё по дороге со своим дружком!

Я вернул свёрток Генриху. Поначалу он не хотел его принимать, однако быстро сдался. По тому, как блестели его глаза, нетрудно было догадаться, что мальчишка сильно голоден, а отнимать у семьи последнее я не собирался.

— Можете не переживать, герр Кляйн! — заверил он, когда понял, что я не отступлю. — Донесу обратно. А Карлу разве что тумаков всыплю, куда с ним хлебом делиться. Бросил меня, да ещё этого болвана позвал…

Мы распрощались. Генрих отправился домой, а я — своей дорогой, изучая Берлин.

Среди прохожих преобладали женщины. Мужчин было мало. Попадались скучающие носильщики с бляхой на груди — признаком одобрения городскими властями, но в основном встречались подростки: разносчики газет, порученцы и даже торговцы, которые пытались всучить прохожим всякую всячину от спичек и пуговиц до драных шинелей и сапог. Меня они обходили, намётанным глазом определяя в безденежного и опасного типа.

С первым я даже склонен был согласиться. В кармане пальто сиротливо звенело несколько «вокзальных» марок, которые тратить нельзя — не тащиться же потом до Шмаргендорфа пешком. Нет, пожелай я, и с лёгкостью получу газету, даже бесплатно, но вымогательство и насилие — не мой метод решения проблем.

Так что я мирно тащился по улице, изучая витрины лавок, и попутно старался разогнать густую пелену, скрывавшую мои воспоминания. Увы, единственное, чего я добился, — острого приступа голода. По какой-то причине магазины, торговавшие одеждой, книгами, инструментами и прочей бытовой всячиной, практически пустовали, а вот булочные, колбасные и сырные ломились от товаров.

Вот удивительно, в бакалее и скобяной чистые полки, а в мясной лавке рядом на покупателя вызывающе смотрят устланные соломой корзины, в которых лежат копчёности и вялености на любой вкус. Среди них — тушка поросёнка с лимоном в пасти.

Зрелище поистине гипнотизировало. Я поймал себя на том, что застыл напротив одного особенно внушительного короба. И хотя в его содержимом при более пристальном осмотре угадывался восковой муляж, прелести образа это не отменяло.

Мелькнула мысль, что зря я не отломил себе хотя бы половинку хлеба. Эдак и слюной можно захлебнуться. Хотя, само собой, не в слюне дело. На восстановление и углублённую настройку организма необходимы ресурсы, как редкие, так и вполне себе бытовые белки, жиры и углеводы, без которых усилится процесс аутофагии. То есть примутся переваривать себя здоровые клетки. Тут уж не до работы над кожей, костями и лёгкими, не до манипуляций кортизолом и инсулином, тут бы мышцы сберечь…

— Эй, образина, чего таращишься⁈ Денег нет? Так кончай пускать слюни на стекло!

Я потряс головой, возвращаясь в реальность, и шагнул прочь от витрины. На меня брезгливо глядел низкий полноватый мужчина, скрестивший руки на груди, закрытой длинным белым фартуком. Он был не один. Пока я знакомился с ассортиментом товаров мясной лавки, к ней подъехала повозка, на козлах которой сидел паренёк лет шестнадцати, если верить внешнему сходству — сын окликнувшего меня мясника. Содержимое повозки скрывалось под тканью, но что могли привезти к мясной лавке? Только туши со скотобойни для последующей разделки, готовки и продажи.

Владелец лавки перевёл взгляд на своего сына. Тот горестно вздохнул.

— А Ганс, чтобы его черти драли, так и не появился?

— Нет. На отправке мне ещё помогли загрузить, но кто ж потащится на разгрузку в город?

— Пьянь, — сплюнул мясник. — Небось, проигрался в карты, надрался и храпит у дружков. Ничего, мы вдвоём осилим.

Несмотря на самоуверенные слова, двигался мясник с трудом — вместо левой ноги у него был примитивный протез. Тем не менее присутствия духа он не терял. Но присутствием духа не перенести тяжеленные говяжьи и свиные туши в лавку, да и от сына толку было немного.

Я не сомневался, что рано или поздно до какого-нибудь носильщика дойдёт новость о том, что можно подзаработать, оказав услугу мяснику. Вон один уже посматривает заинтересованно с другого конца улицы. Но я оказался возле лавки первым, отчего бы не подсобить? А там, может, и покормят в благодарность за работу.

Я расправил плечи, хрустнул костяшками и под урчание живота двинулся к парочке у повозки.

— Герр мясник, насколько я могу судить, вы оказались в затруднительном положении. Если позволите, я готов прийти вам на помощь.

[1] Фрайкоры — здесь: добровольческие формирования, образованные из остатков кайзеровской армии после поражения в Первой мировой войне во время Ноябрьской революции. Фактически — частные армии, управляемые бывшими офицерами. Расформированы по требованию сил Антанты. До окончательного роспуска отметились попыткой путча и боями с коммунистами, например, они разгромили Баварскую советскую республику и подавили восстание в Рурской области. Позднее многие члены бывших фрайкоров примкнули к Национал-социалистической немецкой рабочей пертии.

[2] Фельдфебель — должность унтер-офицерского состава в армии Германской империи. Примерно соответствует званию старшины.