Рассвет. XX век

Глава 19

Людвиг Август Теодор Бек взирал на представление, развернувшееся перед его глазами, едва сдерживаясь от того, чтобы подняться и уйти. Расхаживавший по трибуне председатель союза — как его там, Фрейданк? — воплощал в себе всё, что Людвиг презирал. Его самодовольный вид, его ядовитые слова, смысл которых, если убрать шелуху, был прост в своей разрушительности — вызывали у офицера грустную усмешку.

Это была далеко не первая такая встреча. Он наслушался подобных речей — всегда одно и то же. А от пианино, за которое посадили какого-то громилу, едва ли способного отличить ре минор от ре мажор, так и хотелось закатить глаза. В конце выступлений неизменно — и фальшиво, ведь найти достойного музыканта никто не удосуживался — звучал имперский гимн, словно подчёркивая их затхлость. И хоть бы раз удивили! Но нет, в нынешней обстановке это было невозможно.

Фрейданк и его союз были уже привычным символом Германии, утратившей верное направление.

Как и всякий немецкий солдат, Бек горько воспринял поражение в Великой войне. Он не строил иллюзий относительно того, удалось бы рейху победить, поскольку знал ответ загодя. Идея Людендорфа [1] нанести стратегическое поражение на Западном фронте одним мощным ударом была не более чем последней конвульсией смертельно больного. Главнокомандующий, под конец войны заработавший у народа непререкаемый авторитет, угодил в плен собственной гениальности, и его наступление могло закончиться лишь провалом. Это понимали все, кто служил на Западном направлении и имел доступ к стратегическим планам.

Германской армии перебили хребет. Прорыв изъеденного дырами фронта не изменил бы этого. Он просто растянул бы логистические линии, усилив нагрузку на тыл. Смельчаки, осмеливавшиеся говорить об этом Людендорфу, наталкивались на стену непонимания. Главнокомандующий видел перед собой победу; не потому, что был глуп, а потому что выжимал из себя всё до последней капли и требовал того же от своих подчинённых, — он верил в стойкость немецкой нации.

Но из неё уже нечего было выжимать.

Вместе с тем, подданные империи, заражённые его энтузиазмом и не видевшие цельной картины, жаждали идти до конца. Посмей Вильгельм Второй сместить Людендорфа, и кайзера растерзала бы толпа. А так — поражение было неизбежным, и всё же его удалось бы превратить в терпимый, хоть и обидный мир, не случись революции.

Людвиг не винил народ, страдавший на протяжении четырёх лет. У того накопилось изрядно причин для того, чтобы погрузиться в отчаяние, утратить самообладание и в приступе слепой ярости обрушиться на правителей, потерявших его доверие. Но народом, несомненно, управляли извне; революционеры начали подтачивать армию задолго до ноябрьских событий [2]. Они подорвали офицерский авторитет для солдата в самый ответственный для отечества момент, и это привело к анархии, величайшему преступлению для военного, если не считать прямой измены.

Солдат, лишённый дисциплины, — не более чем разбойник.

А разбойник не способен был сопротивляться натиску французской армии, в которой царили строгие порядки, обеспеченные суровыми наказаниями. Победа французов была предрешена, хоть они и уступали в военной науке немцам; что Фердинанд Фош [3] мог противопоставить передовым стратегам германского Генштаба?..

Революционеры украли у немцев — нет, не победу, как утверждали сегодня популисты, а почётное поражение. Они отняли у армии последние силы к сопротивлению в надежде захватить власть.

Что ж, они её захватили — и тут же передрались между собой над истекающей кровью страной, лакомые куски которой растащили или оккупировали победители.

Парадокс ситуации заключался в том, что нынешнее правительство рейха было далеко не худшим, что могло случиться с Германией… и что ещё может случиться с ней в будущем, если не остановить опасную тенденцию — подмену истинного патриотизма пустым популизмом.

В революционном хаосе, охватившем рейх, Людвиг не утратил внутренней порядочности. Он не поддерживал путчи и выполнял приказы начальства, пока они не ставили под угрозу целостность страны, поскольку верил в то, что бунт может быть лишь самой крайней мерой. Рано или поздно дисциплина вернётся в Германию, но любая попытка достигнуть её через переворот обречена на провал.

Бек не придерживался пацифизма, при его профессии это было бы абсурдом, однако в нём жила глубокая ответственность за немецкий народ. Он не хотел новой войны в ближайшие годы. Страна не была к ней готова. Не так давно она прошла «тотальную войну», как метко выразился Людендорф ближе к концу своего командования [4]. Людвиг не без оснований считал, что её повторение может стать катастрофой для Европы, но больше всего — для самой Германии. Она ослабла и стала тенью былой империи, которая внушала страх и уважение соседям в 1914 году. Отныне любой конфликт, не угрожавший полным уничтожением немецкой государственности, ей следовало разрешать исключительно дипломатией — хотя бы до тех пор, пока она не окрепнет и не восстановит силы для того, чтобы вернуть себе прежнюю сферу влияния.

Рейху нужен был умный лидер и сознательный патриот, который способен учитывать интересы других стран и народов. Высоконравственный руководитель, неизменно прислушивающийся к зову своей совести. Тот, кто видит цельную картину и не допустит повторения ошибки, приведшей к падению старого режима.

Но куда бы Людвиг ни посмотрел, во власть рвалась совсем другая порода. Взять Фрейнданка; и что он плетёт⁈ Да, он не призывает громить еврейские лавки, отстреливать республиканцев и вешать коммунистов, однако в остальном он был ровно таким же болваном, как прочие реваншисты. При крошечной толике воображения его выступление становилось открытым вызовом иностранным войскам на немецкой земле; а то, что собравшаяся тут публика это воображение проявит, сомневаться не приходилось.

Ораторского искусства Фрейданка на это хватало. Но пламенными речами войны не выигрываются. Если Германия восстанет против победителей здесь и сейчас — её раздавят. К сожалению, размеренная и планомерная работа по возвращению военного потенциала шла вразрез с фантазиями, которыми щедро кормили публику подобные популисты.

Людвиг Бек откинулся на спинку неудобного кресла, заёрзал в нём и в бесчисленный раз спросил самого себя, что он тут забыл.

Всё началось, когда ему пришло письмо от нового владельца Nassauische Rheinhütte [5]. Людвиг не питал страсти к развитию промышленности, предпочтя стезю офицера, а потому нисколько не удивился, когда отец в посмертном завещании передал фирму младшему сыну Вильгельму. Бек верил, что так будет лучше для всех; между собой они сохранили доверительные отношения.

Письмо не оставляло пространства для двойных толкований. Брат объяснил, что ему известно и о создании Arbeitskommandos [6], и о том, чем на самом деле были эти подразделения — частью изощрённых попыток генерала фон Секта [7] обойти ограничения, наложенные на рейхсвер по Версальскому договору. Осведомлённость магната не особо удивила Бека. Он знал, что промышленные шпионы могли раскопать и не такое, хотя некоторые подробности насторожили Людвига. Например, беспечное упоминание Вильгельма о том, что руководил чёрным рейхсвером Фёдор фон Бок[8], а также о контактах фон Секта с большевистской Россией, которые начались задолго до подписания Рапалльского договора.

Нынешний владелец компании открыто признавался, что его и его партнёров, посвящённых в эти детали, пугает сложившаяся ситуация. С присутствием в Висбадене [9] французских и английских солдат они свыклись. Они опасались, что фон Сект нарушит хрупкое равновесие, ополчившись против республиканского правительства — с коммунистической или реакционной повесткой, не так уж важно. Бек, ещё совсем недавно служивший в штабе генерала, прекрасно сознавал абсурдность этих опасений, но своих знаний в чужую голову вложить нельзя. Промышленники боялись восстания — и предлагали Беку дать ответ отрядам чёрного рейхсвера. Иначе говоря, организовать прореспубликанские отделения, которые ни за что не пойдут против текущего строя, — выбрать из кандидатов людей с умеренной позицией, не радикалов, не левых и не правых.

Людвиг быстро сообразил, что они, в сущности, желают создать свою частную армию аналогично чёрному рейхсверу. Финансирование проекта фон Бока шло через неофициальные каналы, однако слухи упорно намекали на непосредственную поддержку предпринимателя Гуго Стиннеса [10]. Тот семимильным шагами захватывал промышленность Германии и экономику Австрии, да ещё и засматривался на Чехословакию, где ему вставляли палки в колёса французы.

Будучи реалистом, Бек понимал, что вряд ли такое предложение сделали ему одному. Более того, его и вспомнили-то, скорее всего, из чувства родственного долга. Остановить процесс расползания немецкой армии на частные лоскуты он не мог, но если он возглавит его, то будет в силах остановить худшее — возникновение ещё одной угрозы рейху.

Особой веры в слова брата о том, что их концерн ни в коем случае не направит винтовки против республики, у Бека не было. Отец хорошо воспитал своих детей, но порядочность других участников концерна вызывала сомнения. В таком случае проще взять командование на себя и отказаться выполнить опасное распоряжение, если таковое поступит.

Людвиг согласился ещё и потому, что в его душе тлела надежда узнать подробнее о тех, кто продаёт секреты рейхсвера промышленным группировкам. Но он ничего так и не выяснил. Во втором письме его снабдили только списком мелких союзов, которые можно использовать для создания условного фрайкора. Чуть позже сверху пришёл приказ о направлении Бека в командировку из Мюнстера в Берлин, — ещё одно напоминание, что в республике можно было купить если не всё, то очень многое.

По пути Людвиг проехал несколько городов, в каждом из которых встречался с людьми, возглавлявшими объединения из списка. Завершился его тур в столице; последним союзом стало «Сообщество взаимопомощи бывшим фронтовикам». Сегодня Людвиг видел Фрейданка второй раз в жизни. Первая их встреча продлилась считанные минуты, когда Бек назначил дату собрания.

Здесь, в зале, переоборудованном из бывшего склада, царили примерно те же настроения, что и везде. Умеренные, если они ещё и остались в Германии, предпочитали не высовываться. Над страной дамокловым мечом нависла угроза нового вторжения. Мнимые патриоты били себя в грудь, демонстрируя решимость разбить проклятых жабоедов. Каким образом они справятся в условиях, когда рейхсвер был лишь тенью прежнего себя, оставалось неясным. Видимо, они собрались завалить врагов телами. «Стальной шлем» и прочие крупные организации снизили планку приёма, поглощая союзы поменьше с огромной скоростью.

Висбаденские промышленники не успели заскочить в последний вагон. Теперь оставался один вопрос: хватит ли сил рейхстагу остудить горячие головы в рейхсвере, чей запал подогревал Стиннес? Казалось бы, ему новая оккупация Рура должна навредить больше всего, но, поговаривали, он старательно разжигал пламя нового конфликта.

Германию ожидали мрачные дни.

Людвиг перестал вслушиваться в речь Фрейданка. Если начистоту, председатель был не худшим из тех, кого ему довелось повидать в течение командировки. Его трёп лишал слушателей дисциплины, манил их несбыточными образами, наполнял детские головы ложными идеалами, однако у Людвига, вероятно, получилось бы укротить его. Такие люди падки на деньги и ради них готовы принять любые принципы — свойство ужасное в обычные времена, но не тогда, когда незыблемость мировоззрения означает твердолобую решимость устроить в стране этнические чистки и обречь её на новое поражение.

Но это не имело значения. Затея магнатов не удалась. Бек посетил мероприятие из чувства долга, чтобы закрыть список. Этот же долг подталкивал его написать подробный отчёт брату с рекомендациями, которые уже не понадобятся. Скоро у родственника прибавится забот, и ему будет не до формирования собственной армии.

Из размышлений Людвига вырвала мелодия. Необычная. Не та, какую ожидаешь на этом сборище. И потому — удивительная.

«Ich bin Soldat». Песня, повествующая о тягостях немецкого солдата и о его стремлении к миру и покою. О том, как его насильно выдернули из дома, отправили проливать кровь и умирать во имя жажды власти правителей. О братстве солдат из разных стран, которые с радостью пожали бы друг другу руки, но вместо этого вынуждены стрелять на поражение.

Мелодия, вкрадчивая, обманчиво простая, стремительно захватила слушателей. Если бы Людвиг верил в магию, то заподозрил бы в исполнителе волшебника. Публика, считанные секунды назад скандировавшая едкие лозунги, притихла. Потом зазвучал первый голос. Хриплый, с отчётливым эссенским акцентом, он принялся подпевать мелодии. Один за другим к смельчаку присоединялись соседи, круг поющих ширился, и вот — весь зал в едином порыве выводил слова. Никого не смущало, что мотив отличался от привычного. Каждое изменение в композиции было незначительным, однако вместе они образовывали мелодию, которая врезалась в душу и гасила пламя воинственности в сердцах собравшихся.

Благодаря стараниям родителей Людвиг получил превосходное классическое образование. Он отлично владел скрипкой, а его мать была выдающейся пианисткой; они часто устраивали музыкальные вечера в своём кругу, на которые приходили родственники и близкие друзья. Это позволило ему оценить играющего по достоинству — с точки зрения собрата-музыканта, а не только слушателя. Новое прочтение — нет, доработка, улучшение мелодии — буквально кричало о том, что за пианино сидел гений из разрядах тех, что рождаются раз в поколение.

Первый ряд имел неоспоримые преимущества. Людвиг хорошо видел выражение лица Фрейданка, сперва замершего в замешательстве, а затем покрасневшего от злости.

Бек вновь обратил внимание на гиганта, сгорбившегося над пианино. Пальцы странного музыканта порхали над клавишами так быстро, что порой было не разобрать движений. С виду он походил на типичного крестьянина из глубинки: огромный, с простоватой физиономией, на которой не отражалась работа мысли, он словно стоял за плугом, а не творил мелодию, от восхищения которой у Людвига захватило дух.

Великан же не смотрел на клавиши; он изучал реакцию зала. Взгляд его встретился со взглядом Бека, и тот собрал всю свою волю в кулак, чтобы сохранить невозмутимость. В холодных глазах здоровяка читались острый ум и несгибаемая воля. Они резко контрастировали с его простодушным, даже туповатым лицом.

Людвиг привык оценивать людей безотносительно их положения в обществе. Для Бека первоочередное значение имели заслуги и интеллект человека, и он сразу осознал, что в лице этого музыканта столкнулся с незаурядной личностью.

Не то чтобы Людвиг разделял социалистический посыл песни. В обычной обстановке он осудил бы её, как осуждал всё, что привело Германию к постыдному проигрышу. Однако красное движение в стране доживало последние дни, его уже не принимали всерьёз, а занявшие его место социал-демократы были терпимой альтернативой националистическому подъёму. Тот толкал страну, ещё не оправившуюся от прошлого конфликта, к новому. Здесь и сейчас один опасный яд нейтрализовал другой, ещё более смертоносный.

Стих последний отзвук мелодии. Ветераны замолчали. Наступила звенящая тишина.

Члены «Сообщества» гордились тем, что презирали коммунистов, однако мелодия всколыхнула в них нечто, чему они и сами не могли дать названия. Тоску по погибшим сослуживцам? Тайную убеждённость, что война, какой бы благородной она ни была, хуже мира? Запутавшись в своих переживаниях, бывшие солдаты сидели тихо. Но их ступор вот-вот пройдёт, и тогда инициативу вновь перехватит Фрейданк, от возмущения временно лишившийся дара речи.

Чутьё редко подводило Людвига. Сейчас оно требовало поддержать музыканта. В конце концов, если он этого не сделает, на того могут и наброситься, — а большие кулаки не спасут от припрятанной заточки.

Решив довериться инстинктам, Бек степенно поднялся и захлопал в ладоши. Несколько секунд его аплодисменты разносились по залу в гулком одиночестве. Это прорвало плотину. За Людвигом захлопали другие, поначалу неуверенно, потом — с отдачей, со свистом и топаньем. Так, как они благодарили бы какого-нибудь скрипача в кабаке прифронтового города, куда их привезли с передовой на ротацию.

Если песню хвалил офицер, то в ней не было ничего предосудительного, верно?

Примерно треть ветеранов не последовали примеру Людвига, но, оставшись в меньшинстве, возмущаться они не рискнули.

Одобрительная реакция Людвига сбила с толку Фрейданка, который ястребом взирал на пианиста с трибуны. Не давая оратору собраться с мыслями, Бек забрался на возвышение. От него тоже ждали речи, как сказал председатель перед собранием. Впрочем, побывав на нескольких десятках подобных мероприятий, Людвиг и сам знал все тонкости.

Он выступил с коротким сухим обращением к ветеранам. Когда оно подошло к концу, музыкант сыграл гимн республики. К нему у собравшихся вопросов было куда меньше, чем к прошлой песне: флаги, развешанные по стенам, указывали на относительную лояльность нынешнему правительству.

Выбор гимна подсказал Беку, что первоначальное впечатление его не подвело. Пианист был далеко не прост.

После своей речи Бек сошёл с трибуны. К нему поспешило не меньше двух десятков человек — все, кто представлял хоть какую-то значимость в этом союзе. Они хотели лично пообщаться с действующим офицером. Впереди этой толпы выступал председатель.

Проскользнув мимо них, Людвиг направился к музыканту.

Тот не замедлил представиться — Макс Кляйн, рядовой в отставке, служил денщиком на Восточном фронте.

— Что надоумило вас сыграть «Ich bin Soldat» посреди патриотического собрания? — спросил Бек с искренним интересом.

— Мне показалось, что выступление герра Фрейданка чересчур распалило парней. Вот я и решил охладить их пыл, — произнёс Кляйн. — Грубо вышло, конечно. Я нарушил протокол встречи. Но иначе поступить было бы не по совести. Председателя немного занесло. Вы бы подумали, что мы рады развязать новую войну, а в уставе нашего союза чётко прописано: мы за мир и взаимопомощь. Во всяком случае, пока войну не объявят нам. Тогда будем обороняться.

Позиция Кляйна звучала разумно. Пожалуй, наиболее разумно из всего, что Людвиг слышал в командировке. Это вызывало в нём уважение к Максу. То, что дельную мысль озвучил денщик, его удивило не сильно. Куда больше он поразился контрасту между внешностью и тем, как Кляйн выражался. У него было чистое произношение.

Макс Кляйн был загадочным человеком. А деятельный разум Людвига не мог пройти мимо загадки.

— Вы учились игре на пианино в консерватории?

— Самоучка.

Самообразование Людвиг уважал, но ему было кристально ясно, что такого уровня без помощи учителей не достичь. Кляйн явно темнил.

Прежде чем он задал очередной вопрос, в разговор встрял добравшийся до них председатель:

— Герр Бек, позвольте принести вам мои искренние извинения за поведение нашего товарища. Он действовал по своей инициативе, это была какая-то злая шутка, и…

— Он вор! — визгливо крикнул кто-то. — Вор, любитель евреев и предатель отечества!

Вперёд пробился, сильно прихрамывая, мужчина с лицом уверенного в себе идиота. За ним несли деревянный оружейный ящик. В задних рядах наметилась возня: несколько человек с руганью стали пробиваться к центру, но их скрутили и оттащили другие ветераны, похоже, подчинявшиеся хромому. Фрейданк в растерянности взирал на происходящее — столь стремительное развитие событий выбило его из колеи. За пределами трибуны он оказался куда безобиднее, чем на ней.

По команде предводителя ящик открыли.

— Поглядите, герр офицер! — торжествующе воскликнул зачинщик беспорядка. — Поглядите, что украл и приволок сюда Кляйн!

[1] Эрих Фридрих Вильгельм Людендорф — немецкий генерал, который поспособствовал проезду большевиков во главе с Лениным через Германию в Россию. В 1918 году как главнокомандующий разрабатывал план весеннего наступления на Западном фронте. При оперативном успехе немецких войск они потерпели стратегическое поражение вследствие сопротивления союзников и истощения своих ресурсов.

[2] Ноябрьские события — имеется в виду Ноябрьская революция 1918 года.

[3] Фердинанд Фош — главнокомандующий французскими войсками на момент весеннего наступления. Людвиг Бек невысоко оценивал его достижения как командира.

[4] Концепция тотальной войны была предложена Людендорфом в 1936 году в одноимённой книге. Ничто не мешало ему упомянуть о тотальной войне как идее ранее.

[5] Nassauische Rheinhütte — фирма, основанная в 1857 году. В 1869 её владельцем стал Людвиг Бек, отец офицера. Занималась металлургией и химической промышленностью, производила ферросилиций.

[6] Arbeitskommandos — формально трудовые батальоны из добровольцев при рейхсвере. Фактически они состояли из солдат. Созданы для обхода Версальских соглашений. Получили название чёрного рейхсвера.

[7] Йоханнес фон Сект — немецкий генерал-полковник, командующий сухопутными войсками рейхсвера. Выступал за налаживание связей с Советской Россией. Во время Капповского путча Сект отказался выступить против бунтовщиков, но и не поддержал их. В период с 1919 по 1922 в его ставке служил Людвиг Бек.

[8] Фёдор фон Бок — на момент действия книги оберст (полковник) рейхсвера. Фон Сект поручил ему разработать «трудовые батальоны» гражданских добровольцев, носивших военную форму и имевших звания. В нашей реальности дослужился до звания генерал-фельдмаршала, но из-за несогласия с Гитлером насчёт скорейшего наступления на Сталинград был отстранён в 1942 году.

[9] Висбаден — родной город Людвига Бека недалеко от Франкфурта-на-Майне.

[10] Гуго Стиннес — немецкий предприниматель, активный националист, финансист фрайкоров и НСДАП. В послевоенные годы сделал состояние на рискованных вложениях во вторичный сектор производства, вследствие чего сумел построить собственную торговую империю, которая включала в себя 4554 предприятия в Германии и за её пределами. Его звали новым кайзером Германии из-за его богатства и влиятельности.