Рассвет. XX век

Глава 14

Большая часть тех, кто пришёл сегодня сыграть с Ласкером, кое-что в шахматах понимала, и для этих людей моя победа не должна была стать сюрпризом. Тем не менее они до самого конца уповали на чудо, нелепо надеясь на то, что Эмануил придерживался выигрышной тактики, которую они попросту не разгадали. Мне же отводилась роль счастливчика, который сделал несколько удачных ходов и сумел оттянуть неизбежное. Теперь же, когда гроссмейстер признал поражение, у них не осталось отговорок. Их ожидания столкнулись с реальностью, — и реальность прошлась по этим ожиданиям паровым катком.

Оттого зрители и гудели, оттого и раздавались возмущённые голоса. Кто-то подозревал, что Ласкер вступил в сговор с Бошем, чтобы устроить незабываемое зрелище; кто-то, успев сделать ставку на исход, с недовольным видом рассчитывался с соседом; кто-то подозревал, что в пальто у меня припрятан шахматный учебник, хотя, разумеется, никакой учебник не поможет посреди напряжённой позиционной игры с бывшим чемпионом мира.

Сам Ласкер пропускал мимо ушей возгласы участников турнира, обвинявших меня в жульничестве. Кому, как не мастеру, понять, что совершаемые мной ходы — не случайные движения, рождённые отчаянием, а тщательно выстраиваемая ловушка? Эмануил раскуривал новую сигару — на первый взгляд, с полной невозмутимостью. Но пальцы у него слегка подрагивали. Гроссмейстеру было обидно проиграть тому, кого он и за соперника-то поначалу не посчитал.

— Мне просто повезло, — сказал я.

Хотелось дружелюбно улыбнуться, однако улыбкой Макса Кляйна никого не утешить. Она могла разве что испугать до полусмерти.

— Не жалейте моё самолюбие, молодой человек, — отозвался Ласкер.

Кончик его сигары затлел. Он выдохнул дым и продолжил:

— Не надо списывать заслуженную победу на везение, вы оскорбляете этим шахматы. В них нет места удаче. Они требуют навыка и психологической подготовки, а не благосклонности высших сил.

— Вот о психологии-то я и говорю. Игра с тридцатью людями одновременно выматывает, невольно теряешь фокус, и снова сосредоточиться не так-то просто. К тому же вы практически без остановок ходили между столами, нагибались, передвигали фигуры. Готов поспорить, физически вы устали не меньше, чем эмоционально. Уверен, наша партия получилась бы куда ярче, если бы прошла один на один.

Про себя я договорил, что в шахматах крайне важна сторона. У белых существует стартовое преимущество. При игре двух аналитических машин высочайшего уровня белые побеждают всегда; при максимально эффективной комбинации ходов чёрные не могут рассчитывать даже на ничью. И хотя в моём мозгу не было портативной версии такого компьютера, определённое влияние нечестность шахмат на результат оказала. Играй за белых Ласкер, вставшая передо мной задача оказалась бы ещё труднее.

— Намекаете на реванш?

Между нами возник Герберт. В отличие от гроссмейстера, он сиял довольной улыбкой, как наевшийся сметаны кот.

— Стало быть, герр Ласкер, вы согласны принять участие в моём домашнем турнире?..

— Прежде я не видел в нём смысла, я не любитель быстрых форматов. Но если этот молодой человек… — Гроссмейстер взглянул на меня с немым вопросом.

— Макс Кляйн.

— Если герр Кляйн решит присоединиться…

— Решит! Безусловно, уже решил! — с энтузиазмом объявил Бош, от избытка чувств взмахнув тростью.

Я прокашлялся, чтобы показать, что ничего-то я ещё не решил, и он обернулся ко мне.

— Поверьте, вас заинтересует призовой фонд. К сожалению, наш мир устроен несправедливо, поскольку умные люди далеко не всегда могут похвастаться финансовой состоятельностью. Мне кажется, это ваш случай.

Немного подзаработать вовсе не повредит. Я отдал бы часть долга похоронной фирме и подкинул бы денег Отто Брауну на содержание приюта. Однако я не хотел, чтобы участие в турнире помешало основной задаче — восстановлению винтовок к приезду Бека.

— Когда начнётся ваше мероприятие?

Бош назвал дату; на всё про всё отводилось три дня, причём последний — под партии финалистов. Выходило, что победитель определится примерно к обеду, а дальше пойдёт официальная часть, которая меня не интересовала. Последний день турнира совпадал с датой собрания «Сообщества взаимопомощи бывшим фронтовикам», только оно будет ближе к вечеру. Такой вариант меня устраивал. Немного свободного времени у меня найдётся. Ключевое слово — немного.

— Но почему всего три дня? Я слышал, некоторые турниры длятся неделями.

— Бросьте вы! Я занятой человек, мне больше по душе Schnellschach [1], — отмахнулся Герберт. — Предпочту быструю и зрелищную игру, чем часами изнывать при классическом формате. Двадцать минут на партию у игрока.

— Даже не знаю… — изобразив сомнения, протянул я, чтобы подразнить его.

— Не издевайтесь надо мной, вы, мучитель! Неужели вы против идеи помочь друг другу?

Герберт изобразил проникновенную серьёзность, преувеличенно нахмурив брови. Это выражение и заставило меня вспомнить о другом лице, которое часто мелькало в газетах… Сходство нельзя было назвать разительным, однако я уловил его. Опять же, совпадали фамилии. Если я не ошибаюсь, а я точно не ошибаюсь, упускать такой случай нельзя.

— Если речь о том, чтобы выручить товарища из беды, то я только за, — хмыкнул я. — Спасу вас, так и быть.

Герберт с облегчением выдохнул. Его волновало состояние Ласкера, он полагал, что нечего гроссмейстеру засиживаться в затворниках. Моё же участие обеспечивало Ласкеру возвращение в строй; перспектива реванша его воодушевила.

— Великолепно! Куда выслать приглашение, герр Кляйн?

Я назвал адрес, попутно спросив у Герберта номер его телефона. Если он и удивился моему интересу, то виду не подал, хотя заметил:

— Я редко бываю в квартире. Вечно в разъездах.

Мы утрясли детали. Эмануил Ласкер откланялся, и за ним ушла значительная часть толпы. Наиболее смелые из оставшихся рискнули пожать мне руку, после чего Герберт прогнал их вниз — мол, матч закончился, так чего вы тут забыли? Избытком вежливости он не страдал, хотя со мной вёл себя любезно. Вряд ли его пугала моя комплекция — скорее, после первоначального интереса я пробудил в нём уважение.

У лестницы осталась отираться парочка сомнительных личностей. Они благоразумно не приближались к нам, но один что-то бешено строчил в своём блокноте, периодически поглядывая на меня.

— Акулы пера почуяли сенсацию, — засмеялся Герберт. — Вам сложно будет от них отцепиться, они жаждут крови.

— А что, если я хочу дать интервью?

— Вы не походите на того, кто гонится за славой. Иначе вы бы явились в кафе, чтобы схватиться с Ласкером. Мне же пришлось силком затаскивать вас сюда. К слову…

Он слегка склонил голову.

— Позвольте попросить у вас прощения. Ваше присутствие тут — моя прихоть, рождённая желанием немного посмеяться. Поверьте, вы рядом с шахматной доской — уморительное зрелище! Но я вас недооценил, за что справедливо и поплатился. Будет мне уроком не судить людей по внешности. А вы готовьтесь к новому вызову. Капабланку в соперники вам не обещаю, но на новый турнир прибудет множество молодых дарований. Да и Ласкер задаст вам жару, вы больше не застанете его врасплох.

Говорил Герберт вполне искренне. Для сумасбродного богача, который ради собственного развлечения тащит первого встречного на тщательно спланированное событие, он был неплохим человеком.

— Мне не даёт покоя один момент, — сказал я. — Очень вы мне кое-кого напоминаете. Вы, случаем, не приходитесь родственнику Карлу Бошу?

Герберт расхохотался.

— Вот как, вот оно что! Пока я наивно полагал, что охочусь на легковерного простака, вы сами расставляли на меня силки! И я угодил в них!

Слегка успокоившись, он кивнул.

— Я племянник Карла Боша, председателя правления компании BASF [2], которая любезно обеспечивала фронт взрывчаткой и отравляющими веществами на протяжении войны. Между прочим, и сам работаю там, хотя завистники утверждают, что исключительно из-за протекции дяди. Хотите выразить мне благодарность? Или пристукнуть, как пособника величайшего преступления в истории человечества?

— Прежде всего, я хотел бы встретиться с ним. У меня есть парочка идей, которая подстегнула бы химическую промышленность.

Герберт насупился и задумчиво пристукнул тростью по выложенному плиткой полу. Вся весёлость улетучилась из него, в глазах появился холодный блеск.

— Что ж, не вы первый… Поверьте, меня вечно донимают горе-изобретатели, свято уверенные, что я обеспечу им билет в лучшую жизнь, так как якобы могу повлиять на решения дяди. Беда в том, что я знаю: лучшие химики страны уже работают на нас… или на наших прямых конкурентов. И никого со столь приметной фигурой среди последних я не припоминаю. — Он красноречиво смерил меня взглядом.

Я принял негласный вызов:

— Я самоучка. Но кое-что о синтетическом топливе мне известно. Полагаю, я смогу поспособствовать оптимизации процедуры сжижения угля. Если перейти от процесса Бергиуса—Пьера к более совершенному синтезу алканов через промежуточный метанол, то конечная эффективность вас поразит. Хотя я предпочёл бы сразу перемахнуть через несколько ступеней, но для этого не получится обойтись модернизацией существующих заводов…

— Грандиозные у вас планы, герр Кляйн, — сказал Герберт, слегка изменив позу. Он явно насторожился. — Хотел бы я знать, от кого вы услышали, что наша фирма… заинтересована в процессе Бергиуса.

Насчёт заинтересованности я достоверно не знал, однако на текущей стадии развития цивилизации наиболее естественно было бы использовать этот метод. Может, чуть улучшенную версию Фишера—Тропша. Варианты названий могли отличаться от тех, которым меня обучали, но я сделал ставку на то, что эта Земля — полная копия моей из прошлого. Историю седой древности наставники из Института не преподавали, а вот различные способы продвинуть прогресс на том или ином этапе развития человечества — сколько угодно.

Моя осведомлённость Герберту не понравилась, хоть и была обычной догадкой.

Я пожал плечами.

— Понятия не имею, о чём вы. Так, к слову пришлось. В чём-то подозреваете меня?

— Нет… пожалуй, нет, — уже спокойнее произнёс Герберт. — В конце концов, это я выбрал заговорить с вами, а не наоборот. И вы победили Ласкера! Ещё никто из тех, кто пытался подобраться к дяде, не выигрывал у бывшего вельтмейстера, чтобы привлечь моё внимание.

Хватка на его трости ослабла.

— Вот как мы поступим, герр Кляйн. Вы согласились помочь мне с новым чемпионатом. С моей стороны будет грубостью отказать вам в вашей просьбе. Если вы займёте хотя бы второе место, я непременно свяжусь с дядей и организую вашу встречу. До тех пор все мои мысли будут о шахматах.

— А если первое?

— Я встану на вашу сторону и буду биться, как лев, чтобы дядя выслушал ваше предложение от начала и до конца, — лукаво усмехнулся Герберт. — Постарайтесь как следует. Покажите вашу лучшую игру.

— Договорились.

— Тогда до встречи, герр Кляйн…

— Погодите секунду.

Уже собиравшийся уйти Бош с недоумением взглянул на меня.

— Всё-таки интервью — это не моё, — объяснил я. — Не могли бы вы задержать журналистов? Боюсь, вцепятся в меня как клещи, да так, что без насилия не отодрать.

— Без проблем, — хохотнул Герберт.

Он двинулся к газетчикам, широко раскинув руки, словно рассчитывал заключить их в объятия. Я последовал за ним, выдерживая дистанцию.

— Господа, матчей больше не будет. Вы напрасно тратите своё время. Пойдёмте вниз! Я угощу вас кофе. Тут прекрасный кофе, он навевает воспоминания о былых деньках. Настолько водянистую бурду вряд ли наливали даже на передовой. Завсегдатаи любят подшучивать над ним: ставят принесённую чашку на стул, ведь кофе такой слабый, что ему полезно будет отдохнуть.

Журналисты не проявили большого желания пить скверно разрекламированный напиток. Один из них рванул было ко мне, однако Герберт перехватил его, воспользовавшись тростью как шлагбаумом. Я не стал терять время понапрасну и проскользнул на лестницу, которая вела в малый зал. Он обзавёлся посетителями: за столиком ближе к центру сидели три человека, двое мужчин и женщина.

Их обслуживал кельнер, выставляя перед ними чашки с кофе. Наскоро закончив с клиентами, он устремился ко мне.

— Вам повезло, несказанно повезло, — возбуждённо заявил он. — Вы ведь искали кого-нибудь из пишущей братии? Познакомьтесь с ними, не пожалеете!

Странное дружелюбие кельнера быстро обрело объяснение. Он уже слышал, что я победил в турнире, и это достижение придало мне веса. С этим согласился и владелец Романского кафе. Он выдал мне высочайшее позволение занимать места в квадратном зале, предназначенном для отличившихся посетителей, так называемом «бассейне для пловцов». Прямоугольный же зал был «бассейном для тех, кто не умеет плавать».

Я поблагодарил кельнера и направился к единственному занятому столику.

— Добрый день, господа, дама, — поприветствовал я сидевших. — Вижу, тут четыре места, одно свободно. Разрешите присоединиться?

Не дожидаясь позволения, я устроился на единственном свободном стуле. Он жалобно скрипнул под моим весом, однако выстоял.

— Впервые так быстро обзавожусь новым другом, — заметила женщина, скользнув по мне взглядом иссиня-чёрных глаз.

Она была маленького роста, с короткой причёской под мальчика, несмотря на приличные годы — ей было около пятидесяти. Её шея и руки блестели от броской бижутерии, а на ногах вместо привычной юбки виднелись экстравагантные широкие штаны.

— Но это далеко не первый раз, когда он оказывается грубияном, — откликнулся мужчина, сидевший слева от женщины.

Он вырядился куда более сдержанно, но высокий лоб и лопоухость портили образ солидного джентльмена. На вид ему было не больше двадцати пяти.

— Чертовски верно! — фыркнула она. — Так что, будете ждать, пока его выставит швейцар Нитц, или возьметесь сами?

— Боюсь, мы надорвёмся, дорогая Эльза. Он для нас большеват, — степенно сказал мужчина справа. Он был лыс, со щёткой усов под носом и чуть обвислыми щеками. Я дал бы ему не меньше шестидесяти лет.

— Меня не выставят. Я завоевал право находиться в этом зале, когда победил в шахматном турнире гроссмейстера Ласкера, — похвастался я. — Но эта привилегия омрачена тем, что за мной увязалась погоня. Журналисты твёрдо вознамерились взять интервью. Я решил укрыться от них тут, им-то не позволят сюда прошмыгнуть. Но один за целым столиком в практически пустом зале я чувствовал бы себя как на необитаемом острове, поэтому и присоединился к вам.

Эльза бесстрашно воззрилась на меня. Манерами она куда больше напоминала девчонку, чем почтенную матрону.

— Прямо-таки обыграл живого гроссмейстера? А на лицо ты идиот идиотом. Гроссмейстер точно не умер посреди партии?

— Он-то жив, — отозвался я. — Но с каких пор берлинская интеллигенция судит о людях по их внешности? Или я попал на светский приём к старой аристократии? В таком случае прошу простить меня, почтенная графиня.

Ответ Эльзе понравился: она ухмыльнулась и шутливо погрозила мне пальцем.

— Я не настолько одряхлела, чтобы записывать меня в эти ходячие развалины.

Моё алиби подтвердилось, когда со второго этажа спустились газетчики вместе с Гербертом. Он жизнерадостно помахал мне тростью и двинулся к выходу, а вот журналисты поспешили было ко мне. На полпути их перехватил хмурый швейцар, который без особых церемоний схватил обоих наглецов за шкирку и вытолкал из зала. За мной он не вернулся.

— Видите? — довольно произнёс я. — Опасаюсь лишь, что они учинят мне засаду снаружи. Надо их перетерпеть.

Само собой, журналистов я нисколько не боялся. При желании я мог связать их в узел, да так, что распутают разве что в морге. Но как повод влиться в эту компанию они годились.

Писатели не стали возражать против моего присутствия. Во многом благодаря Эльзе, которая сочинила обо мне четверостишие — и объявила меня своей музой.

— Нечасто попадается Голиаф, который удирает от Давидов, — хихикнула она, и этот смешок послужил мне дозволением остаться.

Моё право на помещение для избранных подтвердил и подошедший кельнер, который принял у меня заказ. Он же рассказал, что я действительно выиграл у Ласкера. Никто из моих новых приятелей не был близок к шахматному миру, однако уважение я среди них заработал.

По крайней мере, среди мужчин, Самуэля Фишера и Эриха Пауля Ремарка. Эльза Ласкер-Шюлер была своеобразной особой. Ей доставляло удовольствие дразнить меня и своих спутников. Из беседы с ними я выяснил, что Фишер работал в своём издательстве, а Ремарк — редактором в одном журнале, попутно пописывая рассказы; он жил в провинции и приехал в Берлин на свадьбу друга. Крупное сочинение было у него пока одно, «Приют грёз», — то самое, которое я купил в книжной лавке и даже прочёл, написанное под псевдонимом. Мне оно показалось излишне сентиментальным, но расстраивать автора я не стал.

Принесли заказы: я взял венский шницель и бутылку зельтерской воды, мои собеседники — ещё кофе и галет, приготовленных из мороженой картошки.

— Готова поклясться, Макс, твой шницель не признал бы ни один австриец,— вздохнула Эльза, без толку укусив галету. — Еда здесь отвратительная, под стать самому дому.

Я огляделся. Внутреннее убранство кафе было солидным: колонны с капителями, украшенными арабесками; сводчатые арки с лепниной; железные лампы, свисавшие с длинных шнуров; полки из тёмного дерева, беспорядочно заставленные статуэтками и всевозможной посудой; мраморные столы. Правда, было темновато, так как лампы давали мало света, на высоких окнах разводами лежала грязь, а в воздухе клубился табачный дым. Да и пол мог бы быть чище: его усеивали сигаретный пепел и бумажные салфетки.

— Прибраться стоило бы, — признал я.

— При чём тут уборка? — наморщила нос Эльза. — Я об этой унылой каменной громаде, Романском доме. Его построили, чтобы возродить традиции эпохи Карла Великого, — и возродили, чёрт их дери! Тысячу раз пожалела, что выбрала его, когда предавала анафеме прошлый вертеп. Навевает такое уныние, что впору повеситься. Рахмонишес-кафе [3], не иначе.

— Эльза, дорогая, не шути так, — одёрнул её Фишер.

— Ты много раз повторил, что я дорогая, — переключилась она на него. — Неужели хочешь купить? Меньше, чем свой вес в золоте, я не приму, так и знай. Между прочим, выйдет отличная сделка. Я последние дня три питалась одними орехами, дабы привести своё тело в соответствие с эфемерным поэтическим духом. От вершин, на которые я вознеслась, тянет упасть в обморок.

— И никто из почитателей тебя не угостил? — спросил Ремарк.

— Я распустила свиту, — небрежно отозвалась Эльза. — Сплошь пустозвоны. Соберу заново, когда заскучаю. А пока благодарю тебя, милый Эрих, за этот бесценный дар.

Она помахала галетой и вновь укусила её. На сей раз у неё получилось прожевать добычу.

— Выбирайся почаще из своей глуши. И что ты забыл в этом скучном Ганновере? Без тебя Самуэль не желает встречаться со мной. Заявляет, что я у него со своим сборником в печёнках сижу. Якобы публика разлюбила стихи, и в них больше нет нужды.

— Что? — опешил Фишер. — Но ведь это ты затягиваешь сроки… И если уж начистоту, не пора бы тебе остепениться? Ты уже не молода, и…

— Это предложение руки и сердца? Если так, вынуждена отказать. Среди бытовой скуки творческий талант чахнет, я проверяла.

Я слушал их пикировку, выжидая удобного момента для атаки. Шницель и впрямь был ужасный, однако я мужественно расправился с ним.

Беседа троицы свернула в русло писательства. Ремарк объявил о своём желании написать антивоенный роман. Фишер принялся отговаривать его, однако Эрих был непреклонен.

— В возлюбленном нашем отечестве расплодились болваны, которые четыре года назад проклинали войну, а теперь жаждут новой. Им нужно время от времени напоминать, какова она на деле, — грязь и боль, отупляющий ужас при обстрелах и не менее отупляющая скука между ними. А всё для чего? Чтобы богатые старики стали богаче, пока молодёжь вырезает саму себя? Чтобы чванливые генералы поделили меж своими зятьями новые рудники?

— Беда в том, — грустно улыбнулся Фишер, — что болванов чересчур много и никаких напоминаний им не хватит, чтобы перебить душок ностальгии. Как-никак, при империи марка была тверда и нас боялись.

— Вы служили? — осведомился я у Эриха.

— Недолго. Комиссован по ранению.

— А я прошёл от первого до последнего дня. Соглашусь с вами, ни за что не пожелал бы повторения. Любой разумный человек, на блиндаж которого упала хоть одна мина, неизбежно предпочтёт масло пушкам. Вы были на Восточном фронте?

— На Западном.

— Если хотите, я предоставлю вам материалы для возможной работы. Воспоминания вояки, который умудрился пережить жесточайшие и страшнейшие бои. Я записывал самое основное. Получились мемуары, которые пригодились бы вам в качестве источника знаний о Восточном…

Я вытащил из внутреннего кармана пальто пачку листов.

— Не желаете взглянуть?

— Как удобно, — закатила глаза Эльза. — Подсели к Самуэлю, а у вас при себе готовая рукопись. Чистая случайность, да?

— Никогда не знаешь, куда заведёт бросок монеты. Я в курсе, какая здесь собирается публика. Только дурак, заглянув к маститым писателям, не будет надеяться на дельный совет. Но мне совет без надобности, я не литератор. Мой предел — описать действительность, а уж её осмысление я оставлю профессионалам. Буду крайне польщён, если герр Ремарк использует мои записи как материалы для своих будущих работ.

Я буквально всунул листы в руки Эриха, не особо желавшего их брать. Он поджимал губы и щурился, сочиняя в уме отговорки, почему это плохая затея. Моему литературному таланту он не доверял.

Я не дал ему времени высказать возражения.

— Рекомендую пятую страницу, на ней — самое яркое, что я видел за всю войну. Озаглавлено как «Атака мертвецов». Мы тогда штурмовали крепость Осовец… Впрочем, ознакомьтесь сами.

Поддавшись моему напору, Эрих погрузился в чтение. После первых строк выражение его лица переменилось.

[1] Schnellschach — активные шахматы, разновидность игры, где каждому игроку даётся на раздумья от десяти минут до часа в зависимости от правил турнира. Первый чемпионат мира по активным шахматам прошёл в 1988 году с контролем времени полчаса на партию. Победу одержал советский шахматист Анатолий Карпов.

[2] BASF — аббревиатура от Badische Anilin und Soda Fabrik, что в переводе с немецкого означает Баденский анилиновый и содовый завод. Завод основан в 1865 году для производства анилина и других веществ для производства красителей. Впоследствии компания расширилась и вступила в картель с Bayer, химико-фармацевтической фирмой. Совместно они занимались производством отравляющего горчичного газа и взрывчатых веществ во время Первой мировой.

[3] Рахмонишес-кафе — от выражения на идиш «кафе, достойное сострадания».