Рассвет. XX век

Глава 21

К ночи на город опустился плотный туман, сквозь который едва пробивался свет газовых фонарей. Редкие прохожие, зябко кутавшиеся в пальто и скрывавшие лица шарфами, выныривали из мглы, как пугливые тени, — и столь же стремительно растворялись в ней. Тишина вечерних улиц казалась почти неестественной, почти настораживающей; и было отчего насторожиться, ведь за мной от самого зала собраний, где не так давно закончилась встреча членов «Сообщества взаимопомощи», крались двое.

Слежкой явно занимались не профессионалы, но их стоило похвалить хотя бы за то, что они умудрились не потерять меня при такой погоде и даже ни разу, стоило мне завернуть за угол, в панике не бросались нагонять бегом, отбросив всякую маскировку. Пока преследователи не мешали мне подводить итоги, и я решил оставить их на потом.

Нельзя сказать, что переговоры с Беком прошли идеально, но какие-никакие результаты они принесли. Едва ли промышленные магнаты вот так просто отмахнутся от моих наработок, хотя и доверять мне вряд ли начнут. Пока что я буду для них таинственным агентом, который представляет одну из многочисленных фракций советской власти. А к русским отношение у немцев было неоднозначное. То, что рейхсвер сотрудничал с большевиками, не мешало регулярным зачисткам коммунистов внутри страны.

А я ведь даже не был настоящим представителем советской разведки. Для всего мира я — совершенно справедливо, если разобраться, — был Максом Кляйном, полуидиотом из саксонской деревушки, который жил на попечении у шмаргендорфского священника. Уверен, подобный результат проверки прошлого не устроил бы ни одного чиновника и влиятельного магната. Концы в нём не сходятся с концами.

Значит, требовалось как можно скорее легализоваться. Лучшим выходом для этого станет челночная дипломатия. Мне нужны выходы на большевистскую резидентуру, перед которой можно потрясти знакомством с Бошем и Беком, чтобы выдать себя за посредника от немецкой промышленности. А с немцами, напротив, следует вести себя как внедрённый шпион с глубокой и проработанной легендой, оставшийся ещё с царских времён и переметнувшийся к красным, — при желании на лицо Кляйн сошёл бы и за сорокалетнего. А тогда, в послевоенной неразберихе, украсть личность было довольно просто.

Главное, чтобы немцы и русские не встретились лично, не то выйдет неловко. И желательно, чтобы они не обсуждали меня между собой, — хотя этот вариант развития событий крайне сомнителен. Никто не будет трепаться о чужом разведчике со своим потенциальным врагом; а сейчас такое время, что сегодняшний союзник запросто может очутиться в противоположном лагере.

Но какой бы маленькой ни была вероятность подобного перекрёстного раскрытия, она всё-таки существовала. Я насильно выбросил из головы мысли о возможном провале. Конечно, обычно оперативники Института обладали куда более надёжными способами внедрения, однако я не собирался сдаваться лишь потому, что расклад сил был не в мою пользу.

Чтобы отвлечься от пустых рассуждений, я вспомнил окончание встречи. На стрельбище Людвиг и избранные члены «Сообщества» протестировали мои экспериментальные винтовки, которые ожидаемо продемонстрировали высокую надёжность. Даже после того, как их изрядно поваляли в снегу и засыпали в них мёрзлой земли, они не клинили. Отдача тоже оказалась слабой — по крайней мере, для использованных S-Patrone; они не отбивали плечи при одиночных выстрелах, как болтовки Gew.88 и Gew.98, и это было огромным достижением. При стрельбе очередями дело обстояло похуже, но в условиях ограниченного производственного потенциала иначе было никак.

— Великолепный результат! — воодушевлённо прокричал Людвиг Бек под конец; после отстрела десятка обойм мы все немного оглохли.

Наглядно убедившись в качестве моих разработок, он несколько оттаял ко мне, хотя общая настороженность в его взгляде никуда не делась. Он прекрасно помнил, с кем ещё совсем недавно воевал рейх. Предубеждения так просто не побороть.

Затем я поговорил с Куртом и Вильке, которые всем своим видом показывали раскаяние, — не сберегли моё сокровище, позволили клике Флюмера отобрать его, отчего та едва не сорвала мою презентацию.

— Прости, Макс, подвели. Только ты пошёл к пианино, как к нам подскочили молодцы в кожанках. Мы бились как львы, но нас задавили числом, — покаялся Мецгер.

Подтверждая его историю, Вильке почесал наливавшийся синяк под глазом. Курт выглядел не лучше: одна щека у него опухла, будто от флюса, и говорил он с трудом, еле ворочая челюстью.

— Никаких обид! — ответил я и легонько, чтобы не повалить, похлопал мясника по спине. — Всё получилось наилучшим образом. К счастью, им не хватило ума спрятать ящик, напротив, они поволокли его к трибуне.

Вильке хохотнул.

— Наверное, в этом моя заслуга. Они привыкли, что я занимаюсь добычей всякой всячины и, должно быть, поверили, что мы вместе стянули винтовки с завода или выкупили их у рабочих для перепродажи после собрания.

— И часто ты таким занимаешься? — воззрился я на него.

Вильке принял невинный вид и устремил взгляд в свинцовые небеса.

— Не нужно верить лживым слухам, они порочат честь самых достойных граждан. — Он хитро улыбнулся. — С заводов растащили всё, что не приколочено, ещё в первый год, а теперь на них столько охраны, столько охраны…

После заключительных мероприятий, которые включали в себя сборку обычных винтовок Gewehre 98 на скорость и трогательное исполнение имперского гимна детьми, в течение которого Бек сардонически ухмылялся, все разошлись по домам. Мецгер попробовал было сманить меня бутылкой припасённого голландского женевера [1], но получил вежливый отказ, на который не обиделся. Я направился к станции, чтобы сесть на последний поезд до Шмаргендорфа, — и вот тогда ко мне прилипли два попутчика, изображавшие из себя умелых сыщиков.

Когда я проходил мимо длинной витрины ателье, занявшего практически весь первый этаж вытянутого дома, то замедлил шаг и дождался, пока оба преследователя, потеряв меня из виду в тумане, подберутся поближе. Они заметно расслабились, не ожидая от жертвы осведомлённости об их действиях, и я получил шанс разглядеть их получше.

Откровением их личности для меня не стали: это были подручные Эрика Флюмера, те самые, что принесли для него мой ящик с винтовками. Руки они держали в карманах, нервно переглядываясь и постоянно озираясь по сторонам.

Это был плохой знак.

Я не забыл, что у них при себе имелись револьверы, а их поведение говорило о том, что они не просто желали знать, где я живу, — и не пасли для того, чтобы позвать ещё отряд соратников с дубинками и объяснить наглому выскочке, кого и за что нужно уважать в современной Германии.

Они выжидали удобного случая, чтобы расстрелять меня в спину.

О таком уже почти не пишут в газетах. Если кто-нибудь и сподобится выпустить о моей смерти заметку, это будут акулы пера, которые свяжут здоровяка, погибшего на окраине Берлина, с победителем только-только прошедшего шахматного турнира. А может, Фрейданк оседлает волну, проплатит публикацию и представит дело как политическое — о том, что членов его организации преследуют абстрактные враги, оставив уточнение этих самых врагов на откуп читателю. Прекрасная выйдет реклама для его детища. Привлечёт к нему рисковых парней, готовых бороться за благое дело и мстить за мёртвых товарищей, а что это будет за дело и с какой целью месть, — да не так уж и важно.

Почему подручные Флюмера до сих пор не осуществили свой план? Скорее всего, такая работёнка им досталась впервые. Убить человека посреди городской улицы, пусть не кипящей жизнью, но всё же и не полностью безлюдной, — задача, которая требует изрядной решимости и наглости. Это не благословлённая государствами рубка в траншеях, это — преступление, на которое обычно способны, лишь когда кровь кипит в жилах, когда адреналин бьёт в голову, — или когда убедил себя, что действуешь из наилучших побуждений и другого выхода нет. Вот парни Эрика и убеждали себя, благо время у них ещё было — пока мы не дошли до железнодорожной станции, которую посещают полицейские патрули.

А может, они просто рассчитывали на то, что я вовсе решу срезать дорогу через дворы и упрощу им задачу. О том же, кто именно приказал им расправиться со мной, догадываться не приходилось.

Я ускорил шаг и свернул в первую попавшуюся подворотню. Как известно, если боя не избежать, его надлежит принимать на своих условиях.

Я затаился за старой телегой, расположившись таким образом, чтобы свет газового фонаря с улицы не доставал до меня. Из-за высокого роста я был вынужден пригнуться, и полы пальто угодили в лужу грязи — фрау Шнайдер будет недовольна, это уж точно.

Вскоре раздались поспешные шаги — чавканье ботинок по полурастаявшему снегу на брусчатке. Потом показались два силуэта. Я не видел выражений их лиц, лишь контуры тел, остальное скрывал лившийся в проулок свет.

Они прошли мимо телеги, напряжённые, как взведённые пружины.

— Где это дерьмо свиное? — прошептал первый.

— Ага, припустил вдруг. Неужели что-то почуял?

— Если мы его потеряем…

Я не стал дожидаться окончания фразы и рванулся вперёд.

Мой кулак врезался в затылок первого, и он осел на землю без звука. Второй тут же обернулся, его глаза широко распахнулись, рука потянулась из кармана, но я был быстрее. Одним движением я схватил его за запястье и с силой выкрутил, не давая достать револьвер. Он попытался ударить меня другой рукой, но я отбил удар локтем, впечатывая его в стену.

Он зашипел от боли и снова потянулся за оружием. Я ударил его в живот — воздух вырвался из его лёгких со свистом. Он согнулся пополам, но не успел восстановить дыхание, как я саданул ему в челюсть — вполсилы, чтобы ненароком не прибить. У меня к ним была пара вопросов. Ещё мгновение, и мужчина осел рядом со своим напарником, едва не шлёпнувшись рожей в слякоть. Я заботливо подхватил его и опустил на землю.

Задержал дыхание, прислушиваясь к окружению. Тишина. Только слабый гул вечернего Берлина вдалеке и едва слышное сиплое дыхание обоих неудачливых убийц.

Убедившись, что всё чисто, я вытащил платок, подаренный заботливой фрау Шнайдер, нащупал через него револьверы в их куртках, достал оба и проверил барабаны.

Заряжены.

Разрядив их, я на миг поколебался, но здравомыслие пересилило, и я не стал забирать оружие себе — чем меньше будет вопросов у властей при неожиданном обыске, тем лучше. Кто знает, чьё ещё внимание я привлеку? Я собирался играть в игру с высокими ставками, и рисковать в ней ради мнимой безопасности владения огнестрелом не хотелось.

Револьверы с патронами отдельно отправились в телегу. Её хозяин, обнаружив у себя неожиданные подарки, вряд ли обрадуется им. Если только он не знает одного бывшего каптенармуса, готового помочь со сбытом за скромную комиссию…

Сам я заниматься таким не желал. Слишком мелочно.

Подняв первого парня, я легонько пошлёпал его по щекам, чтобы помочь очнуться. Пора приступать к допросу. Если я хоть что-то смыслил в психотипаже людей вроде Эрика, то искать его надо было неподалёку — он не из тех, кто прикажет прикончить неугодного и оставит исполнение на подчинённых. Он будет чувствовать себя обязанным проконтролировать их. Следовательно, он был где-то рядом.

Надо нанести ему визит вежливости.

Эрик Флюмер от волнения не находил себе места. Он трижды проклял свою беспокойную натуру, которая не позволила ему уйти домой, а вместо этого вынудила его заказать пиво в рабочем пабе складского района в ожидании вестей от Йонаса и Тобиаса. Они были преданными людьми и не задавали лишних вопросов, с обоими его многое связывало, однако и умом они не отличались — притом настолько, что Эрик едва поборол желание отправиться с ними. Лишь мысль о том, что что-то может пойти не так, остановила его.

Ему не хотелось встречаться с этим ублюдком, если тот каким-то чудом одолеет двух вооружённых и мотивированных штурмовиков. Его штурмовиков. Его будущего боевого крыла. Надо только разделается с поганцем Фрейданком…

Мечты о том, как он завладеет «Сообществом», успокоили Эрика, и он перестал ёрзать на стуле. Поймал очередной раздражённый взгляд от хозяина паба — тому не нравилось, что посетитель за целый час больше ничего не заказал.

Эрик унял острый порыв вскочить и треснуть злосчастной кружкой по его толстой морде. И что этот чёртов поляк позабыл в Германии⁈ Но рабочие вокруг не поймут его справедливого негодования; этот проклятый народец не заботили национальные проблемы. Ещё, чего доброго, вступятся за проклятого Polack [2], как за своего. Воистину, интернационализм приведёт к краху страны, с горечью подумал Эрик. Одним махом допил пиво, поднялся и вышел на улицу, пообещав себе, что как-нибудь обязательно вернётся сюда с большой компанией.

В лицо ему ударил порыв холодного ветра, и тревога накатила с новой силой. Белёсый туман поглощал мир на расстоянии вытянутой руки. На миг Эрик представил, что где-то там, в неизвестности, прячется эта скотина, этот безмозглый увалень Кляйн — терпеливо выжидает, когда он утратит бдительность…

Эрик передёрнул плечами, сбрасывая с себя липкий страх. Кляйн — всего лишь жалкая деревенщина, повторил он про себя в тысячный раз. Его нечего бояться. О нём должны позаботиться. Никому не позволено бросать тень на безупречную репутацию честного пруссака и патриота.

Но где же эти двое? Почему они задерживаются?

Не в силах унять нетерпение, Эрик похромал в сторону станции. Из-за дрянной погоды подагровая нога вела себя отвратительно. Он успел сделать дюжину шагов, прежде чем на его плечо легла тяжёлая рука — нет, лапища, под весом которой он чуть не упал.

Сердце Эрика рухнуло в пятки.

— Добрый вечер, герр Флюмер, — прогудел низкий голос, и Эрик безотчётно, сам не сознавая себя от ужаса, повернулся к его обладателю.

Тот одарил его улыбкой, при виде которой Эрик мгновенно пожалел, что не находится за тысячу километров и пять лет отсюда — да хоть бы и в руинах Вердена в разгар бомбёжки. Эта чудовищная ухмылка обещала ему невыразимые мучения.

— Я тут наткнулся на ваших друзей, — продолжил Кляйн, — и они были так добры, что сообщили мне о вас. О том, где вы… и обо всём прочем.

— Н-не понимаю… — заикаясь, выдавил Эрик.

— Я не о том, что вы приказали меня убить, герр Флюмер. Об этом я способен догадаться и так. Я имею в виду ваши секретики. Ваше грязное бельё. Вы не поверите, в чём согласны признаться люди, если их как следует порасспросить.

— Вы… с кем-то путаете! Я ничего не знаю! Я их не знаю!

— Что, вы даже не обеспокоитесь их здоровьем? — насмешливо спросил Кляйн. — Не переживайте, ваши соратники живы. И готовы повторить то, что поведали мне, перед собранием нашего союза.

В голове Эрика заметались лихорадочные мысли. Что конкретно известно этому изуверу?

— Как думаете, обрадуется ли герр Фрейданк сведениям, что помощник нашего уважаемого казначея с вашего попустительства прикарманил членские взносы? И не просто прикарманивал, но делился с вами и вашими… товарищами? Ваш друг… Йонас, кажется?.. участвовал в передаче денег и приносил поддельные бланки на подпись.

Эрику слегка полегчало. Если это всё… такое можно пережить. На слово Кляйну не поверят, ну а Йонас — известный болван, мало ли что он наплёл. Потребуется серьёзное разбирательство, в ходе которого все следы финансовых махинаций успеют подтереть, а даже если что и всплывёт, то Фрейданку придётся простить эту мелочь. Брали они немного, так, пошиковать на особых собраниях своего крыла, а взамен «Сообщество» получало покровительство полиции. Если Эрик разыграет карту с необходимыми выплатами начальнику комиссариата, то историю живо заметут под ковёр, ибо подставлять шею под гильотину дураков не сыщется.

— О, вы полагаете, что это всё? — хмыкнул Кляйн, и у Эрика мороз побежал по коже. — По сравнению с откровениями Тобиаса ваше воровство — сущая мелочь.

— Я н-н-не…

— Он в красках описал мне, как вы познакомились одним вечерним вечером на прогулке к Нойер-зее [3].

Горло Эрика будто перехватило тугим обручем. Он больше не мог издать ни звука. Ему показалось, что земля у него под ногами закружилась, словно он оказался посреди карусели.

— Вы встретились у Ландверканала, на мосту Лихтенштейн. Вас связал общий интерес, который вы немедля опробовали в парке…

Эрик затряс головой, как припадочный.

— Как вам повезло, что вас не застали коллеги! Там рядом полицейский участок, на углу Дерффлингерштрассе и Курфюрстенштрассе. Что бы они подумали, обнаружив вас со спущенными штанами посреди кустов?.. А ваши соратники? В конце концов, они верят, что мужеложество порочнее иудейства. По их — и вашим, уверен — убеждениям, еврей родился тем, кто он есть, и его гнилая природа естественна, хоть и порочна, а вот ваши забавы — ваш выбор, который лишает немецкую нацию семьи и детей. Из-за гомосексуалистов погибает целый род будущих немцев, герр Флюмер. Вы — предатель Германии. Вам известно, как поступают с предателями?..

Эрик ощутил прикосновение к подбородку, и его голову запрокинула сильная рука, заставив взглянуть Кляйну в глаза. На него вдруг нахлынуло спокойствие приговорённого, и он подумал, что Кляйн и не человек вовсе. Не бывает у людей такого взгляда — пронзительного, жесткого и холодного, словно тебе выворачивают душу наизнанку. Такого… понимающего. Будто Кляйн прекрасно сознавал, что Эрику нравилась не сама по себе связь с мужчинами, что его возбуждало противоречие: вот он распинается в кабаке среди единомышленников насчёт морали, нравственности, германского долга и всего, что составляет его Weltanschauung [4], а вот — крадётся, как вор, в сумерках по дорожкам парка в поисках краткого взрыва удовольствия, полный неутолённой жажды разрушать запреты, которые сам и возводит.

И если Тобиас проговорится… А он уже проговорился, потому что боялся Кляйна пуще гибели… После этого не понадобится никакого расследования. В таких вещах расследовать нечего. Это пятно на репутации ничем не отмыть.

Эрик будет уничтожен. Сначала социально — опозорен, изгнан, уволен, — а потом его подстерегут в безлюдном месте и изобьют до смерти.

— Меня чужая постель не беспокоит, — произнёс Кляйн. — Но деньги воровать прекратите. И не лезьте ко мне больше. Ваши нелепые козни утомляют.

Рука, которую он держал на плече Эрика, сжалась, и тот с удивительной ясностью ощутил, что в этой ладони находится сама его жизнь, которую могут раздавить в одно мгновение, походя и без сожалений.

— Вам ясно⁈ — вдруг рявкнул Кляйн, как заправский фельдфебель.

— Zu Befehl [5]! — по-военному ответил Эрик на одних рефлексах; он пребывал в смятении столь глубоком, что оно походило на обморочное состояние.

— Проваливайте, вы, пародия на человека…

Кляйн оттолкнул его, и Эрик плюхнулся в грязь. До его ноздрей донёсся резкий запах, и он отстранённо отметил, что обмочился.

Разговор с Эриком вышел тяжёлым — во многом потому, что меня тянуло придушить его и забыть о том, что он когда-либо существовал. Но я понимал, что смерть полицейского всколыхнёт осиное гнездо немецкой сознательности, и дознаватели быстро раскопают, что он был со мной на ножах. Потому я ограничился пламенной речью. Впрочем, оперативники Института редко убивали, когда можно было обойтись без этого. В нашей работе нельзя дать эмоциям одержать верх над разумом.

Проведённого внушения хватит, чтобы Флюмер перестал вставлять палки в колёса, в этом я был уверен, а потому выбросил его из головы, как только его коленнопреклонная фигура утонула в тумане.

Полный бодрости после воспитательной беседы, я сел на поезд.

Одной заботой меньше… Пусть это был пустяк, однако лиха беда начало. Я справлюсь с любым препятствием на пути к цели. И никакому Существу меня не остановить.

А на следующий день пришли известия, что французы начали интервенцию в Рурскую область.

[1] Женевер — крепкий можжевеловый напиток наподобие джина.

[2] Polack — оскорбительное прозвище поляков от немцев в те годы. Приблизительно равно кличке «пшек».

[3] Нойер-зее — озеро в Большом Тиргартене, парке, который пользовался популярностью для случайных встреч гомосексуалистов.

[4] Weltanschauung — с нем. мировоззрение, система убеждений.

[5] Zu Befehl — с нем. «Так точно».