И дело было даже не в том, что этих людей — чужих и непонятных — отправили следить за Дитрихом и детьми. В конце концов, они это делают не из-за желания насолить или усложнить нам жизнь, а потому что их собственные жизненные обстоятельства сложились таким образом, что иначе никак. Не получалось не жалеть.
Дело было в другом — в их отношении. О нет, они не грубили, наоборот, были чрезвычайно вежливы и почтительны, действовали не менее быстро и ловко, чем дворцовые слуги. Но кое-какие эмоции, от которых меня коробило, проскальзывали.
Страх и отвращение. Словно смотришь на змею — скользкую, мерзкую, опасную. Признаюсь, я бы смогла проигнорировать, если бы эти эмоции были направлены на меня. Или кое-как закрыть глаза, если бы они так смотрели на Дитриха — он взрослый, с такой мелочью справится сам.
Но они посмели смотреть так на детей.
На Алекса, Эву, Амелию. На Крейна и Даниэля.
И от этого меня передергивало. Мне хватило мгновения, чтобы заметить это отношения, а что тогда насчет детей? Ведь дети лучше других чувствуют чужие эмоции, особенно негативные.
Ответить честно при детях я не могла. Лишь пожала плечами.
— Не нравятся — и все тут.
— Тогда можешь их третировать, — предложил Дитрих.
— Э? Что?
— Издеваться. Загружать работой, придираться по мелочам, — пояснил мужчина.
А дети, которые до этого тихо сидели, в один миг замолкли и повернули к нам свои любопытные личики.
— Я знаю, что такое третировать. Но... почему? — не поняла я, похлопав глазами.
— Потому что они тебя не нравятся. — Дитрих пожал плечами, словно это было само собой разумеющимся.
— А нам тоже можно? — тут же спросила Амелия.
А глаза-то как загорелись! Дитрих, Дитрих, ты зачем вообще такое при детях озвучиваешь?
— Я запрещаю, — ответил он. — И прекращайте подслушивать разговоры взрослых.
Синевато-серебристая волна прошлась по карете — вселенская обида тут же отразилась на лицах детей.
— Что ты сделал? — спросила я.
— Сделал так, чтобы наш с тобой разговор никто не слышал. И я, кстати, не шутил, когда говорил, что ты можешь доставить этим слугам проблемы. Пожалуй, ты единственная, кто может это сделать. Ведь и я, и все взрослые маги поместья связаны договором, согласно которому мы не можем доставлять этим трем наблюдателям, — Дитрих выплюнул последнее слово как самое страшное ругательство, — никаких неудобств. Ни физических, ни магических, ни моральных. По сути, ты единственная, у кого есть хоть какая-то возможность воздействия на слуг. Так что абсолютно ничего страшного не случится, если ты как хозяйка поместья будешь к ним придираться. Немного, разумеется, я говорю не про настоящие издевательства. Всего лишь не хочу, чтобы эти люди почувствовали вседозволенность.
— А эти люди мне не навредят? — уточнила я.
Черт его знает, на что они способны. Особенно если будут знать, что никто из особняка им не сможет причинить вред.
— Тогда я наврежу им, — ухмыльнулся Дитрих. — Видишь ли, по договору они не имеют права причинить вред кому-то из домочадцев. И если нарушат, то договор разрывается — и могу казнить их на месте. Так что они точно будут благоразумны.
— Стой, ты сказал, что взрослые маги, а что насчет детей?
— Дети тоже не должны их трогать, однако наказание в случае нарушения контракта не такое серьезное, как у нас. Поэтому, конечно же, я предпочел, чтобы их это не коснулось.
— Хм, не понимаю, каким образом не учли меня?
— Благословением Соломона и стараниями Второго Мага. Он же говорил, что немного поможет нам? Вот и помог — немного схитрил при составлении магического договора. Если он хотел доказать, что не имеет отношения к заговору, то это был превосходный способ.
— Значит, быть мне злодейкой, — пробормотала я, чувствуя полнейшую растерянность.
Дитрих внезапно накрыл мою мирно лежащую на сидении руку, чуть сжал, поднес к лицу и поцеловал кончики пальцев.
— Рассчитываю на тебя, прекрасная будущая злодейка.