Революция

11. Черная Месса (продолжение)

Конечно, скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается. Сама по себе Черная Месса — это всего лишь кривое отражение обычных церковных служб. Люди, которые балуются участием в таковой, вероятно не слишком сильно умеют напрягать свое воображение, поэтому и ритуалы, в свою очередь, такие же, только наоборот.

После открытия первых Врат весь голый истосковавшийся народ потянулся целовать священника и прикладываться к алтарю. Поцелуи поочередно принимали Мессир и Чаша. Распорядителя звонко чмокали в зад, и распростертую поэтессу лобызали тоже, но, опять же, не в голову. После этого пришло время заниматься другими делами.

Врата теперь должны были открываться одни за другими, в любой момент сатана или какие-нибудь его подручные могли возникнуть и присоединиться к сатанистам. Ох, уж этот сатанизм, право слово!

Несомненно, для пущей важности требуется жертва, что же, без нее не обходилась и эта служба. Бытует превратное мнение, что таковой должен быть ребенок и желательно некрещенный. Но сатанисты, пусть и утратившие «ложный» стыд вместе с одеждами, все-таки сами, в основном, вышли из народа. Из небедного, жаждущего развлечений, но народа. Убивать детей — это государственное дело. Коль преследуется благая цель, то никого не жалко. Царь Ирод в свое время не погнушался отдать приказ, а его подчиненные, специально обученные, не преминули этот приказ исполнить. Ироды и сейчас никуда не подевались, удерживаемые на своих местах экспертами по контролю за людским повиновением. Без этого, вроде бы, и царями не сделаться.

Ну, или маньяки убивают, но они, как правило, в стаи не собираются. Да и уничтожает таких нелюдей само общество. Впрочем, как и любой обычный человек: увидел маньяка — мочи его, козла.

Поэтому сатанисты на берегу Оулуярви подыскивали для этих целей кого-нибудь юного, не испорченного общественными предрассудками. Обязательно, конечно, парня. А еще лучше — двух. Они были предоставлены во время мессы сами себе, а точнее — вызванному из преисподней демону. А тот уже распоряжался с жертвенными людьми по своему разумению. Стравливал между собой, разрывал на части, обращал в сатанизм — уж лучше жертвовать кем-то со стороны, нежели своим сатанистом из слаженного сатанистского коллектива.

Вилье полностью абстрагировался от затевавшейся оргии, ему становилось худо, да, причем, так худо, что он завыл. Вой получился слабый, поэтому никто из прелюбодеев на него не отреагировал. Зато отреагировал Тойво. Что-то или кто-то бился в его разум, порой, он даже начинал видеть вокруг себя в багровом цвете, временами по церковным стенам пробегал сторукий лысый мужчина с извивающимся во все стороны крысиным хвостом, временами это была стоногая женщина с уродливо вытянутой безволосой головой. А вместо его товарища по несчастью возникал призрачный силуэт гигантского насекомого с шевелящимися жвалами, пропадая и вновь появляясь. Также и Вилье — то пропадал, то появлялся. «Предстать перед богом», — вспомнилось Антикайнену.

Ритола, коль мнился в человеческом обличье, с долей ужаса смотрел на Тойво, и тот понял, что и его внешний вид подвергается изменениям. Способность мыслить делалась слабой, подчиняясь одному желанию на уровне инстинкта: убей! И если бы он не был так привязан к этой чертовой пентаграмме с этими чертовыми свечами по лучам, то, без сомнения, бросился бы рвать на части предающихся плотским утехам людей вокруг.

«Предстань перед богом». Да какой это бог? Это Самозванец какой-то. Я ли не смогу с ним справиться?

А врата Ада открывались все быстрее и быстрее. Мессир, прикладываясь к своей фляжке, делался все более артистичным. Он сопровождал каждый подземный удар заламыванием рук, и его голос то нарастал, то опускался до зловещего шепота. Глазами Распорядитель вращал так, что они, казалось, вывалятся из орбит.

Нет, не выстоять ни перед богом, ни перед чертом. Тойво в краткий миг просветления понял это со всей отчетливостью. Также он знал, что ему предстоит: биться с Вилье, пока в живых из них не останется только один. Тогда победитель сможет открыть последние, самые тяжелые Врата, и наступит пора настоящей Черной Мессы.

Ритола выл, Антикайнен рычал, вокруг них раздавались сладострастные стоны, дополняемые женским повизгиванием и мужским похрюкиванием. Покрытый потом Резчик, отвернувшись от очередной пассии, криком попытался ободрить парней:

— Ну, давай, покажи, на что ты способен! Порви его!

Все, что когда-то было Тойво, с его опытом уличных драк, в нем возмутилось: пусть вокруг свиньи, но сам-то он не собака, чтобы натравливаться! Он провел рукой по лицу, словно пытаясь сбросить наваждение, и внезапно ощутил на губах солоноватый вкус крови. В тот же миг он вспомнил о порезе, который сделал себе в Зале Света. «Предстать перед богом!» Так не всесилен этот бог, пусть властвует над телом и разумом, но душу заполучить ему не удастся!

Тойво повернулся к Резчику, долю секунды смотрел ему в глаза, а потом резко дернул в сторону его шеи свою правую руку. Удар оказался настолько сильным, что расческа глубоко врезалась в шею «умника», да так в ней и осталась торчать, завязнув. Самодельное лезвие все это время было зажато в его ладони, на что никто не обратил внимания.

Резчик не удивился и не расстроился — он умер, упав внутрь пентаграммы, разбросав по сторонам несколько горящих черных свечей. Удивился Вилье, к которому мгновенно вернулась способность не делаться монстром и не видеть такового в своем товарище. А Тойво расстроился: душа-то у него оказалась на редкость кровожадной.

Народ вокруг никак не отреагировал на потерю бойца — у него были другие интересы, оплаченные и оговоренные заранее. Но среди них было несколько человек, которые не могли позволить себе полностью расслабиться. Им было вменено в обязанности контролировать ситуацию, чтобы в пылу всеобщей горячки кто-нибудь богатенький не попытался оскорбить действием, или, наоборот, бездействием кого-нибудь очень богатенького.

Былой конвоир парней, оказавшийся возле упавшего тела, вознамерился восстановить положение вещей. Это не значило, что он обладал удивительной способностью воскрешать убиенных, это значило: оттащить труп из пентаграммы, установить на место свечки, а двух товарищей снова загнать в отведенные им места и заставить их заняться отведенными им ролями.

Тойво моментально понял, что в случае успеха конвоира у них второго шанса попросту не будет.

— Бей! — закричал он Вилье.

И тот, в долю секунды сорвав с себя ремень, наотмашь хлестнул пряжкой по лицу врага. Враг — не враг, но уж другом он не был точно. Удар заточенной кромкой глубоко располосовал щеку недруга, из пореза брызнула кровь, и все вокруг пришло в движение.

— Ходу! — приказал Тойво своему товарищу, осознав, что ноги у нег уже вполне неплохо двигаются.

— Шухер! — закричали специально обученные по борьбе с беспорядками люди.

— Мочи козлов! — завопил Ритола и устремился к выходу, крутя над головой ремнем.

Потом все смешалось: оказавшихся под ногами сатанистов расшвыривали пинками, голые охранники стремительно облачались в одежду и вооружались, Распорядитель рухнул с алтаря и замер на полу без движения, нацепив на лицо блаженную улыбку, Чаша дала коленями по ушам запоздавшему с ритуальным поцелуем сектанту и кувыркнулась на ноги, дико озираясь по сторонам. Последние Врата так и не открылись.

Тойво и Ритола выбежали из церкви, не забыв обернуться и перекреститься, и устремились прочь. Они, не сговариваясь, направили свой бег к дороге, по которой сюда приехали, но на полянке, где погиб Финн, Антикайнен схватил товарища за руку.

— Так мы далеко не убежим, — сказал он.

— И что делать? — удивился Вилье, который как раз считал, что так они теперь смогут убежать далеко-далеко.

— Дай ремень! — Тойво протянул руку, и Ритола ему повиновался. — Поступим так: ты со всех ног мчишься в Каяни, разыскиваешь отделение шюцкора и все им рассказываешь.

— А ты? — поинтересовался Вилье, хотя на самом деле предстоящей задаче он был даже рад. — Вообще-то без ремня мне как-то неловко будет бежать.

— Сейчас, — ответил Антикайнен и начал лихорадочно озираться по сторонам: он искал подходящий камень.

Таковой, конечно же, нашелся, и Тойво приспособил ремень под пращу. С третьего камня ему удалось пристреляться, а с четвертого — сбить с дерева свою котомку. В это время от церкви раздались звуки погони: кто-то пыхтел, кто-то топал, кто-то бряцал.

— Все, ходу! — сказал Антикайнен, закинув свои пожитки на плечо. — Я их задержу.

— Точно? — спросил, все еще в нерешительности Вилье.

— Точно! — ответил Тойво. — За тобой тоже гнаться будут, так что ты уж постарайся.

Ритола, вдев ремень обратно, развернулся на пятках и сделал старт так резко, что только земля из-под копыт брызнула во все стороны. То есть, конечно же, из-под ног, хотя никто бы не удивился, если бы у него в эту ночь отросли ноги сатира или фавна.

А Тойво, в свою очередь, ринулся в противоположную сторону, иначе говоря, к озеру. Без борьбы сдаваться он не собирался, а любая борьба — это шум, который ночной порой по воде и по льду разносится очень далеко. Может, кто из обывателей заметит и встревожится?

Конечно, соблазн был велик — добраться по мелкоте до нерастаявшего еще льда и чесать по нему к другому берегу озера. Но, во-первых, глубины здесь были неизвестны, может, и нет вовсе никакой береговой отмели. А, во-вторых, одинокая фигура на льду — отличная мишень для стрельбы лежа, стоя, даже сидя.

Все, что оставалось ему сделать — это найти такое место для обороны, чтобы никто не мог подкрасться со спины. Но опять же, самое лучшая в таком случае позиция, когда озеро сзади. И никуда при исчерпании всех средств и возможностей обороны оттуда уже не деться. Ловушка. Но ничего лучшего в голову не лезло, хоть тресни.

Тойво бежал по берегу, оглядываясь назад, к запримеченному каменистому мысу, где намеревался запереть себя до вероятного прихода помощи. Может быть, к полудню шюцкор прибудет, все-таки не ближний путь. Это в лучшем случае. Ну, а при худшем варианте к рассвету он разделит участь Финна.

Появившаяся полная луна прекрасно освещала окрестности, но Антикайнен все равно не заметил, откуда на его пути выросла приземистая фигура человека. Пришлось резко остановиться и, приглядеться. Тойво эту личность узнал: это был товарищ Глеб, дорогой столичный петербургский гость.

Пробежать мимо него или, тем более, сквозь него, не представлялось возможным: русский замер на пути, как соляной столб. Тень, отбрасываемая на лицо, не позволяла хотя бы отдаленно понять, чего ему нужно. Может, он широко и дружески улыбался финскому парню, удравшему с разгара мессы. Но вероятнее всего, что появление его на пути преследовало одну цель: поймать и вернуть. И эта цель была противна той, что наметилась на данный момент у Тойво: не попасться и не возвращаться.

Прочих преследователей рядом не было видно и не слышно. Но и товарища Глеба должно вполне хватить на то, чтобы оказаться в больших неприятностях. Однако не опускать же руки! Жаль, что пистолет так и остался в котомке, достать его уже не удастся.

Тойво так озаботился поиском выхода из этой ситуации, что никак не воспринимал, что такое этот столичный гость ему говорит. Тому пришлось дважды повторить свой вопрос.

— Что ты видел там? — пытался на ломанном финском языке сказать русский.

Конечно, можно было удариться в полемику и приняться выяснять: «где видел», «когда» и прочее. Но не было на это времени. Да и Антикайнену, как ни странно, был понятен интерес товарища Глеба. Тем не менее, отвечать он не торопился.

Тойво снял с плеча свою котомку и, выставив ее в сторону на вытянутой левой руке, демонстративно разжал пальцы. Она, конечно же, упала наземь. Русский проводил ее своим взглядом, за что и поплатился.

Антикайнен нанес хлесткий удар правым кулаком, норовя угодить противнику в висок. Конечно, он попал, но только не в висок. Даже некоторая потеря концентрации, что произошла с петербургским гостем, не позволила Тойво воспользоваться преимуществом первого удара. Товарищ Глеб в последний момент дернул головой в сторону, не в силах уже полностью увернуться от кулака, и тот прошел по касательной.

— Щенок! — по-русски сказал русский.

«Не попал!» — по-фински с горечью подумал финн и бросился на врага, в надежде смять того наскоком и повалить на землю.

И это ему тоже не удалось. Товарищ Глеб был юркий, как ящерица, стремительный, как коростель, подвижный, как полевая мышь и сильный, как росомаха. Тойво же умел драться пока только с людьми, по-уличному, по-пацански. Но у него все же получилось избежать захвата русского.

Они опять встали друг перед другом. Странный петербургский гость, который, вроде бы, не особо стремился побеждать, и молодой парень, у которого побеждать не получалось. Товарищ Глеб был неаккуратно — явно в спешке — одет, на скуле — след кулака Антикайнена — наливался синяк.

— Я не буду тебе мешать, — старательно подбирая слова, проговорил он.

— Вот как? — усмехнулся Тойво.

— Я уйду в сторону, — снова сказал тот, однако не двинулся с места ни на сантиметр.

Где-то вдалеке послышались приглушенные расстоянием голоса. Если они еще немного постоят друг перед другом, преследователи совсем скоро окажутся поблизости.

— Что тебе нужно? — спросил Антикайнен.

— Мне нужно знать, что ты видел? — все также путая окончания финских слов, ответил товарищ Глеб. — Что там есть?

— Там — Валхалла, — ответил Тойво, потому что иного выхода он уже не видел. — Зал Света, Свет, Пан. Здесь — Самозванец, который прикидывается то богом, то сатаной.

— Ты дурак, мальчик, — сказал русский. — Ты не понимаешь, что есть. Я тебя найду.

Судя по всему, разговор был закончен. Антикайнен, стараясь держаться подальше от опасного незнакомца, подхватил свою котомку и, боясь перейти на бег, начал обходить своего врага. В самом деле, не сделались же они после разговора друзьями!

— Товарищ Бокий! — голоса приближались. — Глеб!

— Я здесь! — крикнул тот, и, словно получив от него команду, Тойво устремился бежать.

Он не знал, кто таков этот Глеб Бокий, но догадывался, что за ним стоят могучие силы. Прикрываясь революцией, потому что имело место обращение «товарищ», он занимался совсем другими делами. Вероятно, поиском, вот только каким?

Тойво не удалось убежать далеко, преследователи, бросившиеся в погоню в указанном русским направлении, теперь не отставали. Выход напрашивался сам собой: заставить их умерить свою прыть.

Антикайнен добежал до двух больших валунов и решился занять оборону именно здесь. У него было пять патронов в револьвере, был нож, так что дела вырисовывались не совсем уж безнадежно. Или — безнадежно, но не совсем.

Стараясь не торопиться, он расположился между камнями, оперся рукой о выступ и принялся ждать. Для этого не потребовалось мучиться в бездействии и бороться со сном. Вон они, голубчики, семенят с пистолетами, полные решимости отомстить за убиенного товарища. Как говорится, собаке — собачья смерть. А Резчику — от резаной раны. Сейчас эту решимость с их лиц придется убрать.

Тойво прицелился, выбрав мишенью их давешнего конвоира, и нажал на спусковой крючок. Выстрел прозвучал настолько оглушительно, что он даже оглох на несколько мгновений. А когда слух, пусть и с сопутствующим звоном, к нему вернулся, он сумел различить переходящий в бульканье крик и прочие голоса, выказывающие свое удивление.

Если кто-то орет благим матом, значит, у него что-то не в порядке со здоровьем. Если этот вопль переходит в хрип — значит, ему совсем нехорошо. Вероятной причиной может быть то, что Тойво попал в сипящего своим первым выстрелом, а не то, что тот ударился о камень.

— Мочи козлов! — не в силах сдержать охватившее его возбуждение, заголосил в ночное небо Антикайнен.

— Ах ты, гаденыш! — тотчас же прилетел к нему ответ. Не с неба, конечно, а от завалившихся, кто куда, преследователей.

Раненный перестал издавать какие-либо звуки, вероятно перейдя на другой уровень, на смертный. Это способствовало новой активности врагов.

Они вскочили, было, на ноги, чтобы устремиться в атаку, да Тойво был к этому готов. Он снова выстрелил и снова попал, на этот раз не оглохнув, потому что предварительно открыл рот.

Еще один человек заголосил от боли и несправедливости. Прочие двое принялись отстреливаться. Пули безрезультатно жалили камни, выбивая из них искры и крошево, и ощутимого вреда не приносили. Эхо выстрелов должно было уже домчаться по озеру до первых домов и всполошить дворовых собак, которые, в свою очередь, должны были всполошить их хозяев. Те проснутся, недовольные, оденутся, возьмут вилы и прибегут сюда, чтобы поднять на них проклятых нарушителей тишины и мирного сна. Тойво не хотелось бы, чтоб и его заодно со стрелками подняли, а сделали скидку по малолетству.

— Если ты не сдашься, то умрешь здесь, парень! — крикнул ему кто-то из преследователей, вероятно, самый умный.

«А если сдамся, то, без сомнения, буду жить вечно», — подумалось Антикайнену.

— Ага! — согласился вслух второй. — Тебе деваться некуда, а мы никуда не уйдем. Замерзнешь к полудню, собака!

«Сам ты собака», — мысленно ответил парень, однако холод, поднимавшийся от стылого озера, начал заползать под его вовсе не зимнюю одежку.

— Наши люди уже поскакали на лошадях за твоим другом, так что помощи тебе не дождаться!

«Мой друг — Волк из Перясейняйоки, попробуйте за ним угнаться! Хоть на лошадях, хоть на ковре-самолете». Тойво не хотелось даже предполагать, что Вилье по пути смогут перехватить.

Третий человек, раненный, ничего не пытался говорить. Он сдавленно стонал, вероятно, впав в забытье. Ну, это вам за Финна!

— Ну, что это вы тут разлеглись, как собаки? — раздался, вдруг, приглушенный расстоянием женский голос. Тойво удивился, но быстро сообразил, что единственный человек женского полу, которому было дело до его драгоценной персоны, это пресловутая поэтесса. С ее приходом в душе у Антикайнена шевельнулось беспокойство. Не сказать, что до этого момента он был невозмутим и уверен в себе, но подсознательное чувство, что все беды происходят от женщин, вероятно, потому что все мужики — козлы, начало его напрягать.

А, может, и не женщина она вовсе, а дьяволица какая-нибудь? После сотворения человека именно самая-самая первая женщина сделалась самой-самой отпетой бестией. Эти слова относятся к Лилит, первой жене Адама, которая из всего адского пантеона стоит особняком. Вероятно, потому что самая вредная. Сука, одним словом. Или двумя словами — злейшая сука.

Предчувствия не обманули Тойво.

— Так он вооружен, — ответил ей мужской голос с нотками некоторой обиды. — Уже двоих наших подстрелил: одного — насмерть, второй доходит.

— И что вы намерены делать? — поэтесса не придавала значения обидам, да и жертвам вообще.

— Ждать, пока этот щенок не замерзнет в своем логове, — сказал другой мужской голос. — Потом возьмем его тепленьким.

— Холодненьким — поправил его коллега.

— Этак вы сами до посинения здесь просидите, — возмутилась женщина и, понизив голос, начала что-то объяснять своим сообщникам. Как ни напрягал слух Тойво, ничего разобрать из произнесенного не сумел. Он, помышляя о подвохе, перехватил револьвер поудобнее, готовый выстрелить в любого, кто сунется к его убежищу.

Антикайнен слышал далекую возню, но никто приблизиться к нему не пытался. Зато внезапно из отстоящих от его убежища на тридцать метров кустов прилетел какой-то мешок с водой, ударился о камни, лопнул и обрызгал его с головы до ног. Следом прилетел еще один, так что вся одежда Тойво начала пропитываться влагой.

Теперь ему стал понятен план противников, но ничего поделать с этим он не мог. Хотел, было, пульнуть из револьвера в куст, да передумал: смысл тратить драгоценный патрон на стрельбу вслепую явно отсутствовал. Пожалуй, в мокрой одежде здесь он может и не дождаться прихода шюцкора.

От мысли снять с себя для просушки белье Тойво отказался, потому что следовало беречь каждую крупицу тепла. Тогда он пробовал растирать руки, ноги и грудь, но и это не помогало. Совсем скоро крупная дрожь принялась сотрясать все его тело. Антикайнен сунулся, было, в озеро, чтобы удрать по льду, но тотчас же раздались выстрелы, не оставляющие ему возможности реализовать побег.

Скоро Тойво не мог уже держать в руках свой пистолет, дрожь все более походила на судороги, выбивающие из его груди слабые хриплые стоны. Поэтому он не удивился, когда над ним склонились три лица, осчастливленные улыбками.

— Попался! — сказало одно из них женским голосом.

— Влип, очкарик, — произнесло другое лицо и ударило его по голове сапогом. Медленно разгорающийся вокруг рассвет потух вместе со всем прочим миром.