Революция

4. Hoist that rag!

Нож Рейно пришлось отдать сразу же после окончания их поединка. Как говорится, «уговор дороже денег». Но если бы это помогло сохранить репутацию, то с этим вполне можно было смириться. По крайней мере, на недельку. А потом отобрать пуукко обратно — и всего делов-то.

Но проигрыш ознаменовал полную потерю уважения. Даже те, кто раньше с придыханием ловил каждое его слово, теперь шептали в спину ненавистное «крокодил». Еще школьникам понравилось склонять на разные лады выражение «заплечных дел мастер». Оно уже относилось к отцу Рейно, но тоже как-то не добавляло уважения к сыну.

Сам мальчишка понимал, что его подло надули, вот только не мог разобрать, каким же образом? Тойво секретом своего успеха ни с кем не делился.

Да Антикайнену и не было, что рассказать.

Разве то, что поведать, как получил очередную зарплату в своей газете и, по обычаю, не ломанулся относить ее на свой «секретный» счет. Вместо этого он укрылся от посторонних взглядов под навесом во дворе и принялся трясти деньги в ладонях, пытаясь постигнуть закономерность выигрыша. Закономерностей таковых не было, разве что открывались варианты жульничания. Цель была одна: заставить большинство монеток лечь на орел, либо решку, знать об этом и принудить противника сделать неверный выбор.

Тойво сосредоточился именно на игре в «трясучку», потому что в «стеночку» против Рейно шансов у него не было практически никаких.

Суть в этой второй по популярности в умывальне игре заключалась в том, чтобы пробить свою деньгу от стенки так, чтобы она оказалась на полу максимально приближенной к монете противника. Коль сумел пальцами одной руки дотянуться от своей до чужой деньги — берешь ее себе. Не сумел — бьется о стенку соперник.

Ладони у Рейно были большие, как блюдца. Пальцы — длинные и толстые. Отрастить себе такие же за ночь Тойво пока был не в состоянии, поэтому мог оказаться в заведомо проигрышном положении. Значит, надо уравнять шансы на победу, где только возможно.

Также неспроста, что его недоброжелатель, вдруг, обратился к нему с предложением поиграть. Что-то у него на уме, и вряд ли это что-то — случайное, подвластное сиюминутному настроению. Стало быть, его надо опередить, чтоб контролировать ситуацию самому.

Но как же заставить монетки в ладони ложиться, как ему потребно? Все они был одного веса, одного размера, поэтому прогнозировать их положение было практически невозможно. Разве что положение одной деньги, вес которой можно слегка подкорректировать с помощью напильника и свинцовой латки.

Тойво потрудился некоторое время и с удовлетворением заметил, что выбранная им монетка почти не отличается от других. Разве что более побитая и поцарапанная. Но это не мешало ей сделаться несколько лучше управляемой. Оно и понятно: сместился центр тяжести, стало быть, поведенческие навыки у нее в ладонях должны быть примерно схожими при схожих обстоятельствах. Коль можно было ориентироваться по одной деньге, то другие пусть ложатся, как им угодно. При определенной доле удачи это давало некую защиту от полного и непоправимого проигрыша.

Вся сложность заключалась в том, чтобы словить нужную монетку на ее ребро и одновременно прижать ее другой ладонью, чтобы потом незаметно сдвинуть кисти рук относительно друг друга в нужную для орла, либо решки сторону. Бывало, противник со всей дури лупил своими руками по сжатым ладоням, пытаясь предотвратить такого рода мухлеж. Но один пенни не настолько большого диаметра, чтобы этот удар как-то влиял на положение дел. Напряги запястья — и никаких тебе последствий.

— мычал Тойво себе под нос, допоздна тряся и так, и этак свой «неразменный грошик». Песня тоже была из газеты.

И неважно, что Тойво не знал, кто такие эти два парня из тюрьмы в далекой Америке Синг Синг, а презрительное выражение «вздернуть тряпочку» — всего лишь отношение к поднятию флага, ему нравился ритм, ему нравился надрыв, ему нравилось бунтарство в этой песне.

Уже гораздо позднее он узнал, что и Томми Шей, и Пигги Ноулс были речными пиратами возле Нью-Йорка в середине прошлого века.

Первая часть поединка с Рейно прошла в лучшем виде: Тойво, в конце концов, проиграл все, кроме своей подправленной вручную монетки. Не беда, что он лишился своего заработка, зато добился того, что никогда не проигрывал заветную пенни.

Но назавтра нужно было сделать что-то отличительное от заурядной игры в деньги, что-то из ряда вон выходящее, чтобы народ пробудился и понял, что можно побеждать силу, главное — не бояться ее.

Однако ничего придумать не получалось. И не получилось бы вовсе, если бы не старший брат, случайно поинтересовавшийся его делами. Вилле сначала с улыбкой выслушал байку о противостоянии Тойво и Рейно, потом улыбка его угасла.

— Что, говоришь, тот полицай тебе предъявил? — спросил он.

— Да ничего, только ухо едва не оторвал, — вздохнул Тойво.

— Вот ведь гад какой! — возмутился Вилле. — Это уже не человек, это уже погоны какие-то ходячие. Ну, ничего, настанет наше время, он за все свое ответит, заплечных дел мастер.

— А когда настанет наше время? — поинтересовался юный Антикайнен.

— Когда прозвучит клич: «Мочи козлов!», и мы все будем гнать таких Авойнюсов прочь из нашей земли.

— Куда же их гнать — в воду, что ли?

— Под землю, куда же еще. Только там таким погонам и место.

— продекламировал, отбивая себе ритм ногой, Тойво.

— Ничего не понял, но, должно быть, все правильно, — покивал головой Вилле. — Предлагаю тебе поступить так.

Он достал из кармана российскую копейку и предложил найти кого-нибудь из старшеклассников, который бы, как будто, ссудит ему эту деньгу. Вся проблема упиралась только в то, попытается этот неведомый старшеклассник отжать себе монетку, или нет. Придется уповать на честность. Ну, а если честность в умывальне не в ходу, то Вилле набьет этому парню морду.

Но сложилось все в лучшем виде, игра прошла в соответствии с задуманным планом. Выбор ставки в виде пуукко возник в самую последнюю минуту. Тойво добился своей независимости, да еще и обзавелся древним, смахивающим на настоящий артефакт, ножом. Теперь оставалось дело за малым: все это сохранить.

Брат вечером поинтересовался, как все прошло. Получил обратно свою копейку и похлопал Тойво по плечу: «мы, социалисты-рабочие, друг друга в беде не оставим».

Через год брат Вилле отправился добровольцем в Родезию, чтоб там влиться в ряды социалистов рабочих, стреляющих в других социалистов — фермеров за правое дело третьих социалистов мелкобуржуазного происхождения. А еще одни социалисты — тамошние негры — оказались вовсе не социалистами. Им было на все наплевать, они бегали у всех на побегушках, точили копья и били в тамтамы. Поговаривали, что Вилле удрал в Африку от какого-то недовольного полицейского, которому неудачно стукнул по зубам. Тот ополчился на Антикайнена и ополчил против него всех полицейских Финляндии, России, да и Швеции вдобавок.

До известных событий восемнадцатого года Вилле не возвращался на родину. Повоевав на берегах Оранжевой реки, он вернулся в Европу, точнее, в самый ее центр — в Швейцарию, рассчитывая на привезенный с собою мешок необработанных алмазов. Он открыл малое производство, разумно рассудив, что граненый алмаз гораздо интереснее, нежели совсем необработанный. На огонек его полукустарного заводика каким-то образом слетелись всякие разные социалисты, все, как один — евреи. Они развили производство, а когда Вилле, как опытный ветеран, откликнулся на призыв Маннергейма и пошел освобождать независимую родную Финляндию, производство это подмяли под себя полностью, назначили Вилле пожизненные дивиденды и с бриллиантового бизнеса вежливо, но решительно выдавили.

К своему удивлению ветеран-Антикайнен обнаружил себя воюющим дома против красных социалистов, но офицерский чин и вполне вольное распоряжение своими денежными средствами это удивление быстро подавило. Через год он вернулся в свой дом в Альпах, обнял жену и детей и сказал сам себе: «Блин, да я, оказывается, никогда и не был социалистом. Так, числился. А теперь я самый настоящий буржуй».

После памятной игры «на интерес», понятное дело, ни Тойво, ни Рейно друзьями не сделались. Сын полицейского озлобился и тем самым озлобил против себя большую часть прогрессивной школьной общественности.

Нападать на сверстников и более младших товарищей ему сделалось трудно, потому что они объединялись в группы и давали решительный отпор. Иногда удавалось словить какого-нибудь незадачливого школьника, повыкручивать у него руки и повалять в грязи в отместку за произнесенное слово «крокодил», но это случалось все реже и реже. Для несчастного Рейно наступило время бойкота.

Оказалось, что его папаша на страже закона наделал столько гадостей своим соседям, знакомым и незнакомым, что теперь их дети пытались как-то реабилитировать своих ущемленных родителей, родственников и близких в меру их возможностей. А возможность была одна — через полицейского сынка, через Крокодила.

Рейно принялся прогуливать занятия, и теперь критиковать его начали учителя. Кончилось это тем, что сообщили Авойнюсу. Тот потребовал у своего чада разъяснений. Потом потребовал кондуит с отметками. Потом потребовал подаренный пуукко. Потом потребовал розог.

Рейно не был ябедой, но в то же самое время он был законопослушным подданным Российской империи. Для любой империи самая законопослушная законопослушность — стучи всегда на всех, а уж дальше самый гуманный суд разберется, кому какой срок повесить.

— Да у вас там революционеры-социалисты гнездятся! — возмутился старший Крокодил.

Увидев ряд неудов в успеваемости сына, он понял, что сын уже не успевает.

— Да у вас там неуважение к слугам Закона! — еще больше возмутился старший Крокодил.

Узнав, что финский нож из конфиската, отданный сыну на временное хранение, сменил своего собственника, озаботился пуще прежнего.

— Да у вас там всякая чернь вооружаться начинает! — совсем сильно возмутился старший Крокодил.

Его возмущению не было предела, поэтому розги он отложил на потом, а сейчас, навесив на мундир револьвер, шашку и плетку-нагайку, пошел в школу. Только своим собственным вмешательством он мог положить конец распространению революции в отдельно взятой организации.

Школьники быстро прознали, что к ним направляется отец Рейно, и его шествие сопровождалось тревожным шепотом вдоль уличных кустов, канав и сараев:

— Заплечных дел мастер идет!

Учителя от такого визита были не в восторге: с представителями власти конфликтовать они не хотели. Даже по своему профессиональному поводу. Даже, вообще, без повода.

А полицай клубился угрозами и посылами к рудникам, шахтам и открытой разработке сибирских недр. Оценки Рейно с готовностью переправлялись на соответствующие статусу государева слуги. В общем, рабочая часть визита Авойнюса в школу прошла успешно. Теперь можно было переходить к карательным мерам.

Бить по зубам учителей даже старший Крокодил не решился, но утонченное чувство законоборчества требовало крови. Не секрет, что все законы кровью писаны. Да не куриной какой-нибудь, а пролитой теми несчастными людьми, что были уличены в нарушении этих самых законов. Из всех недоброжелателей сына он выбрал самого недоброжелательного — того, что украл для преступных целей нож-пуукко.

— Доставить мне этого социалиста-революционера! — вскричал он в учительской комнате и принялся засучивать рукава.

— Простите, кого? — попытались уточнить оробевшие учителя.

— Так вы даже не знаете, что в вашей школе окопался злейший враг нашего самодержавия! — Авойнюс, закончив с рукавами, начал разминать толстые и волосатые пальцы рук, шевеля ими, как пианист без пианино.

— Исключим! — пообещали преподаватели. — Пренепременно исключим. Вы нам, Ваше благородие, только фамилию дайте.

— Что? — насупился старший Крокодил и упер руки в боки. — Вы даже своих революционеров не знаете! Тащите сюда Антикайнена!

Учителя тотчас сорвались с места и убежали, но не прошло и секунды, как прибежали обратно.

— Какого из них, не извольте сердиться? У нас тут Антикайненов много, как собак нерезаных.

— Тойво! Самого опасного из них: вора и революционера!

На это раз распоряжение было исполнено точно и быстро. Схватили Тойво и приволокли в учительскую.

Авойнюс оглядел мальчишку с ног до головы и хмыкнул:

— Что-то рожа у тебя мне больно знакома. Так, стало быть, ты и есть вор и каналья?

— Нет, это не я, — ответил Тойво.

— Ты украл у моего сына нож? — полицейский выпучил глаза и сделал ужасно неприветливое лицо. Это у него получилось очень хорошо. Оно и понятно, годы практических занятий в полицейском околотке довели физиогномику до рефлексивных навыков.

— речитативом проговорил Тойво, пятясь от нависающего над ним полицая. А что ему оставалось говорить? Его ответы никого не интересовали. Его участь уже решили за него. Но все-таки, как же страшно, когда на тебя надвигается огромный злобный мужик, да еще в форме полиции! Помощи ждать не от кого, а самому с ним не справиться.

Авойнюс наотмашь ударил его по лицу. Тойво упал на колени и сразу же почувствовал, как сильная рука схватила его за шиворот и поволокла к стене. Полицай бросил мальчишку на низкую скамью и взмахнул своей нагайкой.

Если бы Тойво и хотел промолчать, то у него этого не получилось. Удары плетки по заду и спине, несмотря на одежду, не смягчались и вырывали из горла жалобный крик: полувой-полуплач. Никогда в жизни его так не секли, как это проделал ненавистный полицай.

— Чтобы завтра же пуукко был у моего сына, — наконец, закончив истязание, сказал Авойнюс.

Тойво кое-как поднялся со скамьи, но разогнуться не мог. Слезы текли по его щекам, и он чувствовал их соленый вкус у себя во рту. Те места, по которым погуляла нагайка, болели при каждом движении.

Полицай снова ухватился за шкирку его одежды и бесцеремонно потащил из учительской прямо в класс, в котором учился его сын. Рейно, к его счастью, опять отсутствовал. На этот раз Антикайнен перетерпел всю боль и ни разу не вскрикнул, только несколько раз всхлипнул, как обиженный ребенок.

— Я знаю, что у вас тут происходит, — сказал притихшим ребятам Авойнюс. — У вас бунт и заговор. Но наша полиция не дремлет, она всегда на страже. Мы прекратим эти вольности в зародыше. Посмотрите на него!

Он тряхнул за воротник Тойво.

— Ему одна дорога — на каторгу. Потому что вор и бунтовщик. Не берите с него пример.

Тут с Антикайненом что-то случилось, он резко дернулся, освобождаясь от полицейского захвата, и пошел к двери, но на пороге остановился. Глаза его горели бешенством, когда он повернулся к классу.

— Если сын Крокодил, кто у него отец?

— Крокодил, — ему ответило сразу же несколько голосов.

— Добавлю: а еще он заплечных дел мастер.

— Фью-ю-ю! — изобразил свист нагайки кто-то из ребят.

— Фью-ю-ю! — тотчас же поддержали этот свист другие парни.

Тойво ушел, а побагровевший Авойнюс некоторое время пытался углядеть, кто же это свистит? Но свистели все.

Больше в школу Рейно не вернулся. То ли его определили в какую-нибудь специальную закрытую школу для детей полицейских, то ли отправили доучиваться к тетке или дядьке в Тампере. В общем, вопрос о puukko закрылся сам собой. Замечательный нож остался с Тойво на всю его жизнь.

Антикайнен проболел почти неделю, но снискал себе авторитет среди всех своих школьных товарищей. Выступив открыто против полицейских «заплечных дел мастеров», он обратил на себя внимание некоторых старших «активистов», как их иногда называли. Такое внимание без последствий не обходится. Тойво не оказался в этом деле исключением.

Дома к его истязанию отнеслись с пониманием и сочувствием. «Убью собаку!» — сказал отец. «Уймись, у нас дети, а полицаям все можно», — пыталась урезонить его мать. «Ничего, будет удобный случай — я ему зубы-то прорежу», — обнадежил всех старший брат Вилле. — «Прольет Авойнюс еще свои крокодиловы слезки». Однако свою выигрышную копейку у Тойво он забрал.