Революция

12. Первый плен

Тойво пришел в себя от боли. Краткий миг беспамятства был местом и временем, куда можно было скрыться от жестоких реалий. Ни забот, ни хлопот, словно бы сон без сновидений, либо вовсе — смерть. Покой и отдых.

Но кто-то злобный прижег папироской его шею, так что миг, упокоенный и отдохновенный, кончился. Здравствуйте, девочки.

— Очнулся, гаденыш, — сказал человек и повернулся к женщине. — Что с ним теперь будем делать?

Тойво лежал на земляном полу в каком-то помещении, по размерам напоминающем сарай для дров. Судя по тому, что колотые чурки аккуратными рядами были выложены в поленницы возле одной из стен, так оно и было на самом деле.

— Ну, давай подсчитаем, — ответила Чаша. — Резчика он зарезал, в двоих наших всадил по пуле, оба — мертвы. Бокий уехал, ничего не пообещав. Остается одно: повесить его, как собаку.

— И вы думаете, что обыкновенный пацан с улицы на такое способен? — этот голос уже принадлежал былому Мессиру.

— Вот когда приволокут второго — посмотрим, на что тот способен, — хмыкнул один из недавних преследователей. — Что-то долго не возвращается наша погоня.

Это известие слегка взбодрило Антикайнена. Раз Вилье не поймали, значит, он обязательно доберется до шюцкора. Как ни странно, но ему сделалось даже теплее в этом сарае, правда в голове стоял сплошной гул, она кружилась, и временами накатывали позывы к тошноте. С каждой секундой бытия жить хотелось все больше и больше. И все меньше и меньше хотелось быть повешенным.

— А так все хорошо начиналось! — вздохнул Распорядитель. — Народ уважаемый со всей Финляндии съехался. Время — идеальное, подготовка — отличная. И все — псу под хвост. Самое главное, кто нам помешал-то? Ладно бы, христиане несчастные, а то парень какой-то. Эх, зря мы того Финна кокнули! И знаете, почему беда такая?

— Сатанизм — религия свободы, — как бы продолжая речь попа, сказала Чаша. — Чем свободнее человек, тем сильнее в нем сатана. Значит, слаба у нас пока воля к полному раскрепощению. Предлагаю повесить паршивца.

— Предлагаю предложение поддержать, — сразу согласился мужчина с папироской. — Может, он колдун какой-то. Белый маг.

— Не знаю, какого он цвета, но определенно силами какими-то располагает, — одобрил идею Распорядитель.

— Или Силы им располагают, — хмыкнула поэтесса. — Впрочем, теперь уже неважно. Лучше бы, конечно, на осине его вздернуть.

Тойво почувствовал учащенное сердцебиение. Вот ведь какая незадача: эти сатанисты всерьез намерены его повесить. Причем, не как собаку, а как одного парня по имени Иуда. Осина подобна серебру — материя высокородная, способная очищать не только воду, но и душу. Интересно, а собак тоже на осинах вешают? Сколько ни пытался вспомнить Антикайнен, но развешанных по этим деревьям собак не припоминал.

Он подосадовал на себя за то, что отвлекается от мыслей о предстоящей экзекуции. Надо бы найти какой-нибудь контакт, чтоб сатанинский народ одумался. Завести разговор, что ли?

— Эй, господа, вопрос вам можно задать? — произнес Тойво, неловко поднимаясь на ноги, и подивился хриплости и сиплости своего голоса.

— Ну, — сказал мужчина без папироски.

— Вы Калевалу читали?

Вместо ответа другой экзекутор ударил его кулаком в живот. Это было больно. Тойво закрыл глаза и невольно напряг связанные за спиной руки. Рукам тоже стало больно от веревок, впившихся в кисти.

Когда он вновь открыл глаза, то первым делом пересчитал людей в сарае. Их было пять, не имея в виду его самого. До этого, вроде бы — четыре: два мужика, поп и поэтесса. Теперь из-за косяка двери к ним заглядывал еще один бородатый дядька в потрепанном пиджаке.

— Здравствуйте! — сказал ему Тойво.

— И вам не болеть, — ответил бородач. — Бог в помощь! Чем занимаетесь?

От неожиданности все четыре сатаниста слаженно вздрогнули и обернулись на голос.

— Так, это…, - замялся ударивший Антикайнена мужчина.

— Вора поймали, — нашелся другой и повернулся к Распорядителю. — Так ведь, святой отец?

— Именно, — вздохнул поп и принялся развивать тему. — Ночью в кирху залез, сторож насилу отогнал.

— И стрелять пришлось? — почесал бороду визитер.

— Ну так, для острастки.

— Что же — у вас сторожа револьверами вооружены? Стрельба-то пистолетная была.

Четыре человека переглянулись между собой.

— Слушай, мужчина, что тебе надо? — сказала, строго насупив брови, поэтесса. — У нас тут добровольцы на охране, ты, небось, со своей берданкой на помощь не поспешил!

— Что же эти добровольцы — полицаи, что ли? — не унимался бородач, но, видимо, осмыслив свою фразу, испугался и резко сменил тему. — Так вы ему, этому вору, руку отрубите, чтобы неповадно было.

— Спасибо, дядя, — возмутился Тойво. — А я с ним еще поздоровался.

— Молодец! — нисколько не смутился пришелец. — Вежливый, значит, вор. Правильно говорю, Юсси?

Из-за его плеча выглянул нахмуренный Юсси. Вообще-то, финны редко когда поодиночке разгуливают. Если в лесу встретился один местный житель, то можно быть уверенным, что где-то рядом и другой. Финны всегда ходят парами.

— А еще, говорят, — сказал Юсси. — Раньше церковным ворам носы отрезали.

— Вот уж отдельное спасибо, — скривился Тойво. Видать, не дадут ему помереть спокойной смертью добрые и отзывчивые селяне. Сначала лицо изуродуют, потом конечность отымут, а уж только затем к осине поведут. Как-то неудачно день начинался.

— Точно — вежливый вор, — кивнул головой Юсси и опять скрылся из глаз.

Поэтесса поднялась на цыпочки и что-то прошептала на ухо попу. Тот согласно кивнул головой и пошел на выход из сарая.

— Здравствуйте, люди добрые! — через некоторое время донесся его голос со двора.

— Здравствуй, святой отец! — ответило ему несколько голосов, в том числе и женские.

Вот, значит, и пришли селяне с вилами наперевес. Однако его освобождать они, по всей видимости, не собираются.

— Расходитесь по домам, у нас тут полицейские имеются, так что с вором теперь справимся.

— Ноги ему переломать! — донеслись до ушей Тойво восклицания. — Поджарить его, как следует! Утопить подлеца! За ребро подвесить!

«Черт», — подумал Тойво. — «Как же неловко-то!»

Невиновные чувствуют себя виноватыми, а виновные ничего не чувствуют (фраза из эстонского фильма 2015 года «1944»). Ему отчего-то было стыдно за себя, раз совсем незнакомые люди принимают его за какого-то вора. Им так, вероятно, легче объяснять непонятную ночную перестрелку, легче не вступать в противоречия с «полицейскими» охранниками церкви, да просто — легче не думать.

Деревенские жители — люди приземленные. Может быть, они и не лишены сострадания, не откажут прийти на помощь в тяжелую минуту, но ими непозволительно легко манипулировать. Каждый крестьянин — это потенциальный барыга. Просто у кого-то это дело лучше получается, а у кого-то — хуже. Сбившись в толпу, они предпочитают следовать за каким-нибудь негодяем, все недостатки которого легко гасятся способностью врать в три короба, да высказывать вслух мелкособственнические чаяния той же толпы. Крестьянам не нужно, чтобы им говорили о трудностях, им нужно, чтоб указывали на виновных в этих трудностях. Причем, чтобы не упоминали об их самих. А виновных — действительных, либо мнимых — на вилы.

Поэтому Тойво понимал, что любые его слова, обращенные к собравшемуся народу, будут тщетны. Его уже обвинили, теперь дело за малым: казнить. Любопытно лишь то, что никто даже не заикнулся о том, чтобы сдать его в суд. Ну, вообще-то, суду умные люди никогда не верили, а глупые — подсознательно ему не доверяли, но в случае с Антикайненом — почему бы и нет! Ему нужно было выигрывать время.

— Эй вы, селяне! — крикнул он, что было духу. — Вас дурачат! Судите меня, но не здесь!

Тойво бы еще чего-нибудь крикнул, да захлебнулся словами — поэтесса ужасно ловко ударила его своей ножкой прямо под живот. Это было чрезвычайно больно, парень упал на колени и скорчился.

Тут в сарай вошли еще несколько человек, один из которых, старший, на немой вопрос Чаши только руками развел.

— Не поймали пацана! — сказал он. — Пришлось спешиться, когда догнали его по дороге, потому что в лес он свернул, едва нас расслышал. Там же один кочки, да валуны — не больно-то на лошади поскачешь. А бегает парень — будь здоров! Километров пять его гнали, да все больше отставали. Дьявол, а не человек — так обычные люди носиться не могут.

— Что делать-то будем? — старший огляделся вокруг. — А куда Мессир подевался?

— Местное население успокаивает, — ответила дама. — Делать нечего: этого повесим и разойдемся. Надо какое-то время переждать. Думаю, времени у нас предостаточно, пока второй беглец тревогу в городе поднимает. Потому что, во-первых, не сумеет он все-таки столь быстро до Каяни добраться. А, во-вторых, кто его там слушать-то будет?

— Эй, — подал голос с пола чуть пришедший в себя Тойво. — А как же пытать? Вы же грозились нос мне отрезать, руку оторвать, ноги переломать, огнем пощекотать, водой топить, за ребро поддеть!

— Это кто ему столько наобещал? — удивился старший. — Распорядитель, что ли?

— Мессир, Мессия — какая разница? — возмутился Антикайнен. — Уговор дороже денег.

— Ты вот что, парень, — присел перед ним на корточки главный из новоприбывших людей. — Не придуривайся. Мы, конечно, сатанисты, но не маньяки. Садизм, мазохизм — только по взаимному уговору. Мы свободные люди, для нас насилие — вынужденная мера.

— А я бы над ним поработала! — сказала, вдруг, поэтесса и мечтательно вздохнула. — Уж по кусочкам бы его разрезала.

Произнесено это было таким тоном, что ни у кого в сарае не возникло сомнения в правдивости ее слов. Тойво поерзал по полу. Из всей этой банды полудурков Чаша была самой опасной. И поп тоже. Прочие — марионетки, любители денег и острых ощущений. В самом деле, не могут же все их усилия и проявленное рвение быть абсолютно безвозмездными!

Тут в сарай вернулся поп и провел рукой по лицу, словно вытирая пот.

— Утомился селянам вещать — им казнь подавай! — досадливо произнес он. — Конечно, это можно устроить, вот только потом придется с властями разбираться — кто-нибудь обязательно стукнет в полицию. А нам это надо?

— Теперь что делать? — опять задал вопрос старший. Он снова объяснил неудачу их погони за Ритолой.

— Этого, конечно, повесим, — Распорядитель кивнул, как на бревно, на Тойво. — Но сначала нужно тела наших павших товарищей обрядить. Я договорился насчет гробов, сейчас их привезут. Придется потом усопших по семьям развезти и объяснить внезапную кончину их близких. А затем будем ждать и готовиться к следующему благоприятному моменту. Деньги вы перед отъездом получите.

С этими словами он вышел прочь. За ним потянулись и остальные люди. Только поэтесса слегка подзадержалась. Она подошла к Тойво и, нарочито томно облизываясь, сказала:

— А я к тебе скоро вернусь, и мы поговорим по душам. Чтобы быть повешенным только шея нужна в исправном состоянии, все прочие органы — без надобности. Так что жди меня, мальчишка. Я тебя скоро очень удивлю.

После ее ухода Антикайнен заскучал. И вовсе не одиночество было причиной этой скуки. Он не сомневался, что Чаша вернется, и предстоящая встреча совсем не обнадеживала.

Поэтесса не обманула. Не прошло и часа, как она щелкнула ключом в навесном замке и проникла внутрь сарая. Она плотно закрыла за собой дверь и повернулась лицом к пленнику:

— Скучал по мне, паршивец?

Тойво стоял, упершись спиной в поленницу дров и молчал.

Чаша подошла к нему вплотную и испытующе взглянула долгим взором прямо ему в глаза. Антикайнен вспомнил, как она смотрела на него во время Мессы, и внутренне содрогнулся: да она сумасшедшая! Если поверить в то, что глаза — это зеркало души, то у этой молодой привлекательной женщины в них отражалась бездна. Не космическая, с искорками звезд и росчерками метеоров, не морская, с водой и застывшими в ее пузырьках воздуха лучами света, а бездна могилы.

Именно под прицелом этих безумных глаз Тойво с тоской понял, в чем разница между людьми и прочими живыми тварями на Земле. Человек осознает, что смертен — вот оно различие. Вкусивши запретного плода, Человек понял не только то, что наг, но и неизбежную конечность своего пребывания в этом мире. Через наготу люди рождаются, через смерть они уходят. Это — жизнь. А клич всех попов, зачастую бездумный, просто свидетельствует о первопричине этих качеств, когда-то обретенных человеком: «Аминь (Omena — яблоко, по-фински)!»

Пожалуй, не успеть Вилье с подмогой.

Поэтесса резко взмахнула рукой, и Тойво ощутил острую боль на левой скуле. От неожиданности он даже не попытался дернуть руками, только зажмурился и мотнул головой. По его лицу потекла кровь.

Чаша отступила назад на пару шагов и поиграла перед его глазами зажатой в пальцах расческой.

— Узнаешь? — спросила она.

Как же не узнать: этой штукой он зарезал «умника». Неужели у дамочки хватит ненависти для того, чтобы этой расческой располосовать беззащитного пленника?

— Как тебя зовут? — решился на вопрос Тойво, чтобы хоть как-то потянуть время: нужно было разобраться в намерениях этой ненормальной сатанистки. Хотя бы приблизительно, хотя бы чуть-чуть.

— Лилит! — фыркнула та.

Ах, ну да, конечно — если сука, то обязательно Лилит. Если дура — значит, Ева. Шутка.

— Не хочешь говорить — не надо, но послушай меня, пожалуйста, — Антикайнен старался придать своему голосу всю возможную искренность. — Я никогда бы не зарезал твоего друга. В меня кто-то вселился, вот я и натворил, неведомо что. Поверь мне.

Чаша опустила расческу и замотала головой.

— Что ты можешь мне сказать, парень? Ты еще жизни не видел. Впрочем, есть один вопросик! — она оживилась. — Кем ты был? Ну, кто тебя поглотил?

— Я видел себя чудовищем, — поспешно ответил Тойво. — Я был инсект (insect — насекомое, либо ничтожество, в переводе с английского).

Уж, каким образом в его голову пришло слово из другого языка, он не знал. Но ни тараканом, ни мухой, ни саранчой называть себя не хотелось. А «инсект» — звучит как-то загадочно, почти по-газетному. Это слово возникло в уме, скорее всего, с какого-нибудь печатного номера, распространяемого им в прошлой жизни.

— Что же, знаковое воплощение. Насекомое поглотило ничтожество. Повелитель мух, Баал-зе-Вул, Владыка Севера (почему-то в демонологии именно к Северу «привязан» один из четырех величайших властителей Ада). Если это был именно он, то какой же должен был быть грандиозный успех! А ты все испортил.

Она отбросила в сторону расческу. Антикайнен невольно вздохнул с облегчением, но тут же Чаша достала откуда-то из недр своего одеяния пару крючьев очень зловещего вида. Тойво замотал головой из стороны в сторону так интенсивно, что кровь с его раны на скуле полетела по сторонам.

— Не надо, дамочка, не усугубляйте! — попросил он. — Вам еще жить, вам еще другие миры открывать по своей сатанистской любознательности.

— Что ты понимаешь в других мирах, мальчишка! — она скривила губы в усмешке. — Нам они не нужны, нам нужны всего лишь зеркала нашего собственного (Станислав Лем «Солярис»).

Поэтесса приблизилась к пленнику, поигрывая крючьями.

— Я даю тебе последний шанс уйти, — твердо сказал Антикайнен. — Откажись от своих намерений и будешь жить дальше так, как захочешь.

— А не кажется ли тебе, что ты сейчас не в том положении, чтобы мне угрожать? — разыграла удивление Чаша. — Что, если я не воспользуюсь твоим жалким шансом? Что будет, коль я сейчас примусь рвать тебя на кусочки?

— А вот что! — сказал Тойво и, вытащив некогда связанными руками из-за спины нож, ввел лезвие, словно в податливую мягкую глину, в основание горла поэтессы, прямо между ее ключиц.

Та всплеснула своими крючьями и, отведя голову назад, скосила глаза на рукояти пуукко, торчащей у нее в груди. Она никак не могла поверить в то, что умерла, беззвучно открывала и закрывала рот, уронила на пол свои орудия пыток и, выставив перед собой кисти рук со скрюченными пальцами, смотрела на них, словно не узнавая.

Когда Чаша медленно, будто неохотно, опустилась на грязный земляной пол, Антикайнен сказал ей.

— У тебя был выбор — у меня его не оставалось. Передавай привет Резчику.

Поэтесса конвульсивно содрогнулась, вздохнула и замерла, только левая нога еще какое-то время мелко-мелко подрагивала. Следует признать: неудачно для нее и ее товарища сложился этот визит на Мессу. Сейчас, поди, стоят на ковре перед своим богом и объясняются, как жизнь свою прожили. «Сатана там правит бал, люди гибнут за металл».

Совершенно отвлеченно наблюдая смерть Чаши, Тойво поразился себе, а потом на смену этому чувству пришел испуг. Гибель молодой девушки от его рук совсем его не взволновала! Ладно, убийство «умника» можно объяснить неустойчивым психическим состоянием, вызванным поведением сатанистов. Застреленные на берегу враги — тоже, как бы, неочевидные жертвы: слишком далеко они были. Но живая поэтесса превратилась в мертвую на его глазах!

По идее он сейчас должен заламывать руки и истекать горючими слезами, желудок обязан решительно протестовать и исторгать из себя всю принятую ранее еду, а если таковой нет, то желудочный сок. Ему должно быть плохо!

Да, должно, но плохо не было. Не было и хорошо. Было никак.

Убитая Чаша являлась врагом, причем, врагом откровенным, и этот факт не способствовал появлению сострадания. Антикайнен постарался отбросить от себя все ложные страхи, мол, маньяк он и убийца, и заняться делом. Казнь через повешение никто не отменял!

Еще раньше, будучи на берегу, весь облитый водой, Тойво понимал, какая участь ему уготована. Однако ждать, пока окончательно замерзнет, сложа руки, он не собирался. Парень стащил с торса всю одежду и проделал ножом в нательной рубахе на спине две небольшие прорехи параллельно друг другу. В них он, как в ножны, поместил свой верный пуукко, рукоятью и концом лезвия к телу, и вновь оделся. Теплее от этого, конечно, не сделалось, но не хотелось попадать к врагам совсем уж безнадежно беспомощным.

Несмотря на то, что его поверхностно обыскали, вывернув содержимое всех его карманов, покоящийся между лопаток нож никто не нашел. Ему связали за спиной руки, но это уже не пугало. Едва только враги покинули сарай, оставив его в одиночестве дожидаться визита злобной Чаши, как Тойво, не очень напрягаясь, провел связанные руки через ноги, будто скакалку, тем самым обеспечив себе дополнительную степень свободы, и достал из-за плеча пуукко. Помещенный ручкой между дровами в поленнице, тот легко перерезал путы. Оставалось только дождаться молодую девушку, да предпринять все меры, чтобы она не обнаружила у него обретенную свободу в рамках той несвободы, что имела место.

Вот и дождался.

— Хорошая поэтесса — мертвая поэтесса, — зачем-то сказал Тойво и, не вынимая из ее тела ножа, принялся ее раздевать.

Нет, его целью не было остывающее тело, пусть и прекрасное при жизни — ему нужна была всего лишь одежда. А лезвие он не достал, чтобы кровь из открытой раны не испачкала платье.

Как мог, Антикайнен облачился в женское убранство, сняв свою одежду и свернув ее в узел. Потом прислонил труп Чаши к поленнице и вытащил из ее горла свой пуукко. Кровь потекла, но уже медленно и как-то неохотно. Ее запах пробудил у Тойво позывы к тошноте.

Однако не время для сантиментов и проявления чувств. Следовало немедленно уходить, пока враги не хватились долгого отсутствия своей подельницы.

Антикайнен осторожно выглянул из приоткрытой двери и, неуклюже подобрав подол длинного модного платья, отправился через двор. Одежда поэтессы была тесновата, но это его сейчас не заботило. Его помысел был один — не привлечь к себе внимания.