Рольф в лесах

10. Рольф зарабатывает себе на жизнь с нежданным результатом

Человек, причинивший вам зло, никогда вас не простит, а тот, кто вас выручит в трудную минуту, навсегда останется нам благодарен. Да, ничто не делает человека таким расположенным к вам, как сознание, что вы ему чем-то обязаны. Куонеб помог Рольфу, а потому испытывал к нему симпатию куда большую, чем ко многим людям, с которыми был в неплохих отношениях много лет. И готов был к нему горячо привязаться. Их свёл случай, но вскоре между ними возникла настоящая дружба. Рольф был только подростком и не заботился о далёком будущем — и в этом походил на Куонеба: ведь с точки зрения белых, индейцы в некоторых отношениях остаются взрослыми детьми.

Но одно Рольф понял, как взрослый: он не имеет права жить у Куонеба праздным гостем, не внося своей доли того, чем пользуется. Сам Куонеб существовал отчасти охотой, отчасти ловлей рыбы, отчасти плетением и продажей корзин, а отчасти нанимаясь к соседним фермерам на ту или иную работу. Тунеядцем Рольфа воспитать забыли, и, сообразив, что он, возможно, останется у Куонеба до конца лета, мальчик сказал напрямик:

— Позволь, я поживу у тебя месяца два. Я наймусь работать через день и куплю припасов, чтобы тебя не объедать.

Куонеб промолчал, но их взгляды встретились, и мальчик понял, что он согласен.

В тот же день Рольф отправился на ферму Обадии Тимпени и предложил свои услуги. Настало время окучивать кукурузу и картофель, а какой фермер не рад лишней паре рук в страдную пору?

Только вот что он умеет делать и какую плату просит? Умеет он делать всё. Ну а плата обычная: мальчикам ведь платят два доллара за день, и половину он готов брать натурой. Иными словами, Рольф нанялся за три доллара в неделю и стол. Впрочем, цену за муку и прочее фермер назначил такую же низкую, как и плату, и в конце недели Рольф принёс под скалу мешочек пшеничной муки, мешочек кукурузной муки, корзину картошки, порядочно яблок и доллар наличными. Доллар пошёл на чай и сахар, а припасов он притащил на месяц и потому мог теперь жить у Куонеба с чистой совестью.

Конечно, в городишке вроде Мьяноса любители совать нос в чужие дела должны были скоро разведать, что у индейца поселился белый мальчик, а потом и выяснить, что это Рольф. Мнения тотчас разделились: многие считали, что такого допускать никак нельзя, но Хортон, на чьей земле жил Куонеб, не видел причин вмешиваться.

Зато пожилая девица Кетчера Пек узрела множество причин, одна другой убедительнее. Она гордилась своей набожностью и до глубины души возмущалась тем, что христианского мальчика растит безбожный язычник. Это тревожило её чувствительную совесть почти так же, как судьбы идолопоклонников в Центральной Африке, где не только не нашлось бы ни единой воскресной школы, но и одежда была не меньшей редкостью, чем Божьи храмы. Тем не менее священник Пек и старейшина Кнапп остались глухи к её настояниям. На молитвы её также не воспоследовало ответа, и она решилась на подвиг благочестия — после «долгих ночных бдений и молитв» она обрела достаточную силу духа, чтобы самолично отнести Библию в оплот язычества.

И вот в солнечное июньское утро, одетая чинно и строго — почти осиянная благодатью, как ей показалось, когда она перед зеркалом складывала губы чопорным бантиком, — Кетчера Пек с Библией в руке и чисто протёртыми очками наготове отправилась к Длинной запруде, дабы наставить непросвещённых грешников на путь истинный, читая им подходящие к случаю главы Писания.

Выходя из Мьяноса, она была преисполнена миссионерского рвения, которое лишь чуть-чуть убыло, когда настала минута свернуть на Яблоневую дорогу, но тут оно начало иссякать с неимоверной быстротой: лес выглядел таким диким, таким пустынным… Да и женское ли это дело — просвещать язычников? Туг впереди показалась запруда, и, с тоской вспомнив Мьянос, пожилая девица растерянно огляделась. Да где живёт этот скверный индеец? Она не осмелилась позвать и уже горячо раскаивалась, что покинула безопасные пределы городка, однако чувство долга заставило её пройти ещё целых пятьдесят шагов. Затем путь ей преградил крутой обрыв, без слов скомандовавший: «Стой!» Так что же — вернуться, вняв этому предостережению, или карабкаться на обрыв? Тут в ней взыграло упрямство янки: неужто она отступит перед обрывом? И бедняжка начала долгий изнурительным подъём на кручу, а потом вдруг оказалась на высокой скалистой площадке, с которой открывался вид на Мьянос и море, а почти прямо у неё под ногами разверзлась пропасть.

Вид родного городка пролил было бальзам на её смятенное сердце, но тут же она в панике обнаружила, что стоит над жилищем индейца, а двое его обитателей расположились у костра — двое таких свирепых, таких страшных дикарей, что она поторопилась попятиться, пока они её не заметили. Но затем любопытство пересилило осторожность, и она тихонечко заглянула вниз. На костре что-то жарилось… «Маленькая такая рученька с пятью пальчиками», — как рассказывала она после. Ну уж тут её «объял смертный ужас». Да-да, сколько раз она слышала про такое! Только бы благополучно добраться домой! И зачем она посмела так искушать благое провидение? Кетчера Пек бесшумно отступила от обрыва, моля Бога о спасении. Но как!!! Унести с собой и Библию? Грех, грех! Она положила пухлый том в расселину, придавила камнем, чтобы ветер не трепал страницы, и поторопилась покинуть этот жуткий вертеп.

Вечером, когда Куонеб и Рольф доели свой ужин из кукурузы с жареным енотом, индеец забрался на скалу, чтобы взглянуть на небо. Он сразу увидел Библию. Спрятана она была тщательно, и, значит, это чей-то тайник. А чужой тайник был для индейца неприкосновенен. Куонеб даже не притронулся к книге, но позже спросил Рольфа:

— Это твоё?

— Нет.

Значит, настоящий хозяин спрятал тут свою вещь, чтобы позже вернуться за ней, и они оставили её лежать там. Так Библия и покоилась в расселине, пока зимние бураны не сорвали с неё переплёт, не разметали страницы. Но от них всё-таки сохранилось достаточно, чтобы много времени спустя кто-то узнал, какая книга тут валялась, после чего скала получила новое название, которое носит и по сей день: «Библейская скала, где прежде жил Куонеб, сын Кос Коба».