Ромашка для Горыныча

Глава 14

Вот уже целую неделю моя жизнь идёт своим чередом. С утра учёба, вечером общага. Обычная монотонная жизнь заучки.

В четверг отметили день рождения Алины. Ничего особенного: посидели за чаем с тортом, потом включили музыку и немного потанцевали. А позже Алина упорхнула на свидание с Игнатом и вернулась сияющая и счастливая.

— Вот так и должна жить настоящая студентка! — объявила она с важным видом, ставя в банку розовые розы. — Учёба учёбой, но и о личной жизни забывать нельзя.

Без слов было понятно, кого она имела в виду.

— У меня с личной жизнью всё в порядке! — пискнула Рита, решив принять удар на себя.

Подруга благородно попыталась защитить меня, а я… я просто закрыла глаза и притворилась спящей.

У меня вообще в последние дни складывается впечатление, что всё, что раньше происходило в моей жизни, было странным сюрреалистичным сном.

Вся моя жизнь — детство, школьные годы, смерть мамы, детский дом, деревня — всё какое-то ненастоящее, будто не со мной произошедшее. И только увидев пристальный тяжёлый грозовой взгляд Горина, вдохнув терпкий, с кислинкой, аромат, узнав силу горячих объятий и почувствовав вкус желанного поцелуя, я очнулась.

И сейчас, когда Егора нет рядом, когда я не могу его видеть хотя бы издали и изредка, меня всю корёжит и ломает. Не знаю, не понимаю, что со мной. Я будто бы живу и не живу.

Но это только днём. Ночью всё меняется. Каждый мой сон превращается в странное постыдное откровение.

Во сне я ощущаю горячие, крепкие ладони, скользящие по моему телу, чувственные губы, бесстыдно терзающие мой рот и оставляющие поцелуи на щеках, скулах, шее… Чувствую обжигающие прикосновения, скользящие по телу всё ниже и ниже. Задыхаюсь от непонятной будоражащей реакции собственного тела и беспомощно ловлю губами воздух. В безмолвной мольбе широко распахиваю глаза и вижу тяжёлый манящий взгляд. Он подавляет, завораживает и затягивает, поглощая меня целиком. И голос, до дрожи знакомый, жарко шепчет бессвязные пошлые нежности, от которых реальность окончательно растворяется, и я позволяю делать с собой абсолютно всё.

А потом я просыпаюсь. Сердце бьётся как безумное, дыхание срывается, и я долго лежу, невидящим взглядом уставившись в потолок, пытаясь унять творящийся внутри хаос и прийти в себя. Лишь к утру глаза смыкаются, и я проваливаюсь в чёрное тягучее ничто.

Сегодня суббота. Просыпаюсь раньше будильника. На часах восемь, поэтому позволяю себе ещё немного полежать.

Девчонки уже ушли на занятия. На столе заботливо накрыт полотенцем завтрак — бутерброды с колбасой и сыром. Неспешно пью чай и собираюсь в институт.

На улице прохладно, осенний воздух бодрит, наполняя тело лёгкостью. Никуда не торопясь, бреду по дороге, вдыхая терпкий аромат увядающей листвы и сырой земли.

Захожу в институт, сдаю в гардероб куртку и поднимаюсь на второй этаж. В этот момент в кармане вибрирует телефон. Достаю его и читаю сообщение: обычное объявление о наборе в дополнительную факультативную группу. Ничего особенного.

Ставлю телефон на беззвучный, чтобы не пищал на парах, кидаю его в сумочку и бреду по пустому коридору второго этажа.

Непривычно видеть институт таким тихим и безжизненным. Тишина нарушается только моими шагами, гулким эхом отражающимися от светло-бежевых стен и высокого потолка.

Не понимаю, зачем вообще первакам ставят пары в субботу?

Сбоку открывается дверь одной из аудиторий. Едва успеваю заметить неясное движение, как сильные руки уже втягивают меня внутрь. Вскрикиваю от неожиданности, но этот звук тут же глушится ладонью, закрывшей мой рот. А потом на лицо обрушивается град быстрых жалящих поцелуев.

Цепенею, ничего не понимаю, не соображаю.

Поднимаю руки, пытаясь оттолкнуть слишком крепко прижимающееся ко мне тело, но не успеваю. Властные губы скользят к моему уху, и в него горячей волной врывается шёпот. Перемежаясь с обжигающими поцелуями, он обволакивает, поглощает, заставляя задохнуться от нахлынувших эмоций.

— Как ты это делаешь, ромашка?.. Как умудряешься сводить меня с ума?.. Думал, смогу без тебя… Забуду, остыну… Но ты мне мерещишься… везде… И даже во сне не даёшь покоя… Околдовала меня, ведьмочка… Своим запахом… Глазами своими наивными… Не могу ни о чём думать… Никто не нужен… Только ты… Вкусная такая… красивая… невинная… сладкая…

Меня накрывает эффектом дежавю, я будто снова оказываюсь в своём сне.

Руки Горина скользят по моему телу, сжимая до боли, но тут же ласково поглаживая, словно извиняясь. Губы не останавливаются ни на секунду, перемещаясь на шею и оставляя за собой горячие следы, от которых моё тело дрожит и плавится, а рваное дыхание перемешивается с жалкими стонами.

Я уже просто не в силах сопротивляться двум обрушившимся на меня стихиям — бешеной страсти мажора и своим собственным эмоциям.

Не знаю, сколько длится это безумие. Прихожу в себя от собственного громкого стона и понимаю, что лежу на преподавательском столе с раздвинутыми ногами и расстёгнутой блузкой, а Горин навис надо мной и сквозь бюстгальтер прикусывает мою грудь, посылая по всему телу острые электрические разряды.

Дёргаюсь, хочу остановить всё это, пока не стало слишком поздно. Но Егор закрывает мой рот поцелуем, и мой мозг отрубается напрочь.

Ничего не слышу и не вижу. Только ловлю сладкие, вызывающие дикий жар во всём теле, ощущения. Тяжело и часто дышу. В голове сумбур, в теле — жадное горячее желание.

Руки мажора касаются меня везде. Трогают, гладят, сжимают, заставляя меня терять связь с реальностью. Горячие губы обжигают кожу на животе, оставляя на ней следы, похожие на ожоги, и я дрожу, впитывая в себя такую желанную ласку.

С губ срывается что-то умоляющее, бессвязное, но остановиться уже невозможно.

— Нееет… — издаю едва слышный жалобный стон, когда Егор прижимает меня к столу и начинает неспешно двигать бёдрами.

Его тело движется так плавно, он будто танцует, и эти движения вызывают внизу живота мучительную, тянущую, сладкую боль.

— Какая же ты кайфовая… — шепчет Горин, обдавая меня своим жарким дыханием. — …Ромашка… у меня от тебя… просто крышу сносит… Как увидел… хочу только тебя… Наваждение какое-то… ведьмочка моя рыжая…

— Пожалуйста, не надо…

Я уже практически плачу, потому что не справляюсь с нахлынувшими эмоциями. Остатки разума умоляют остановиться, пытаются достучаться до меня, но тело предательски требует чего-то большего.

— Ничего не бойся… — жарко шепчет Горин. — Я просто покажу… как это бывает…

Он покрывает поцелуями мои щёки, спускается к уху и слегка прикусывает шею. Моё дыхание срывается, голова кружится, а все мысли разом исчезают.

Горин не останавливается ни на миг, задевая сквозь тонкую ткань колготок какие-то особо чувствительные точки, отчего по телу проносятся яркие вспышки молний, и откуда-то изнутри поднимается обжигающе-горячая тягучая волна.

Мой рот закрыт поцелуем, а язык Егора движется в одном темпе с телом, и со мной происходит что-то странное и необъяснимое. Волна жара накатывает, накрывая меня с головой, и всё тело дрожит под её напором.

Выгибаюсь дугой, откидываю голову назад, ловлю пересохшими губами воздух и больше не могу сдерживать стоны.

Они вырываются из груди сиплыми хрипами, и я цепляюсь за крепкие плечи и впиваюсь в них онемевшими пальцами, теряясь в яркой вспышке. Меня обдаёт огненной волной снова и снова, а потом трясёт.

— Какая же ты чувственная… — шепчет Горин, покрывая моё лицо жаркими поцелуями и двигаясь всё легче и медленнее. А потом замирает и, крепко прижав к себе, тяжело дышит в шею. А я тихонько вздрагиваю, ловя затихающие отголоски удовольствия, и медленно прихожу в себя.

Сознание возвращается всполохами. Что это было?.. Что Горин со мной сделал?.. Я же сейчас… вот на этом столе… посерёд бела дня, в институте… А если бы… он зашёл дальше… я бы всё ему позволила… А я и позволила… Практически всё… И что самое ужасное, я сама — САМА! — этого хотела!..

Что я наделала?..

Всхлипываю и отпихиваю Егора. В глаза ему смотреть не могу. Хочу сквозь землю провалиться, покажите, где тут ближайший разлом?

— Подожди… не шевелись… — хрипит Горин.

Он даже не думает отстраняться, по-прежнему упирается лбом в моё плечо и тяжело дышит. И сжимает так сильно, что мне становится больно.

Упираюсь ещё сильнее, но делаю только хуже — захват железных лап становится очень болезненным.

— Пусти!

Тоненько пищу и дёргаюсь, хочу вырваться из кольца его рук и хоть немного вдохнуть. Но тело парня настолько напряжено, что сейчас Горин напоминает железного человека. Только под напряжением. Потому что у меня такое чувство, что по его телу текут токи высокого напряжения, и от этого его даже немного потряхивает.

Не понимаю, что с ним происходит, и это пугает.

— Замри хоть на минуту…

Горин рычит, и мне становится безумно страшно. Начинаю вырываться с удвоенной силой, и вдруг слышу болезненный стон.

Замираю.

— У тебя что-то болит? — шепчу испуганно.

Горин задерживает дыхание, а через пару секунд раздаётся короткий смешок, и хватка, наконец, ослабевает.

— Какая же ты ещё… ромашка…

Егор делает пару глубоких вдохов и медленно отстраняется. Кидаю на него короткий взгляд. Дольше смотреть не могу — слишком стыдно. Но дольше и не нужно. То, что успела увидеть в его глазах, заставляет сердце сжаться.

Если в коридоре, когда мы встретились с придурками, его взгляд напоминал грозовое небо, то сейчас он просто… чёрный, как ночь. Егор отпускает меня и крепко сжимает столешницу, словно пытается удержаться.

— Застегнись… — хрипит он, — …и беги отсюда… Если не хочешь продолжения…

Замираю испуганным сусликом, таращусь на него. Видимо, мне суждено резко тупеть рядом с ним, потому что смысл его слов доходит до меня очень медленно.

Горин отталкивается от стола, а я испуганно вздрагиваю, спрыгиваю со стола и срываюсь с места. На ходу застёгивая блузку, пулей вылетаю из аудитории. Бегу по коридору, даже не понимая, куда и зачем.

Только спустя пару секунд до меня доходит, в каком я виде. Слава Богу, коридор пуст. Залетаю в туалет, запираюсь и подбегаю к зеркалу. В отражении вижу себя и не верю глазам.

Боже мой… На кого я похожа? Что Горин сотворил со мной?

Щёки заливает яркий румянец, в глазах лихорадочный блеск, а губы припухли и предательски пульсируют, стоит лишь вспомнить, что только что произошло. Как Егор шептал мне что-то едва слышное, как его горячие руки скользили по моему телу, а я… Я не только позволяла ему это, но и, кажется, сама отвечала на каждое его движение, поощряя его своими стонами и тем, как подавалась навстречу его обжигающим прикосновениям, как жадно целовала его и выгибалась в его руках, отзываясь на каждую ласку.

— Что ты творишь, Соната? Что ты творишь? — шепчу, прижимая ладони к горящим щекам.

Открываю кран, наклоняюсь и долго умываюсь ледяной водой. Капли стекают по лицу, смывая с меня следы страсти и стыда, но жгучее волнение внутри не проходит.

Это больше, чем просто тепло. Это огонь, оставленный прикосновениями и поцелуями Егора, и мои глубоко въевшиеся под кожу развратные и откровенные мысли о нём.

Распускаю волосы, переплетаю косу заново, пытаясь хоть как-то вернуть контроль над своим телом и жизнью.

Опираюсь о края раковины и долго стою, вглядываясь в своё отражение. Взгляд слишком живой, слишком острый, губы всё ещё припухшие, призывно приоткрытые. И я ненавижу себя, такую бесстыдно довольную.

Как я могла такое допустить? Как позволила Горину сделать это с собой? Почему я такая неправильная? Почему не следую своим же собственным установкам? Неужели мне мало опыта мамы? Неужели я иду по её стопам, совершаю те же ошибки, что и она, и меня ждёт такая же судьба?

Качаю головой, словно это может прогнать нахлынувшие мысли.

— Остановись, Соната! Остановись, пока не поздно, — шепчу своему отражению и плачу.

Потому что знаю теперь, что значит — быть желанной. Знаю, как это — чувствовать касание горячих рук, вбирать в себя жадные поцелуи, растворяться в безумных эмоциях и понимать, что они отражают твои собственные. И знаю, что значит желать самой. И если Горин не может остановиться, то это должна сделать я.

Вытираю дорожки слёз.

Это не я плачу. Это рыдает моя душа, из которой я выдираю всё хорошее, что знаю о Горине, всё, что помню о нём и с ним, все свои чувства к нему и всего его…