Вечер проходит в сказочной эйфории.
Сначала мы с Егором долго разговариваем в комнате.
Я уже спокойно рассказываю ему, как познакомилась со своим отцом, и что из этого вышло. А потом с кухни с дикими извинениями приходят девочки — им всё-таки надо поужинать, да и домашку никто не отменял, — и Горин утаскивает меня в небольшое кафе неподалёку.
Сев на мягкий диванчик за самый дальний столик, он заказывает ужин, и мы без зазрения совести целуемся, не обращая ни на кого внимания.
От его горячих поцелуев и сладких слов кружится голова, и внутри всё сжимается в тугой сладкий комок.
Нахожусь в абсолютной нирване и даже не понимаю, как и когда мы выходим из кафе и садимся в припаркованное на стоянке такси.
Мы куда-то едем, но даже спустя время не смогу вспомнить дорогу, потому что Егор, не останавливаясь, покрывает моё лицо поцелуями и шепчет, шепчет, шепчет, какая я вся удивительная, прекрасная, нежная, любимая, излишне самостоятельная и глупенькая Его девочка.
В какой-то момент открываю глаза, ловлю в зеркале заднего вида понимающую улыбку таксиста и снова проваливаюсь в благостное розово-ванильное облако…
В голове от нежных слов и поцелуев Егора полный сумбур, и я не понимаю, куда мы приехали. А он ведёт меня за руку, поминутно останавливаясь и, не давая прийти в себя, зацеловывает снова и снова.
Мы заходим в лифт, и когда он где-то наверху останавливается, понимаю, что куртка на мне распахнута, а Горин быстро одёргивает мой задранный до шеи свитер и снова куда-то ведёт.
Звенят ключи, Егор открывает тяжёлую металлическую дверь, мы входим в какую-то квартиру, щёлкает замок, и только сейчас прихожу в себя и осознаю, что, кажется, мышеловка захлопнулась.
— Где мы? — испуганно пячусь к выходу и прижимаюсь спиной к спасительной двери.
— У меня дома, — улыбается Егор, в один шаг сокращая расстояние между нами. — То есть, в квартире бабушки.
Паника начинает захлёстывать с головой. Зачем он привёл меня сюда? Знакомить со своей строгой родственницей?
Тогда почему он дышит так тяжело и рвано и смотрит таким тёмным взглядом? И нависает надо мной, не давая спрятаться и убежать от неприкрытого желания, которое читается в каждом его жесте, в каждом вздохе и горит ярким пламенем на дне расширенных зрачков?
— З-з-знакомиться будем? — бледнею и сжимаюсь под пожирающим меня взглядом.
— Бабуля сейчас театре, на премьере, — не сводит с меня глаз Горин, медленно склоняясь к моим губам. — Позже познакомитесь…
Он целует меня, а руки оглаживают моё тело. Мнут, сжимают, залезают под свитер и хозяйничают там вовсю.
Поцелуи сыплются, касаясь губ, лица, переходят к уху и скользят на шею.
Выгибаюсь от пронзившего тело остро-сладкого разряда. Прижимаюсь к Горину и чувствую, насколько сильно он меня хочет. Пугаюсь, дёргаюсь, но вновь уплываю в нирвану от неостанавливающихся ласк.
Меня всю пронзает острыми иглами. Даже мозг, и тот не отключается, жадно впитывая в себя изрядную долю эндорфинов. Мне они сейчас очень нужны, очень!
В одну секунду взлетаю и оказываюсь сначала на руках у Горина, а потом и на большой широкой кровати.
Куда-то уже делась куртка, а следом исчезают сапоги, и слетает тёплый свитер.
Горин не тратит время зря. Он вообще уже голый по пояс. И я целую и глажу его крепкие гладкие плечи, перевитые сухими узлами мышц.
Опьянённый мозг принимает окончательное решение, которое активно поддерживается телом — я тоже хочу Егора! И мне сейчас всё равно, что будет дальше: останемся ли мы вместе, или судьба всё-таки разведёт нас, и чем мне аукнется эта связь. Мне всё равно. Я хочу этого парня!
Пусть счастье не может длиться вечно, и сколько раз в нашей жизни всё поменяется, мы не знаем, но первым мужчиной должен стать тот, от которого сердце плавится, и душа растекается мокрой лужицей, от которого крышу сносит, и которого ты хочешь не меньше, чем он тебя.
Именно эти, первые, переживания формируют в тебе ожидание и понимание того, что ты будешь хотеть и к чему будешь стремиться в будущих отношениях. Неважно, с кем ты пойдешь по жизни дальше — с ним, твоим первым, или у тебя потом появится кто-то другой. Важно лишь то, что те, другие, уже не запомнятся, а он, твой первый, — навсегда останется в памяти мозга и желаниях тела.
Поэтому сейчас я тянусь к Егору, лаская его, пусть и неумело, но не менее страстно, чем он. И принимаю его горячие, такие желанные ласки.
Не знаю, в какой момент с меня слетают остатки одежды, а Егор нависает надо мной, приподнявшись на руках, и там, внизу, меня касается что-то очень твёрдое и горячее.
Впиваюсь ногтями в плечи парня. Сердце колотится, дышу, будто поднимаюсь на эшафот, и с трудом сглатываю.
Знаю, что сейчас будет.
Столько историй слышала в детдоме, что страх перекрывает всю решимость и напрочь отбивает желание. Потому что девчонки говорили, что первый раз настолько ужасен, что некоторые даже доставали где-то алкоголь и напивались, чтобы лишиться девственности в неадекватном состоянии и потом ничего не помнить.
Широко распахнутыми глазами смотрю на Горина и жалобно всхлипываю. Меня всю трясёт, и даже губы ощутимо дрожат.
— Ты чего испугалась? — шепчет он. — Не надо бояться, малыш. Девочка моя сладкая…
Горин ласково касается моих губ, а я судорожно выдыхаю, разжимаю занемевшие пальцы и веду ладонями по его плечам и груди.
Постепенно поцелуй становится более страстным, горячим. Наши языки переплетаются в стремительном интимном танце, и я сама прижимаюсь к горячему телу, стремясь сократить оставшееся между нами расстояние.
Но Егор не торопится. Отстраняется, опускается ниже и нежно проводит горячим языком по соску. Захватывает его губами, то втягивая его, то отпуская. И я выгибаюсь, с силой вдыхая воздух, а потом судорожно выдыхая от пронзившего всё тело жаркого всполоха.
Снова и снова улетаю в заоблачное ничто, уже не сдерживая рвущиеся из груди стоны.
Оставив в покое мою грудь и вновь захватив рот, Горин жадно меня целует, заставляя сознание отключиться, и одновременно пропускает подо мной руку, крепко прижимая к себе за талию.
А потом я снова чувствую касающуюся меня горячую твердую плоть, и бёдра Егора резко подаются вперёд, а рука, мягко обвивающаяся вокруг талии, вдруг становится капканом, не дающим ни сдвинуться, ни увернуться.
Меня накрывает оглушающей волной боли, и я кричу, выгибаясь назад и царапаю гладкую кожу, отталкивая Егора и пытаясь избавиться от источника боли.
Новый толчок и снова вспышка. Мой крик, и выступившие на глазах слёзы.
Плачу, отталкиваю Егора, но он не сдвигается. И вообще больше не двигается. Замерев, с жадностью смотрит на меня.
А я закрываю лицо ладонями, отворачиваюсь и горько плачу. Мне больно и обидно. Потому что всё, что рассказывали девочки в детдоме — правда. Первый раз ужасен! Просто ужасен!
— Всё, всё, не плачь, — шепчет Егор. — Больше больно не будет. Ну, маленькая, тихо-тихо…
Он отводит мою ладонь от лица и зацеловывает меня, а потом захватывает губы. Тихо всхлипываю, не отвечая на его поцелуй. Просто позволяю языку Горина хозяйничать у меня во рту.
Горячие пальцы скользят по моим волосам, очерчивают скулы. Губы перемещаются на шею, и я тихо вздыхаю, потому что, несмотря на весь ужас, происходящий сейчас со мной, несмотря на боль, распирающую меня изнутри, от нежных поцелуев по телу снова бегут мурашки и волны приятного тепла.
— Вот так, моя хорошая, — жарко шепчет Егор и медленно толкается вперёд.
Больно, но уже не так сильно, поэтому только дёргаюсь и судорожно выдыхаю.
— Вот так, девочка, — шепчет Горин, продолжая неспешные движения. — Какая же ты маленькая… Моя маленькая… Моя милая… Моя сладкая… Да… Вся моя…
Нежный шёпот, горячее дыхание прямо в ухо и бесконтрольно снующие по телу мурашки, заставляют забыть обо всём плохом. Дыхание сбивается, а сердце бешено колотится.
Егор возвращается к губам, и я жадно принимаю и отвечаю на его ласку.
Поцелуй постоянно прерывается нашим тяжёлым дыханием, но мы снова и снова ловим губы и выпиваем, вытягиваем из них всю страсть, на которую они способны.
В какой-то момент ловлю себя на том, что сквозь слабые отголоски боли изнутри поднимается что-то уже смутно знакомое — горячее и тягучее, заставляющее стонать и извиваться, подаваясь навстречу. Стараюсь поймать эту томительную негу, позволяю этой обжигающей волне поглотить себя и выгибаюсь навстречу, хрипя и задыхаясь от лавины, сметающей всё на своём пути.
Бьюсь под движущемся тяжёлым телом, кричу от невозможности переполняющих меня эмоций и сама ловлю губы Егора, стараясь утолить образовавшуюся нестерпимую жажду. В один миг взрываюсь, разлетаясь на кусочки, и дрожу, впившись руками в крепкие горячие плечи.
В несколько толчков Егор ускоряется и сдержанно стонет, а потом мне на живот капает что-то горячее. Горин тяжело дышит, опускается на локти, придавливая меня своим телом и долго жадно и горячо целует.
— Ведьмочка моя страстная… — шепчет он между поцелуями. — Такая горячая и чувственная… Люблю тебя…
— Люблю, — вторю эхом, крепко прижимая его к себе.
Мой! Никому не отдам! Никогда! Не позволю даже смотреть! Потому что мой! Мой!! Мой!!! Кто сказал, что драконы — жадные ревнивые собственники? Они безбожно врут, потому что ведьмы намного, намного жаднее!
Ещё какое-то время мы нежимся на кровати. Егор обнимает меня со спины, крепко прижимая к себе и мягко зацеловывая спину и шею.
А я лежу у него на плече, двумя руками обхватив его ладонь, и думаю о том, что девчонки в детдоме никогда не рассказывали о том, что может быть так хорошо, так легко и так нежно-остро, что сердце сжимается от одной только мысли о том, что человек, которому ты принадлежишь душой и телом, точно так же душой и телом принадлежит тебе. И от обуревающих тебя эмоций хочется смеяться, плакать и парить в небесах.
Ну и что, что действительно вначале было больно. Зато всё остальное было так сладко, что внутри всё до сих пор невольно плавится и томительно ноет.
И бабушка Наташа всё-таки была мудрой женщиной, потому что я счастлива. Неимоверно счастлива!
Бабушка! Мысль режет мозг, разрывая нирвану реальности.
— Егор! — резко подскакиваю и оборачиваюсь. — Твоя бабушка!
Сколько времени? Кидаю взгляд на часы. О, Боже! Половина восьмого! Не знаю, до скольки работают театры, но не круглосуточно же!
— Чёрт! — Егор тоже садится. — При самом лучшем раскладе она приедет где-то через час.
— А при худшем? — испуганно смотрю на Горина.
— При худшем, минут через пятнадцать.
Спрыгиваю с постели и начинаю собирать раскиданные по полу вещи.
Между ног неприятно саднит, и я невольно морщусь. Но всё равно ни о чём не жалею! Я люблю Егора, а значит, всё, что произошло — правильно.
Едва причесавшись и немного остудив горящие щёки ледяной водой, через пятнадцать минут я уже сижу на кухне и сжимаю в руках кружку с горячим чаем, а Егор выкладывает в вазочку сахарное печенье.
Сначала я хотела сбежать, но Егор непонятно с какой радости решил, что сейчас лучшее время познакомиться с его Анной Дмитриевной.
В стиральной машине крутится снятое с кровати покрывало.
Покраснела, вспомнив о том, как увидела на нём красные пятна и испуганно ойкнула, а Егор ответил:
— Ничего страшного, сейчас всё исправим, — скомкал его и, натянув джинсы, отправился в ванную.
Когда он вернулся, я, уже полностью одетая, сидела на краешке кресла, чинно сложив руки на коленях.
— Ты могла бы сойти за провинившуюся школьницу, — рассмеялся Егор, присев напротив на корточки и, мягко скользнув ладонями по бёдрам, потянул на себя, — но тебя выдают бесенята в глазах, ведьмочка моя!..
Он чмокнул смущённую меня в нос, взял за руку и повел пить чай.
Пока чайник закипал, Егор успел полностью одеться, и вот мы сидим с разных сторон стола и благообразно пьём чай.
Я уже успеваю расслабиться, любуясь своим первым и таким любимым мужчиной, и даже успеваю помечтать, что, может быть, всё обойдётся, и бабушка задержится на каком-нибудь фуршете, а я попеняю на позднее время и успею улизнуть, когда в тишине квартиры отчётливо громко разносится звук отпираемого замка.
Трясущимися руками ставлю чашку на блюдце и глазами испуганной лани, не отрываясь, смотрю на Егора.
— А вот и бабушка, — улыбаясь, подмигивает он и идёт встречать свою грозную учительницу, а я бледнею и мечтаю провалиться сквозь землю.
Мне кажется, у меня на лбу написано, чем мы только что с Егором занимались.
Боже, как можно было додуматься знакомить меня со своей родственницей прямо сейчас? И где были мои мозги, когда я уступила?