Ромашка для Горыныча

Глава 8

Молча пялюсь на Горина. Конечно, такого попадоса не ожидала. Но, с другой стороны, я же правду сказала. Ничего между нами не было, нет, и не будет. Не только потому, что Элина угрожала, но и потому, что я сама этого не допущу. Ни к чему хорошему это не приведёт.

Мажор засовывает руки в карманы и недоумённо вздёргивает брови.

— Что надо?

По-моему, это мой любимый вопрос по отношению к нему в последнее время.

— Что за бланш? — кивает на лицо. — Где умудрилась нарваться?

Равнодушно пожимаю плечами. Настроения нет, да ещё и голова начинает болеть. В груди тяжело так. И сил как-то мало.

— Тебя это не касается.

Хмыкает.

— И всё же?..

— По ночам на кухне шарюсь, вот и решила фонарь себе подставить, чтобы свет не включать, — ядовито цежу. — И вообще, посторонись, мешаешь.

Ой, перегибаю, чувствую. Совсем круто загнула.

Горин удивлённо моргает и делает шаг в сторону, а я протискиваюсь в узкий проход между ним и приоткрытой дверью и, не оглядываясь, иду на кухню.

Девчонки догоняют меня через несколько секунд.

— Сонь, ты чего?! Сдурела совсем? — шёпотом отчитывает Алина. — Это же Горин!

Презрительно кривлю губы.

— И что, что Горин? Пуп Земли и царь всея Руси, что ли?

Алина сбивается с шага, но тут же опять догоняет.

— Нет, конечно. Но с ним так нельзя!

Резко торможу. Молча следующая за нами Рита чуть не врезается в меня, едва успев остановиться.

— Какие-то двойные стандарты получаются, Алин, не находишь? С ним нельзя, а с другими можно? Давай уже оставим эту тему. Я устала от всех этих разборок. Я сюда учиться приехала, а не шашни крутить или парней делить! Всё, хватит, надоело!

Алина пристыженно молчит. Она тоже учиться приехала. Только в первый же день на кухне с Игнатом поругалась, а потом он её после пар встретил и в кино пригласил. Так и завертелось у них.

Поэтому у подруги сейчас в голове вместо мозгов розовые сопли. Она весь мир осчастливить хочет, чтобы всем крестьянам по корове, рабочим — по станку, а девушке — по парню!

Рита благоразумно молчит, но и ей есть, что сказать. По глазам вижу. У неё заму́ток с Артёмом нет, но, как вечером на кухню ни придём, он всегда там. Стоит у окна в своей компании, и, пока мы готовим, они с Риткой короткими взглядами перекидываются. Так что, к бабке не ходи, а что-то между ними вскорости будет.

Тяжело вздыхаю. Обнимаю подруг за плечи и смотрю им в глаза.

— Девочки, пожалуйста, не надо меня осчастливливать. Я итак вполне счастлива. Единственное, что я хочу сейчас — учиться… — делаю паузу, хитро улыбаюсь и добавляю: — …и есть!

Мы смеёмся и идём готовить ужин.

Что ж так голова болит?

Ночью понимаю, что тёть Лена перестаралась и подкинула в печку лишнюю охапку дров. В комнате дышать нечем. Скидываю одеяло и с тихим стоном переворачиваюсь на другой бок. Это как же надо натопить, что от жары голова просто раскалывается?

Хрипло дышу и проваливаюсь в тяжёлый сон.

Просыпаюсь от того, что дома холод собачий. Стучу зубами, пытаюсь нащупать одеяло. Натягиваю его и накрываюсь с головой. Не пойму, тёть Лена заслонку в печке забыла закрыть и весь дом выстудила, что ли? Меня так трясёт, что, кажется, начинаю стонать в голос. Горло дерёт по-страшному. Пытаюсь сглотнуть и не могу. И дышать тяжело и больно.

— Сонь, ты чего? Тебе плохо?

Чувствую прикосновение ко лбу холодной ладони. Это такой кайф! Да-а… Не убирай руку, пожалуйста. Мне так легче.

— Сонь, блин, да ты горишь! Алин, вставай!.. Звони в "Скорую"!.. Да откуда я знаю, какая?.. По мне, так все сорок!..

Голос доносится, словно сквозь вату, но постепенно отдаляется и становится всё тише. Проваливаюсь в сон. Я сплю. Сплю. Мне хорошо. Во сне не так жарко, не так холодно…

— Соната, открой рот! Мне нужно посмотреть горло.

Что?.. Зачем меня будят? Так хорошо было… А теперь я чувствую, что у меня всё болит… И горит… Я горю…

— Соната!

Чувствую, что мне неприятно сильно сжимают подбородок и надавливают на челюсть. Приоткрываю рот. Что-то прохладное и противное касается языка, давит. Меня сейчас стошнит. Уберите!..

Рот, наконец, оставляют в покое, но противное и холодное теперь касается то спины, то груди.

Пожалуйста, не надо меня мучить. Я просто хочу спать!.. Я сплю. Мне плохо. Почему мне так плохо?.. Меня трясёт, и тело периодически дёргают то вверх, то вниз. Зачем?.. Оставьте меня в покое…

В какой-то момент чувствую, как меня крепко прижимают к чему-то твёрдому, но приятному. Я будто взлетаю, и всё проходит. Не чувствую ни жара, ни холода — мне хорошо, мне уютно. Вдыхаю такой знакомый и манящий запах и окончательно проваливаюсь в глубокую чёрную яму без сновидений.

Три недели я провалялась в больнице. Медсёстры искололи мне всё, что только можно. И вот сижу в коридоре, жду главврача. Периодически потираю то место, которое пострадало от уколов больше всего.

— Лиесс, почему не в палате? — мимо проходит Наталья Игоревна, старшая медсестра.

Вот сколько лежу, столько удивляюсь. Женщине за пятьдесят, а помнит всех пациентов, которые поступают к ней в отделение: имя, диагноз, назначенные лекарства и процедуры. Память у человека такая, что компьютер не нужен.

— Да я… Это… Выписку жду.

— Нечего здесь сидеть. Надует! Я сама принесу, как будет готова.

— Спасибо, — довольно улыбаюсь и чешу в свою палату.

Пока в больнице лежала, много занятий пропустила. Поэтому, как более-менее очухалась, сразу в чат написала. Девчонки фоткают конспекты, а я спокойно их переписываю в тетрадь. Заодно и учу.

Вчера три пары было, и все устные. А у меня телефон, как назло, заглючил. Поэтому навёрстываю с утра всё, что вчера скинули. Сейчас напишу, сколько успею, а потом выписку заберу — и в общагу, к своим девчонкам! Мне ещё сегодняшние конспекты переписывать.

Отчего-то чувствую зуд пониже спины. Растерянно оглядываюсь. Не понимаю, откуда идёт опасность. Куда бежать и от кого?.. На всякий случай ускоряю шаг.

И вдруг слышу незнакомый мужской голос:

— Лиесс?..

Останавливаюсь. В двух палатах от нашей — мужская. Вот около неё я сейчас и стою. Дверь открыта. Три койки. На двух кто-то спит. А с третьей на меня смотрит старик. Болезненно худой, почти лысый, с недельной седой щетиной, впалыми щеками и мутными глазами.

— Эээ… Это Вы меня звали?.. — спрашиваю с сомнением.

— Ты — Лиесс? — натужно скрипит старик.

— Да. А что?

— Подожди!

Он приподнимает голову, надсадно кашляет и отхаркивается в стакан.

Морщусь. Мне так противно от этого, что даже подташнивать начинает.

— Марина Лиесс тебе кто? — спрашивает незнакомец и снова закашливается.

Марина Лиесс — моя мама. Мамочка… Изнутри поднимается горечь. Сглатываю застрявший в горле ком.

— Она была моей мамой, — шепчу срывающимся голосом.

— Была?..

Мужчина откидывает одеяло и спускает на пол грязные ноги с давно нестрижеными ногтями.

— Поди сюда, — подзывает к себе скрюченным пальцем.

Делаю два шага вперёд и становлюсь у стены.

Вид у незнакомца настолько отталкивающий, что я с трудом сдерживаю желание убежать отсюда сломя голову. Пониже спины зудит, не переставая.

— Мамка, значит, — тянет мужик и беззастенчиво меня рассматривает. — А ты, значит, дочка её? Похожа, похожа…

Этот тип знал мою маму?..

— Этот ж сколько тебе щас?.. — незнакомец шевелит губами и загибает пальцы. — …Восемнадцать, вроде?

Медленно киваю, а он вдруг улыбается, и меня передёргивает. Зубов почти нет, а те, что есть… Лучше бы их тоже не было.

— А я — Андрей Валерьевич Шибанов. Мы с твоей мамкой учились вместе, — представляется он и горделиво выпячивает впалую грудь в футболке, больше похожей на тряпку.

Изумлённо вскидываю брови и ошарашенно смотрю на него. Однокурсник мамы?.. Он же старый! Как он мог учиться с ней?

Видимо, моё изумление открыто читается на лице, потому что мужик сипло смеётся, раззявив страшный беззубый рот.

— Что, не похоже?

Опять киваю. Наверное, я сейчас китайского болванчика напоминаю. Думаю только о том, как сбежать отсюда поскорее, потому что пониже спины зудит, не переставая.

— Да, потрепала меня жизнь-жестянка, — вздыхает мужик и тут же, без перехода, спрашивает: — Давно Маринка-то померла?

Не вижу в его глазах ни сочувствия, ни печали. Только какой-то нездоровый интерес.

— Шесть лет назад.

Не знаю, зачем вообще отвечаю.

— Вот значит, как, — тянет он. — А ты теперь с дедом своим горластым живёшь?

— Нет, он тоже умер, — бормочу.

Он и деда моего знал?.. Откуда?

— Получается, никого у тебя не осталось, — делает вывод мужик.

— Никого…

— Вот как? — глаза мужчины внезапно загораются. — А живёшь ты где? В деревне, или мамка квартиру оставила?

Нет, — шепчу растерянно. — Не было у неё ничего. В общежитии живу.

— Учишься, получается?

— Да, в экономическом.

— Это который на Щорса, что ли?

— Нет, в другом, — отвечаю и решаю прекратить этот странный допрос. — Вы знаете, я всё-таки пойду.

Поворачиваюсь к двери, но тут в спину доносится:

— Ну, куда ж ты убегаешь, …доченька?!

Что? Замираю, резко разворачиваюсь и во все глаза смотрю на мужика.

— Вы, наверное, ошиблись, — пищу.

Я просто в ужасе. Вот этот вот страшный тип — мой отец?

Мужик, между тем, встаёт, обувает ношеные-переношенные больничные тапки и достаёт из тумбочки сигареты.

— Пошли, покурим, дочка. Познакомимся поближе. Про мамку мне расскажешь. Небось, замуж выскочила да жила припеваючи?

У меня слёзы на глазах. Припеваючи?

— Не было у неё никого, — произношу, и мне рыдать хочется.

Как моя милая, добрая, красивая, умная мамочка могла влюбиться вот в это непонятно что? Не могу поверить! Не могу!

А он вдруг начинает оправдываться:

— Ты не думай, дочка, что я такой плохой, что мамку твою бросил. Просто молодой был, глупый, не понимал многого. Да и время такое было, тяжёлое. Знаешь, сколько раз я вспоминал, думал, кого мне Маринка родила? Может, дочка у меня где растёт, а может, сын. Очень жалел после, что с Маринкой у нас тогда не сладилось.

Мама не говорила, что у них не сладилось. Она говорила, что он её тогда конкретно послал.

И у него после этого было целых двенадцать лет, чтобы её найти и всё исправить. Но он ничего не сделал, ничего! И теперь рассказывает мне о том, как жалел?

— А я вот так и живу, — продолжает мужчина и мнёт в руках пачку. — Работы толком нет, платить не хотят…

Он закашливается и долго отхаркивается в стакан, а я мечтаю в этот момент отмотать время на десять минут назад и сидеть в своей палате, чтобы никогда не узнать, что вот этот вот недочеловек — мой отец.

— …Нам с тобой надо теперь вместе держаться, дочка, — заканчивает свою мысль мужчина, и меня передёргивает. — Никого ж больше не осталось. Только мы с тобой.

Не успеваю ничего ответить, хотя больше всего сейчас хочется послать этого горе-папашу туда, куда он когда-то послал мою маму.

Да он даже имя моё не спросил! Вот это, я понимаю, родительские чувства! Думал он о нас! Ага, как же! Плевать он на нас хотел!

— Шибанов! — в палату заглядывает Наталья Игоревна. — Ну-ка, ложитесь на место! И уберите сигареты. У нас курить запрещено. Ещё раз нарушите режим, я доктору пожалуюсь. Вылетите из больницы в пять минут!

Стою и жду, когда медсестра выйдет, чтобы метнуться вслед за ней.

— Лиесс, Ваша выписка готова. Идите в палату и собирайтесь домой, — между тем поворачивается ко мне Наталья Игоревна, и я выдыхаю с облегчением.

Не прощаясь и не думая больше об этом человеке, бегу в свою палату. Домой! В родную общагу!

— Лиесс!

Торможу. Оглядываюсь. Медсестра неспешно догоняет меня, останавливается и окидывает строгим взглядом.

— Что Вы забыли в той палате?

Молчу, сверлю глазами пол. Что мне сказать? Что этот тип — мой биологический папаша, и я втайне много лет мечтала, что папочка меня найдёт, расскажет, как скучал, и как сильно любит? И будет мы жить с ним вместе, а у меня снова будет семья?! Содрогаюсь внутренне. Теперь я знаю, как выглядит тот, о встрече с кем так сильно мечтала, особенно в детдоме.

Представляю, какая кровь во мне течёт…

Нет-нет, я мамина! Мамина, и больше ничья! У меня была самая лучшая на свете мама, а с этим человеком у меня нет ничего общего.

— Шибанов — конченый человек, — продолжает говорить медсестра. — У него есть проблемы с запрещёнными препаратами. Так что постарайтесь от него и подобных ему людей держаться подальше. Себе же спокойней будет.

Наталья Игоревна отдаёт выписку и уходит, а я стою около дверей своей палаты и пытаюсь прийти в себя.