Фаворит-10. Русская партия

Глава 1

Три вещи делают нацию процветающей и благоденствующей: плодоносная почва, деятельная промышленность, легкость передвижения людей и товаров.

Ф. Бэкон

Петербург.

15 мая 1736 год.

Пётр Иванович Шувалов с красными от недосыпа глазами стоял на сооружённой буквально двумя днями ранее деревянной сцене, выполненной по чертежам Александра Лукича Норова.

Вот ещё одно новшество, которое сперва было абсолютно непонятно, даже для уже готового на многое новое Петра Ивановича, сейчас, когда всё готово, кажется очень даже органичным и правильным.

В том, что можно назвать амфитеатром, но, правда, с большими допущениями, под крышей, чтобы и дождь не помешал собранию, на ступенчатых скамейках сидели более трехсот человек. Присутствующим приходилось плотно прижиматься друг к другу, чтобы не стоять рядом со скамейками, но сидеть на них.

А ведь когда Торгово-Промышленное товарищество объявило, что ждёт всех предприимчивых людей Российской империи в начале мая в Петербурге, да еще и некоторым были отправлены персональные приглашения, то отписались меньше ста человек, что непременно прибудут. И то, из этой сотни были те торговцы и начинающие промышленники, которые так или иначе связаны с Торгово-Промышленным товариществом.

Но вот прошёл слух, а вернее, его специально пустили, что торговых и промышленных людей собирает сам канцлер Российской империи, причём приставка «будущий» уже никем не использовалась.

Ну и, конечно же, распускались слухи о том, что если кто не приедет и не поклонится новому «хозяину постели» Елизаветы Петровны, а заодно и Анны Леопольдовны, матери должного родиться русского императора, то нахал, конечно же, поссорится с господином Норовым.

И все знали, что у Норова характер норовистый. Этот может и в Петропавловскую крепость заключить, если что не угодно. Самого Остермана скинул! А эта фигура казалась не потопляемой.

— А что же ему будет, коли он двух государынь греет с собой! — перед началом открытия праздника торговли и промышленности, как это называлось, между собой разговаривали два купца и начинающих промышленников: Мясоедов и Колыванов — старые конкуренты, у которых, впрочем, конкуренция никогда не выходила за рамки почти что дружеского соперничества. Они даже и породниться детьми успели.

Может, потому и говорили о таких крамольных вещах, за которые и сосланными можно оказаться, что знали друг друга и понимали, что разговор этот не уйдешь другим ушам.

— Силён, небось, Норов, что аж двух цариц, да ещё и жёнку свою ублажает… Такой муж и добре, что канцлером будет. Ну не бабам же власть отдавать всю! И наш он, русский, хоть бы не немец, — отвечал своему приятелю и свату купчина Никита Иванович Колыванов.

— Говаривают, что из шведов он. Но я не верю. Бил жа шведа крепко. Еще говаривали, что татарин крымский… Так как такое может быть, коли он жа и Крым брал, — говорил Илья Фомич Мясоедов.

Но далеко не все были уверены в том, что Норов пробился на вершину власти исключительно через постель. Распространялись и другие слухи, подкреплённые в том числе и статьями в газетах, и действительно делами будущего канцлера Российской империи.

Если тот же Остерман казался лисом, хитрым, забившимся в свою нору и нос оттуда не кажущим, и никто не знал о том, что Андрей Иванович Остерман на самом деле когда-то был и военным, и даже пиратом, то вот о новом канцлере, как о военном знали все.

Конечно же, знали и о том, что именно он спас Петербург от нашествия шведов. Так что петербургские купцы и промышленники либо сами прибыли на это празднество, либо же прислали своих представителей. Уже в благодарность за спасение.

А вот другие, до сих пор пребывающие в столицу на такое большое мероприятие, спешат ровно после того, как узнали, что праздник-то устраивает сам канцлер. А он, если пожелает, так любого за пояс заткнёт, ибо славный среди военных и «ночная кукушка» в постели с царственными бабами.

— Други моя, братья и сёстры во Христе! — начинал свою длинную и, возможно, пламенную речь Пётр Иванович Шувалов. — Собрались мы, кабы сдвинуть промышленность и торговлю в России…

Шувалов говорил и говорил, но постепенно понимал, что его речь и его слова как-то не сильно впечатляют людей. Всё же Пётр Иванович не столько оратор, как администратор и управленец. Красиво умеет не говорить, а указывать своим подчиненным.

— Каждый из вас сможет узнать о том, что будет происходить на нашем празднестве, — не прочитав и половины своей заготовленной речи, Пётр Иванович свернул её и решил перейти уже к непосредственному деловому общению, в котором он был большим мастером, чем в красноречии.

Программу и план мероприятий первоначально планировалось выдать каждому. Распечатали сто пятьдесят экземпляров. Но сейчас, учитывая то, что уже больше трехсот человек прибыло на открытие праздника, конечно же, всем не хватает.

Уже скоро Шувалов сошёл со сцены, уступая место актёрам. Конечно, общество собралось такое, что спектакль не покажешь, да и многие песни не споёшь. Это в такую новинку, что многие и разбежаться могут, устрашаясь гнева Господня.

Поэтому репертуар саксонской труппы, которая прибыла в Петербург и уже здесь обосновалась, тщательно подбирался, чтобы ни у кого не вызвало оторопи от того, что может происходить на сцене. Они показали сцены из Библии, да спели нерелигиозных пару песен.

— Ой, цветёт калина в поле у ручья, парня молодого полюбила я… — а это уже исполняли песни девицы из только-только начавшего формироваться Русского театра.

Причём тут бы добавить ещё слово «народного». Но пока с такой формулировкой театр будет звучать как «мужицкий». И дворяне, да и мещане, которые и смогут платить за билеты, когда театр разразится представлениями, туда просто не пойдут. Ну не мужики же они!

Так что ещё многое придётся менять в Русском государстве, и отношение к слову «народ» тоже должно измениться.

Илья Фомич Мясоедов и Никита Иванович Колыванов смотрели на то, что происходит на построенной площадке, и диву давались. Где же таких голосистых девок-то понабирали? Да еще и… сочных.

— Ох, глянь, кака румяна! — сказал Мясоедов и разгладил свою бороду.

А взгляд был таков, будто бы прямо сейчас собирается ударить во все тяжкие грехи. Да и ударился. Илья Фомич такой…

— Ты не о том думай, сват, а разумом своим пораскинь! Да, может, пошли бы мы с тобой быстрее на ту выставку. Вот пока тут на девок румяных глазеть все будут, мы на выставке уже присмотрим себе, что хотим сделать и что возьмём для себя, — сказал Колыванов, дёргая своего свата за полы кафтана.

Нехотя, но всё же Мясоедов встал, пошёл на выход из амфитеатра. Действительно, выставка вот-вот должна открыться, сразу же после представления и слов всех тех, кто собирался говорить перед людьми со сцены. Зазывал и тех бирючей, что будут объяснять выгоды от механизмов и новшеств, от новых сельскохозяйственных культур, между выступлениями «румяных девок» будет немало.

Сваты пошли в те амбары, где и должны быть выставлены на обозрение многие механизмы и товары, которые можно с их помощью производить. Вот только на выставке уже были люди, и не так чтобы не протолкнуться, но возле некоторых экспонатов присутствовало по человек десять. А что же за столпотворение начнётся, когда закончится концерт?

— Господи спаси и сохрани! — сказал Колыванов и стал креститься.

Паровая машина, размером в добрую крестьянскую избу, стояла рядом со входом в самый большой амбар. Она пыхтела, пар вырывался наружу, но тут же вытягивался через большие окна рядом.

— Сват, глянь, хоть какие плуги! — восхищённо говорил Мясоедов, после того, как прочитал «Отче наш» и плюнул в сторону «дьявольской» машины.

И это восхищение плугами было куда как больше, чем той румяной девкой, или даже паровой машиной. Пусть Мясоедов по большей степени всё-таки купец, но не так чтобы сильно отошёл он от сельского хозяйства. Поэтому вполне разбирался и в плугах, и во многом другом, что сейчас предоставляется на выставке.

— Меха-ни-ческая сеял-ка! — прочитал Колыванов табличку, которая стояла возле на вид очень сложного агрегата.

И давай его рассматривать, рукой водить от одной детали к другой, прекрасно понимая, что вот тут зерно должно выпасть, вот тут оно должно притоптаться. Колёса только не понравились. По мнению мужика, который только три года назад занялся торговлей, колёса должны быть больше, а то будут утопать, и коню будет тяжелее тащить.

— Ох и зело дорого! — сокрушался Мясоедов.

— А сколь, по-твоему, такое чудо стоить должно? И без того, как по мне, так и дёшево. Пять рублёв? Ну, будет дохлая корова за эти деньги. А сеялка эта заменит сразу трёх, а то и пятерых сеятелей. Сложность только в одном, что коли поломается — кто её чинить будет? — размышлял вслух Колыванов.

Размышлял, вопросы сам себе задавал, но и ответы у него были на многое. Ведь объясняли же и не раз и про условия покупки и то, где можно научиться пользоваться. При заводах, как знал Никита Иванович, при том же Ахтынском Петербургском заводе есть учебные классы. И уже всем было сообщено, чтобы они не боялись, что не смогут разобраться с тем или иным механизмом. Научат.

— Сам отучусь, да и сына своего отправлю учиться, вот и разберёмся во всех этих механизмах. Пока дают — бери! — наставительно сказал Колыванов.

— Ну а коли бьют — то беги! — пошутил его товарищ.

Многое на выставке впечатляло. Всё было продумано, казалось, до мелочей. В какой-то момент прямо на улице, под навесами, там, где стояли в ряд столов двадцать, не меньше, вынесли как бы не полсотни самоваров. Да каждый дымится! Ароматом отдает…

— Неужто чаем поить будут? — удивлялись люди.

Причём не только те, которые отродясь чаю не пробовали или делали это редко — не позволяли ни средства, ни возможность купить. Восхищались щедростью и те, кто чай пьёт каждый день, так как имеет большие прибыли от своих дел. И может себе позволить такое излишество.

С другой же стороны, прямо сейчас рекламировались эти самые самовары. Многие из присутствующих теперь их купят. Ну и сам чай, поставки которого ожидаются под крылом сегодня же создаваемой Русско-Американской компании.

Но организаторы, конечно же, не рассчитывали на то, что все мероприятия окупятся. Более того, и финансовую душу министра Шувалова это сильно коробило: явно будут немалые убытки.

Впрочем, Пётр Иванович Шувалов прекрасно знал, зачем именно всё делается. Уже знал, проникся идеями Норова. И если бы не открытие Императорского Банка, который еще капитализировать нужно, то махнул бы рукой. Такой праздник — дело нужное. Но денег в казне почти и не было.

— Вот же Алексашка окаянный. Как есть дурень! — зло шептал Шувалов. — На кой все эти интриги, коли есть для России шанс превеликий для развития? Тут думать потребно о величии державы, а не разрушать ее заговорами.

— Ты что-то сказал, Пётр Иванович? — спросил у своего товарища Акинфий Никитич Демидов.

— Нет, всё в тревогах, чтобы прошло так, дабы канцлер не осерчал, — отмахнулся Шувалов.

Он, вместе с самым значимым промышленником России, чинно прохаживался между изб. Избы — это отдельные стенды, на которых выставлялись те или иные новшества, что предполагалось внедрять в России.

Конечно же, Демидов на такое мероприятие прибыл. Особенно он ускорился из Москвы, когда пошли слухи, что Норова, отправившегося вновь воевать с турками, государыня своим указом намерена вот-вот назначить канцлером Российской империи.

И теперь Демидов решил раскошелиться куда как по-серьёзному, да закупить многие из механизмов. Не во все эти механизмы он верил, однако внедрять их будет. Если угодно канцлеру Норову, который так лихо забрался на вершину российской власти, чтобы механизмы присутствовали на заводах Демидова, то они там будут обязательно. Ну а помогут ли они производству… Не попробуешь — не узнаешь.

Вот только, как рассуждал Демидов, если не он будет внедрять, то Норов найдет того, кто будет это делать. Раз уж так важны всякие приблуды механические новому канцлеру.

— Смущает меня только то, что Александр Лукич негодует, что крепостные трудятся на заводах моих. Вот где же мне взять рабочих, дабы они трудились славно? И даже если пошлю в учебные классы многих из своих мастеровых, то и этого не хватит, чтобы было в достатке тех, кто в механизмах разбирается, — говорил Демидов.

Он не сказал о том, что боится: крепостное право вовсе могут отменить, и тогда его заводы опустеют. Но то, что и в этом направлении должны быть какие-то преобразования, всё русское общество уже знало, с тревогой смотрело на возможные резкие изменения.

— А не угоститься ли нам кренделем сахарным? Сахарок-то этот наш, не привозной. В поместье родителя Александра Лукича научились из свеклы делать. Мало пока сахорку-то и не дешевле он выходит заморского, но лиха беда началом, — сказал Шувалов, схватив с подноса предложенное лакомство.

Сладких кренделей напекли больше тысячи. Большие, по фунту весом. Таким можно и насытиться. И не хватило, чтобы накормить тех людей, которые прибыли на выставку. Потому, когда закончился концерт и хлынула основная масса людей, кормить их было уже нечем.

Обед, конечно, готовился, рестораны будут работать «на выезде», и Рыжая Марта суетилась и бегала, надрывая свой голос, призывала поваров и обслугу ускориться. Еще кормить будут из полевых кухонь, которые тут так же представлены.

— А что там по Американскому Товариществу? — вдруг спросил Демидов. — Отчего меня не зовете? Аль не люб стал чем?

Пётр Шувалов не стал спрашивать у промышленника, откуда он знает, что и такой вопрос был поднят. Понятно, что Акинфий Никитич держит ухо востро, и немало людей могут ему сообщать, что происходит в Петербурге и какие слухи ходят.

— Так сегодня жа вечером в приватном зале Мангазеи будет накрыто. Вот там и поговрим, — сказал Шувалов.

— Миллионом вложусь! — резко и громко сказал Демидов.

Купцы и промышленники, которые были недалеко, а некоторые так старались и быть поближе к министру, остолбенели.

— Слыхал, сват? Миллионом вкладывается! — услышав слова Демидова, заговорщицким шёпотом говорил Колыванов.

— Ну да тож Демидов! — отвечал ему Мясоедов, наставительно подняв указательный палец кверху.

— А слышал ли ты про Америки, о которых они говорят? — вновь заговорщицки спрашивал Колыванов.

Сват, конечно же, слышал. Министр и главный русский промышленник и не скрывали своих разговоров. И в купеческой среде уже ходили слухи, что может быть и податься в Америки, да посмотреть, что же там такого важного есть. Где не изведано, там и мехов много, золота, да железа. Но мало было таких, кто готов сорваться и отправиться на край Света. А может и за край.

— А что думаешь? — спросил Илья Фомич Мясоедов.

— Думаю я, что и мы должны вложиться, — отвечал ему родственник.

— Чем? Куда? — усмехнулся Мисоедов.

— Всем, что есть! — жёстко припечатал Колыванов. — Нынче будет образовано Русско-Американское товарищество. Серебра у нас есть, все двадцать пять тысяч мы и вложим в Америки!

— Сбрендил ли ты, сват? Кто ж последнее вкладывает? — возмутился Мяседов.

Возмутился, но не сказать, что был категорически против. Ведь всё, или почти всё, что начинает делать Норов, да его окружение, всё это обрастает новыми деньгами, новыми прибылями и возможностями. И потому нужно урвать и вкладываться.

— Эти… Как их? В акции вложим! А ещё возьмём механизмы для обработки стволов и нарезов, и в Красноярске откроем производство! — сказал Колыванов.

Говорил он тихо, почти шёпотом, чтобы никто больше не услышал такую величайшую идею, способную принести огромные прибыли.

Возмущался Мясоедов ещё не менее двадцати минут, да и потом не переставал бурчать. Ну никак ему не хотелось ехать куда-то далеко, чтобы там открывать производства. Но когда Колыванов сказал, что сам поедет и сына своего старшего возьмёт, а после наладит производство штуцеров и новых пуль в Красноярске, возвратится домой — Митрофанов посмотрел на это уже с большим интересом.

Ведь если конкурировать в европейской части России с предприятиями Демидова и Торгово-Промышленного товарищества было невозможно, то, как посчитал Колыванов, открытие Америки и начало её освоения — это большие возможности. И оружия там надо будет привеликое множество.

— Доставлять оружие из Петербурга, да и с Урала — весьма накладно. Спрашивал я, как это далеко… Очень. Год пути. А коли мы сделаем в Красноярске, а после и в этих Американках своё производство, то через лет десять станем этими…

Кем именно они со сватом станут, Колыванов не вспомнил. Хотя читал экономический труд, что был издан не так давно в Академии наук. Можно было его прочитать в Петербургской библиотеке. И Колыванов, не будь дураком, решил узнать, что же это за такая экономика и как она будет полезна для всех его торговых и промышленных дел.

— Во! Маналистами станем с тобой! Ружья и пушки ладить будем там. Не сами, а через людей своих. И серебра много приобретём. И коли акции купим американские, то по первой будут покупать у нас всё в Америке. И знак этот получим… Как его?

— Поставщик Русской армии и флота! — закатив глаза, вспомнил название отличительного знака, который могут получить торговцы и промышленники.

День у сватов, Мясоедова и Колыванова, пролетел, как один час. А потом родственники долго не могли уснуть. Впечатлений было уйма. Они даже, как богатые, поужинали в ресторане. Чуть ли не всю ночь после строили планы. Казалось, что наутро проснутся, и всё то, что хотели родственники сделать, покажется для них нереальным. Но утром энтузиазм не иссяк.

Начинался второй день большого Торгово-Промышленного праздника. Всем гостям предлагалось посетить производство Ахтынского завода, поговорить с мастеровыми. Молодые учёные во главе с Ломоносовым и инженеры во главе с Нартовым готовили свои выступления и презентации. Что точно — никто из них пустым, без какого-либо механизма и без идеи, куда его применить, Петербург не покинет.

А то и был расчёт. Для того и строился Ахтынский завод, чтобы здесь создавать новинки, но в меньшей степени их множить, массово производить. Для этого должны найтись люди, которые загорятся идеей производств.

Хаждибей-Одесса.

20 мая 1736 года.

Я собирался ударить по Измаилу. Насколько было понятно, это ближайший хаб и место концентрации и распределения турецких войск. Эта крепость служила для турок примерно тем же самым, что ранее и Хаджибей — уже русская Одесса.

Если взять Измаил, то мы можем относительно небольшими силами, в том числе и флота, контролировать проход турок в Бессарабию и дальше в Молдавию. Мы просто отрезаем их и всю ту военную группировку, которая сейчас, хоть и значительно потрёпанная, но численно ещё велика, закрылась в Бендерах и Яссах.

Конечно, может быть, мне не дают покоя лавры Александра Васильевича Суворова, который в реальности взял Измаил. Но я же прекрасно понимаю, что Суворов брал совершенно другую крепость.

Судя по тем разведданным, которые удалось собрать, в том числе и с прибывавших в Хаджибей обозов, Измаил недостаточно хорошо укреплён. Представляет собой типичную крепость на холме, без излишеств и без большого насыщения артиллерией. Нет отдельных фортов, как в той, перестроенной, что пришлось брать Суворову.

И по размерам она явно сильно уступала Измаилу образца конца XVIII века иной реальности. Так что я считаю, что мы должны попробовать. Противника нужно постоянно удивлять, совершать нелинейные ходы. И тогда даже самые авантюрные операции могут состояться.

Безусловно, у меня были мысли насчёт того, чтобы высадиться в Константинополе. И вот это был бы уже такой нелинейный ход, который поставил бы всё с ног на голову.

Однако турки всё ещё имеют достаточно флот, чтобы воспрепятствовать десанту. Подставляться под турецкие пушки молодому Черноморскому флоту никак нельзя. Да, я знаю, что казаки в первой половине прошлого века умудрялись нападать на Константинополь и даже захватывать и некоторое время контролировать порты этого города. Но эти товарищи, видимо, были совершенно без башни, потому как авантюра уж слишком непрогнозируемая.

Сперва нужно добиться того, чтобы турки убрали свой флот из Чёрного моря. А уже потом лихим наскоком можно пробовать брать и Константинополь. В чём я уверен, так это в том, что если моя дивизия прорвётся к городу, то в уличных боях мы точно одолеем турок. Но к городу ещё прорваться нужно.

Я хотел провести операцию, но были те, кто вредил моим планам. Так что пришлось кое-кому накрутить хвост, прежде чем отправиться в поход на Измаил.

Эта операция точно войдет в историю и России, да и всемирную, военную. Вот только тут есть варианты: или с меня и России смеяться будут, что так бездарно загубил людей; или восхищаться, гадая, сколько в этом деле было расчета, а сколько чистого везения.

Так и я не знаю пропорций. Так что… Встречай нас, Измаил — город русской боевой славы!