Русь Заповедная

ПОМИНАЛЬНАЯ ТРИЗНА

В Поминальные Дни хозяйки выпекали свежий хлеб и несли его в церковь вместе с рисовым сочивом, на котором леденцами были выложены крестики, иногда даже со вкусом, затейливо, из разноцветной карамели. К этому полагалось в Юрьевке непременно принести баночку мёду и ковшик зерна. В хлеб втыкалась свеча, которую зажигали во время Поминовения, также полагалось воткнуть зажжённую свечу в сочиво. После службы хлеб шёл священнику с псаломщиком, а сочиво раздавали присутствующим. Это безусловно — воспоминание древней Тризны. Язычество обставляло Поминовение большим количеством обрядов, и одним из них было вкушение Тризвенного Яства, Брашны или Стравы. В этот день на Поминальной Горе ставили алтарь, если его не было, то есть Бел-Горюч-Камень (обожжённый в Пламени, в Костре Перуньем или Купалином), и на нём приносили Жертву Божествам. От этой Жертвы осталось воспоминание — сочиво, которое служит вместе с тем и Жертвой. Древнее сочиво приготовлялось из варёной пшеницы с мёдом или из творога (в честь Солнца или Сварога). Сами люди считали себя Стварью, то есть Творением Стварога (или Ставрога), иначе говоря, Исварога. Осенняя Страва, «Зворожина», в Юрьевке была отголоском этой Тризны, на что указывает и вопрос о старике, умершем в году: «А где Иван?» — «А он пошёл до Питрив!» Питри — Предки, однозвучные с Питри ведийского народа. Поминовение в Антоновке сопровождалось также приглашением присутствующих на Поминальный Обед, бывший уже настоящей домашней Тризной. За Поминальным Обедом ели, пили чинно, без излишней весёлости, но и без нахмуренности. Говорили о жизни усопших, как они себя вели, рассказывали любопытные случаи из их жизни, о том, как смотрели на дела родители, хвалили их качества, особенно душевные, и восклицали, что «теперь больше таких людей на свете нет!» Восхваление добродетелей усопших было традицией. Выпивая рюмку за рюмкой, говорили: «Ну, Да-Боже им доброй Жизни на Том Свете! — Пусть не печалятся Родичи, у нас всё идёт, слава Богу! — Да, там, как и здесь, що в Яви, що в Прави, та Нави! — Та, покойный Иван у Бога Телят пасёт, на Живые Воды скотину водит! — Та, Серёга тако-ж, Божьих Коров гоняет на Том Свете, та смотрит, щоб вороги не покрали! — Та, коли б знаття, в какой пещере ворог Коров поставил! — Та, найдёт! На то ему Вышний поможе!» Эти слова были ритуальными, и относятся они прямо к ведической легенде о Краже Коров враждебными силами, спрятавшими их в пещере, и Индра их освобождает, а Вишну — один из Ликов Индры. Наша цель в данном случае — всё, имеющее значение в наших верованиях и обычаях, вспомнить и записать. Выпивая рюмку водки, молодица (молодая женщина) вздыхает, вытирает рот платочком и говорит: «Та, хай им там легко живётся! Та, коли вороги ночью Коровы покрадут, так утром до Зори Бог покаже, где они!» А другие подтверждали: «Та в який же печери можна их от Солнца сховати?» Наконец говорил: «Родичи милые, а то-ж вам, татко с маткой! Се бо вам, Прадеды, Отцы, Пращуры и Шуры!» И с этими словами выливал рюмку в три приёма на глинобитный пол. Присутствующие восклицали: «Слава, слава, слава Богу!» Об этом тризненном пиршестве мы нигде не встречали записей, хотя это и понятно: надо вырасти в крестьянском обществе, жить с мужиками, как нам довелось жить, говорить на их языке, любить их, и тогда они всё перед вами раскроют. Это возлияние водки на пол было настоящей имитацией возлияния Сома на Пламень Агни. Заключали Поминальный Обед тем, что выпивали ещё по рюмке, а последнюю, какая оставалась в бутылке, хозяин нёс и плескал её в печь на горящие уголья. После этого уже шла дружеская беседа не ритуального характера.

Непременным условием Поминального Обеда были пироги. Пироги или пирожки столь считались необходимыми, что выражение: «мы по нём пирожки ели!» было равносильно словам: «он умер!» Приготовляли вареники с творогом и сметаной, блины, оладьи, лапшевники, резали кур к этому дню, а если день был постный, то жарили рыбу, а блины делали постные на подсолнечном или сурепном масле, делали постные «пампушки» с чесноком. К Поминовенному Дню прибирали в хате, притирали глинобитные полы свежей глиной, а в горнице, то есть на чистой половине, раскладывали чистые «дорожки», домотканые ковры, вешали за образа чистые «рушники» с вышитыми на них розами, а за иконы клали сухие букеты базилика, «васильки». С лета насушивали чебреца («Богородской Травы») и раскладывали её по углам, чтоб пахло в горнице, жгли ладан и зажигали свечи. В одно из блюд сочива, бывшее на дому, втыкали свечу и зажигали её. Горящая свеча символизировала душу усопшего. Одна тарелка, стул и место на нём оставалось незанятым. Там сидел невидимо присутствовавший Родич! К нему обращались, говоря: «А попробуйте пирожка, татко либо матко!» и клали ему пирожок на тарелку. Все яства клали ему по куску, выбирая для Родича лучший кусок, а после, когда ритуальная часть Поминок кончалась, относили тарелку на огороды и там оставляли дня на два, пока принесённое не исчезало, и тогда считали, что «Родичи на Поминках были и “страву” ели!» Другие, у кого была собственная баня, несли «страву» в Предбанник. Почиталось, что души Родичей не покидают родных мест, но если заходят во двор, так идут в Предбанник или на Ледник, в Погреб, но в дом не входят, чтоб не пугать живых! В углу Предбанника непременно ставили к этому дню зеленоватую от времени колоду, бывшую, конечно, образом Коляды-Бога.

Отец, бывший в этих сёлах священником, никогда старины не возбранял, говоря: «Трогать этого незачем! Это идёт от Дедов, а нарушение связи с прошлым вызовет лишь потрясения!» С другой стороны, он прекрасно понимал, что всё это — пережитки язычества, но не восставал против них, утверждая: «Прежнее, действительно языческое значение этих обычаев утрачено, а если и это запрещать, так тогда ничего красивого в жизни не будет! Фольклор нужен народной душе, ибо без него она высыхает». В доме у нас тоже свято хранили старые традиции. На Рождестве, на Пасхе, на Троицу и Спаса — всегда всё было устроено, как полагалось по старине. В соблюдении старых обычаев жизнь текла своим путём, собственным, русским, и те же знакомые горожане, жившие буржуазной жизнью, когда будня не отличить от воскресенья или от праздника, приезжая к нам, восторгались, но у себя, как правило, русских обычаев не заводили.

Поминальные Дни в церкви сопровождались колоссальными приношениями хлеба, мёда, яиц, зерна. Родители не знали, что со всем этим обилием делать, и обычно на другой же день у дверей дома выстраивались толпы баб, пришедших за хлебом, который мать им раздавала если не даром, то почти даром. Бочонок мёда, который собирали в этот день, шёл на приготовление медового варенья, чаще всего вишнёвого, или же делали хмельной мёд, который потом вылёживался в бутылках годами. Не раз пили мы этот старый мёд, и, признаюсь, это был напиток, по-моему, благородней самого лучшего бургундского вина!

Поминовение в домах не ограничивалось Обедом, а продолжалось и после, но то уже была как бы часть не ритуальная, а потому она везде протекала по-разному. Обычно пели старинные песни, приличные случаю, вроде:

Или другие, где восхвалялись отец-мать и которые пели в минорных тонах. Воспоминание усопших заканчивалось ужином, когда ещё раз кратко поминали добродетели Родичей, а затем, выпив ещё по рюмке водки, расходились по домам. Этот день праздновался с некоторым налётом грусти, что время идёт и лучшие люди уходят «на Тот Свет». Так и говорили: «Умирают лучшие, а остаются худшие!», таким образом и себя причисляя к худшим. На самом деле, конечно, то были добрые, серьёзные люди, по-христиански воспитанные, трудолюбивые и незлопамятные. Революция, вероятно, начисто их смела!