Сахар на обветренных губах

Глава 37

Странное чувство.

Я пришла заявить о преступлении, но все смотрят на меня так, будто преступница здесь я.

В глазах людей в форме ни капли жалости или сострадания. Для них мой искалеченный вид — ежедневная рутина.

Тяжело вздыхая, они фиксируют синяки, фотографируют их, заставляют раздеться и снова фотографируют каждый участок тела.

Одинцов ходит за мной от кабинета к кабинету, но внутрь не заходит. Ждёт рядом. И, наверное, только знание того, что в коридорах этого серого неприветливого здания есть человек, который меня поддерживает, заставляет меня идти до конца. Я, не кривя душой и ничего не приукрашивая, отвечаю на все вопросы. Подробно. Даже на самые неудобные.

Рассказываю весь вчерашний вечер буквально поминутно. Стараюсь не смотреть на человека в форме, заполняющего протокол, потому что он смотрит на меня так, будто пытается в чем-то обвинить меня. Да и его вопросы, в принципе, об этом и говорят.

Поэтому я просто смотрю на свои руки и говорю обо всем открыто и честно. Даже если за это в дальнейшем последует какое-то наказание для меня, то я хотя бы буду знать, что была честна и не соврала ни единого слова.

Они попросили номер и адрес Колесникова.

Мой адрес, номер и все данные они потребовали в самом начале.

С нескрываемым осуждением слушали, как я рассказывала о том, что я и сестра терпели годами. Правда, я так и не поняла, кого именно они молчаливо осуждали.

Оставляли сидеть меня одну в кабинете. Уходили, приходили. Находясь рядом со мной, обсуждали какие-то свои внутренние темы и снова вспоминали обо мне.

А в конце попросили подождать в коридоре.

Людей в участке стало заметно больше. Начался рабочий день.

Одинцов стоял у стены напротив двери кабинета, из которого я вышла.

Он что-то смотрел в своём телефоне и, услышав, как открылась дверь, вскинул голову. Встретился со мной взглядом, между бровями образовалась глубокая морщинка, пока он бегло осматривал меня.

— Как ты? — спросил он тихо, когда я встала рядом с ним плечом к плечу, тоже подперев собой стену.

— Не знаю, — ответила я честно. — Они так смотрят и спрашивают, будто во всём виновата я.

— Тебе так только кажется. Ну, либо у них профдеформация — все преступники, пока в суде не будет доказано обратное. Голодная?

— Нет.

— Одинцов?! — к нам подходил какой-то мужчина. На вид ровесник Константина Михайловича. — Костян! А я думаю, что за знакомая белобрысая палка! — мужчина громко и гортанно рассмеялся. Одинцов широко ему улыбался. Они обнялись и похлопали друг друга по спинам. — А я думал, ты сразу свалил из города. Ну, после того, как твоя мама… — на этой фразе мужчине заметно стало неловко.

— Собирался. Но меня попросили доработать до конца учебного года, — ответил Одинцов.

— Ну, и хорошо. Тоже дело. Новый адрес-то потом черкани. В гости приеду. А ты, кстати, чего здесь? Твоя? — кивнул мужчина на меня.

— Студентка, — сухо отрезал Одинцов, а мужчина в это время пристальнее всмотрелся в меня и веселое расположение духа постепенно начало улетучиваться.

— Заявление составили?

— Да. Только что вышла. Отчим. Её, — коротко пояснил преподаватель.

— Ясно, — даже голос у мужчины стал суровее. — Ждите тут. Сейчас решим.

Сказав это, мужчина зашёл в кабинет, из которого я совсем недавно вышла.

— Ваш друг?

— Угу. В одном дворе жили. В юности. Много дрались, а потом почему-то подружились.

— М-м, — протянула я, делая вид, что пытаюсь поддержать диалог.

— … возьмем его, пока тепленький… — услышала я отрывок фразу от друга Одинцова, выходящего из кабинета вместе с теми двумя офицерами в форме, что брали у меня показания. — Давай с нами, — бросил он мне повелительно.

Я растерялась и вопросительно посмотрела на Одинцова. Кивком головы он указал мне следовать за всеми этими людьми, а сам пошёл следом за мной.

До дома, из которого я сбежала ещё вчера вечером, меня привезли в полицейской машине.

Ещё один повод почувствовать себя преступницей.

Одинцов приехал следом на своей машине.

— Ключи от квартиры с собой?

— Нет. Я вчера убежала безо всего.

— Ясно.

Несколько минут полицейские стучали и звонили в дверь. Никто не открыл. Либо он так крепко спал, либо его уже не было дома. Хотя вряд ли после вчерашней пьянки сегодня утром он смог бы пойти на работу. Вариант с тем, что он попросту спит без чувств, более вероятный.

Один из полицейских начал звонить в соседние квартиры. Открыла соседка напротив.

— Убежал он. Буквально перед вами. Минут десять назад.

— Убежал? — уточнил один из сотрудников.

— Ну, да. Я мусор выносила. Поднималась к себе, а Борька как раз дверью хлопнул, да меня чуть со ступенек не столкнул, пока бежал. Проспал работу, наверное. Вчера тут и пьянка, и драка была… Чего только не было. У них это часто…

— Если он просто хлопнул дверью, то она открыта, — произнесла я робко. — Но, если его нет дома, то, наверное, всё бессмысленно.

Один из сотрудников обхватил ручку двери и нажал. Дверь открылась. В ворохе разбросанных ещё вчера курток и обуви я увидела лежащего на полу в неестественной позе человека.

Тот самый друг отчима.

Лужа крови.

Ножницы.

Там же, где стояла, я превратилась в недвижимый камень, способный лишь смотреть на лужу крови, что затекла под куртки.

Розовая осенняя курточка Кати впитала в себя, наверное, большую часть крови, что на полу казалась практически черной.

Полицейские оказались не такими впечатлительными, как я. Один из них, который был другом Константина Михайловича, вошёл в квартиру. Переступая через вещи, добрался до лежащего на полу друга отчима и приложил пальцы к его шее. Несколько секунд тишины оборвались неутешительной фразой:

— Холодный уже. Вызывай бригаду.

— Господи! — воскликнула соседка, которая, оказывается, всё это время была рядом.

А я так и не смогла оторвать взгляда от лужи крови и розовой курточки в ней.

— Алёна…

Тихий шёпот, уверенное касание рук к моим плечам. Знакомый запах свежести и трав, свидетельствующий о том, что меня уткнули носом в теплый джемпер. Тяжелая ладонь между лопатками и сильное сердцебиение совсем рядом.

А перед глазами, которыми я забыла, как моргать, всё ещё стояла ужасающая картинка.

— А дело приняло интересный поворот, — резюмировал друг Одинцова. — Жмур. Уже холодный. Видать, давно лежит. Явно не десять минут прошло. Вези свою студентку обратно в участок. С неё подписка о невыезде и пальчики.

— Вы чего?! — возмутилась вдруг соседка. — Она здесь вообще ни при чем! Она вчера звала на помощь, я смотрела в глазок. Смотрю, у них дверь в квартире дёргается. Будто открыть не могут или закрыть. Непонятно…

— Почему сразу не сообщили в полицию, если слышали подозрительные крики? — хладнокровно спросил один из полицейских.

— Так сколько уж вызывала в своё время. А толку? — фыркнула соседка. — Ваши, в такой же форме, приедут, поспрашивают. Эти… — она кивнула в квартиру. — …что-то наплетут, а потом я остаюсь крайней и дурой. Больше не звоню. У них почти каждые выходные такие фестивали. Но вы на девчонку покойника не вешайте. Она здесь точно не виновата. Я своими глазами, когда подошла к глазку, увидела, как она выбежала из квартиры. Зареванная, рукав кофты на нитках болтался… А потом её папаша вот с этим… — теперь она кивнула на пол, где лежал друг отчима без признаков жизни. — …вывалились на площадку. Дрались. Кричали… А вы у соседа спросите, — указала она рукой в сторону соседней двери. — Они несколько раз ударили в его дверь. Он ещё им замечание сделал. Спросите-спросите. Он на них гаркнул, а эти два ссыкуна… Не знаю, как этот, а Борька, тот точно ссыкливый… зашли в квартиру. Ещё что-то потолкались там внутри. Потому что ещё несколько минут что-то гремело и будто в стену ударялось. А потом всё резко стихло. Ну, я подумала, что они сели мириться за бутылкой, а тут вот что, оказывается… — заключила соседка неутешительно, глядя на лужу крови так, будто она смотрела на спокойное синее море.

— Вези её в участок, — обратился к Одинцову её друг. — Я позвоню, её примут.

— В смысле «примут»? — это слово Одинцов воспринял в штыки. Я тоже. Только я даже губами не смогла пошевелить, продолжая сжимать в кулаках его джемпер.

— Подписка и пальчики, Кость. Не волнуйся, никто твою студентку без следствия не закроет, — мужчина перевел на меня недобрый суровый взгляд. — Увези её уже. Белая, как стена. Нахрена ей эти кошмары? Опросим соседей, установим время смерти и дальше решим, что с ней делать.

— Что с ней делать?

— Тут два варианта, Кость: свидетель или главная подозреваемая, — безразлично повел плечами мужчина.

— Пошли, — Одинцов мягко, но настойчиво оторвал мои руки от своего джемпера и помог спуститься вниз. Вывел из подъезда и усадил в свою машину.

Я не понимала, где я, что я и как я оказалась во всём этом.

Одинцов завел двигатель машины, и только тогда я отмерла.

— Я не убивала его, — произнесла я, еле шевеля губами. — Клянусь. Я не убивала его.

— Я знаю, Алён. Успокойся. Ты ни в чем не виновата.

— Я видела эти ножницы на полу, но я не убивала его.

— Ты трогала эти ножницы?

— Нет… Не помню… Не трогала. Я хотела только в крайнем случае… Не трогала.

Как психически больная я обнимала себя за плечи, чувствуя озноб. Бегала глазами по мелькающим за лобовым стеклом зданиям и начала осознавать в полной мере, во что я вляпалась.

— Маме своей звонила? — голос Константина Михайловича вырвал меня из болота собственных мыслей.

Стало понятно, что он уже не в первый раз спрашивает.

— Не звонила. Мы же в полиции были, а потом это… Я не успела.

— Дай мне телефон.

— Зачем? — спросила я, уже вкладывая свой телефон в его руку.

— Отправлю номер твоей матери Женьке.

— Женьке? Кто это?

— Полицейский. Пароль, — потребовал он.

Я назвала четыре цифры — день и месяц рождения Кати.

— Пусть работают и с ней, — сурово заключил Одинцов, вернув мне телефон. — Ты пока не звони ей. Не сообщай ей ни о чём. Не факт, что она будет на твоей стороне. Судя по тому, что ты успела рассказать утром, на твоей стороне она ещё ни разу не была.

Внутри себя я верила в то, что это не тот случай, ведь отчим перешел все мыслимые и немыслимые границы.

Какая же я дура…