Сахар на обветренных губах

Глава 38

И снова полицейский участок. Снова хладнокровие и равнодушие в незнакомых лицах.

Я подписывала какие-то бумаги, но делала это только после того, как Константин Михайлович их прочитает и одобрительно кивнёт.

Меня водили из кабинета в кабинет. Я снова рассказала то, что уже рассказывала ранее. Это было то единственное, что далось мне легче всего. Потому что я не врала ни в первый раз, ни в этот.

Оказывается, правда — это легко.

Жаль только, что я узнала об этом при трагических обстоятельствах.

— Поехали, — Константин Михайлович открыл для меня дверь, выпустив из полицейского участка.

Мы дошли до его машины, и только тогда я поняла, что мы на свободе, а на улице уже не пасмурное утро, а яркий весенний день.

— Куда мы поедем? — скрестив руки на груди, я смотрела на машину перед собой. Опустила взгляд на порванную толстовку и вспомнила слова полицейских о том, что зря я всё это постирала.

Кто же знал, что всё так обернётся? Да и, закидывая вещи в машинку, я даже близко не думала о том, что сегодня с раннего утра окажусь в полицейском участке.

— Ко мне, — Одинцов открыл для меня дверцу машины и долго ждал, когда я начну соображать и шевелиться. — В подписке ты указала мой адрес. Поживешь у меня, пока идёт следствие и суд. А дальше посмотрим.

— У вас? — я посмотрела на мужчину и будто впервые за сегодняшний день увидела его.

Темные круги под глазами. Щетина, которой раньше я у него не видела. Уставший и измученный вид. Ни идеально выглаженной рубашки, ни аккуратно убранных от лица волос.

— У меня. Я пообещал, дойти с тобой до конца. Как видишь, заднюю я не дал. Надеюсь и ты останешься при своём мнении. Для тебя есть отдельная комната. Позже съездим за твоими вещами, если хочешь. А сейчас нам нужно отдохнуть. Особенно тебе. И поесть. Я с утра слушаю пение твоего желудка. Садись, Алён. Сегодня ты сделала всё, что должна была. Остальное — не твоя работа.

Я прижала ладонь к желудку. А я ведь даже не заметила, что голодная. Не до этого было с шести утра.

Я молча села в машину, Константин Михайлович закрыл дверцу, обошёл капот и сел за руль. Без лишних слов и требований пристегнуться, завёл двигатель и тронулся с места. Всю дорогу до его дома я сидела, опустив голову и глядя на руки.

Хоть я и помыла руки в участке после того, как у меня взяли отпечатки пальцев, мне всё равно хотелось помыть их вновь.

Перед глазами стояла наша прихожая, а в ней мертвый человек в луже собственной крови. Хоть я и не причастна к его убийству, но ощущение липкой крови на руках преследовало меня с момента, как я его увидела. А ещё этот запах. Алкоголь и кровь. Мне казалось, что я пропахла всем этим смрадом насквозь.

— Можно я приму душ? — спросила я, когда мы вошли в квартиру Одинцова.

— Конечно. Я пока что-нибудь приготовлю нам. Есть какие-нибудь пожелания по еде?

— Нет.

— Ладно. Я оставлю в комнате на кровати что-нибудь из своих вещей. Наденешь, если захочешь.

— Угу.

Я сразу прошла в ванную комнату. Разделась, вещи оставила на стиральной машинке, аккуратно сложив. Забралась в душ и несколько минут стояла просто под струями теплой воды.

Константин Михайлович гремел на кухне посудой, зашумел чайник. А я вновь воспользовалась его гелем и шампунем.

После душа завернулась в полотенце и сразу прошла в комнату с комодом, чувствуя запах чего-то съестного, доносящегося из кухни.

На постели, как и обещал, лежали вещи Одинцова. Футболка и спортивные штаны. Я переоделась в то, что было мне предложено, даже не думая сопротивляться.

Я устала. Ужасно устала. Будто и не спала этой ночью. Будто весь этот кошмар происходит со мной без перерыва уже почти сутки.

Перед тем, как пойти в кухню, я вернулась в ванную комнату, где забрала свой телефон. Впервые за весь день взглянула на его экран. Увидела пропущенные звонки от Вадима и от мамы. Даже мать отчима за каким-то чертом звонила мне.

— …Нет, Свет. Не нужно приезжать. Мне уже лучше… Небольшое недомогание… Да, сезон простуд… — натянуто хохотнул Константин Михайлович. Он прижимал телефон плечом к уху и параллельно наливал чай в две кружки. — Да, в понедельник буду… Угу… Пока, — он резко отложил телефон на холодильник, поставил чайник и, взяв обе кружки, повернулся с ними к обеденному столу. Слегка вздрогнул, увидев меня в проходе. — На скорую руку придумал только горячие бутерброды. Будешь?

— Не знаю. Попробую, — я села за стол. Одинцов вынул из микроволновки тарелку с бутербродами и поплывшим сыром, запах которого мгновенно заполнил кухню.

Желудок охватило болезненным спазмом.

Я действительно голодная.

Сладкий чай, горячий бутерброд — самое вкусное, что я ела за последнее время. А сразу после мне ужасно захотелось спать. Казалось, я готова задремать за столом прямо сейчас.

— Иди отдыхай, — устало произнес Одинцов. — Да я тоже сейчас вырублюсь.

— Угу, — я всполоснула кружку, оставила её на сушилке и увидела, что мне звонит мама.

Я планировала перезвонить ей после сна, когда мозг хоть немного перезагрузится, но, в принципе, можно поговорить и сейчас. Заодно узнаю, как там Катя и не прибегал ли к ним отчим, чтобы спрятаться под жирным крылом своей мамочки.

— Да? — ответила я на звонок. Константин Михайлович вперил в меня взгляд, который за секунду стал похож на ястребиный.

— Я убью тебя, сука! — кричала мама в трубку. Шанса на то, чтобы вставить хоть слово, у меня не было. — Ты чё, сука, натворила?! Он тебя защищал, человека из-за тебя убил, а ты заявление на него?! Сейчас же пошла в ментовку и забрала заявление! Не дай Бог, его вечером не отпустят домой! Я сама тебя порешу этими же ножницами. Поняла?! Ты услышала меня, кобыла неблагодарная?!

А я слышала её. Слышала её прекрасно. Но воспринимала её, как другую реальность. Параллельную, не пересекающуюся с моей.

Слушая её, я смотрела на Константина Михайловича, который смотрел на меня. По мере того, как громко она кричала, он приближался ко мне. Аккуратно забрал телефон из моей руки и легко и просто выключил новый поток маминых воплей на полуслове.

— Его арестовали, — произнес он спокойно. — В принципе, дальше можно не слушать. А теперь давай спать. Ты устала.

Он положил мой телефон рядом со своим на холодильник. Помыл за собой кружку, а остатки бутербродов убрал в холодильник.

И только вслед за ним я вышла из кухни. В коридоре мы разошлись по разным комнатам.

Я сразу упала на кровать и свернулась под одеялом, укрывшись им до самого носа. Закрыла глаза и протяжно облегченно выдохнула.

Его арестовали. Арестовали! По-настоящему! Поверить не могу, что это случилось.

Внутри что-то успокоилось и затихло.

Его нет рядом с Катей — это для меня сейчас самое главное.

В этот раз сон был похож на сон. И пусть я проснулась с легкой головной болью, чувствовала я себя всё равно гораздо лучше, чем утром.

За окном уже было темно. Я хотела нащупать телефон рядом с собой, чтобы узнать, который сейчас час и не звонил ли мне кто, но почти сразу вспомнила о том, что телефон остался на холодильнике.

Перекатившись на спину, долго смотрела в потолок и прислушивалась к звукам внутри квартиры. Хоть было и тихо, но иногда до слуха доносились щелчки компьютерной мыши.

Значит, Константин Михайлович уже проснулся и снова работает.

Учитывая, что сегодня из-за меня он пропустил целый рабочий день, за что его точно не похвалят, мне стало неловко. А ведь помимо прочего он ещё взял на себя и моё проживание в его квартире.

Понятно, что он поступил, как мужчина и как преподаватель, который не смог бросить студентку в трудной ситуации, но сейчас, когда основная волна страха и паники схлынула, я понимаю, что сама того не осознавая, свалила на него кучу ответственности за то, за что он отвечать в принципе не должен.

Да и я уже не ребенок, чтобы позволить себе просто так жить у человека, который оказался добрым ко мне.

Я тихо выбралась из-под одеяла. Поправила на себе одежду Одинцова, что была мне большой и, видя под дверью полоску света, вышла из комнаты.

Константин Михайлович, сосредоточенно глядя в экран ноутбука, сидел на кухне в компании большой кружки с кофе. Рядом толстый черный блокнот, какие-то бумаги папки.

Мужчина вскинул голову и встретился со мной взглядом в тот момент, когда я вошла в кухню.

Пару раз моргнув, он будто сбросил с глаз пелену, касающеюся работы, в которой, очевидно, сидел уже несколько часов.

— Здравствуйте, — произнесла я, чувствуя неловкость в образовавшейся тишине, в которой мы друг на друга глазели.

— Если голодная, поешь суп. Я там какой-то сварил. Не скажу, что хорошо получилось, но есть можно.

— Потом, — ответила я тихо и покосилась на небольшую кастрюльку, что стояла на плите. А затем подняла взгляд на холодильник, на котором всё ещё лежал мой телефон.

Он-то мне сейчас и нужен.

Подойдя к холодильнику под уставшим взглядом Одинцова, я взяла свой телефон и увидела два пропущенных от мамы. Она звонила сразу после того, как Константин Михайлович сбросил трубку и убрал телефон на холодильник. Видимо, не договорила и ярко горела желанием внушить мне свою точку зрения.

Восемь часов вечера. В принципе, у меня ещё есть время на то, чтобы увидеть Катю и узнать, как у неё дела.

— Константин Михайлович, — обратилась я робко к преподавателю, прижимая телефон к груди. не то, чтобы я собиралась у него отпрашиваться, но, наверное, будет правильно поставить его в известность, раз я теперь буду некоторое время жить у него, что я планирую ненадолго отлучиться. — Я хочу съездить и посмотреть, как там сестра.

— Когда? — чуть нахмурился он.

— Сейчас.

— Я свожу тебя, — сказал он и начал собирать бумаги в ровную стопку. Закрыл ноутбук и вышел из-за стола.

— Я могу на маршрутке. Здесь недалеко.

— Я должен быть уверен, что с тобой всё будет в порядке, — он смотрел на меня так же сурово, будто мы на паре, и я, стоя у его стола, пытаюсь ответить на вопросы по теме.

— Со мной всё будет хорошо, Константин Михайлович. Вы сами слышали, что мама подтвердила, что отчима арестовали. А если что, с мамой я справится смогу.

— То есть вероятность того, что она может тебе что-то сделать, существует?

— Я справлюсь, — заверила я, пытаясь отзеркалить серьёзность, которая отражалась на его лице.

— Ты ещё сутки назад была готова совершить большую глупость, Алён. А сейчас снова планируешь на те же грабли.

— Поверьте, это совершенно разные грабли, — усмехнулась я без капли веселья.

Аналогия с граблями отлично отражала суть наших с мамой отношений — я тянусь к ней, каждый раз верю, что вот сейчас точно всё у нас наладиться, но хлестко получаю в нос. С другой стороны, из этих ударов и состоят наши с мамой отношения. Потому что за себя я тоже не могу сказать, что бываю к ней добра.

Константин Михайлович шумно выдохнул в тишине кухни. Перевернул свой телефон, лежащий на столе, экраном вверх и посмотрела на время:

— Девятый час. Пока ты доедешь, там дальше неизвестно что и как долго… Я отвезу тебя и подожду в машине. Мне так будет спокойнее, Алён, — добавил он сразу, заметив по лицу, что я начала раздражаться.

В чем-то он, конечно, прав. Я вчера убежала с места, где убили человека. Наверное, он имеет право волноваться и подозревать всё моё окружение в вероятности того, что подобное может повториться.

— Ладно, — выдохнула я, давая понять, что не в восторге от того, что он будет где-то поблизости. — Но вы реально будете сидеть в машине и не будете доставать меня.

— По ситуации, — ответил Одинцов тут же и, прихватив бумаги, ушёл в свою комнату, тем самым поставив точку в еще не начавшемся споре.

Перед тем, как поехать на встречу к сестре, я пришила рукав толстовки и боковой шов, попросив у преподавателя нитки.

Теперь, когда я выглядела почти не как побитая собака, можно было показаться и сестре. Так как своей куртки у меня не было (она всё ещё была дома), Константин Михайлович одолжил мне своё пальто. Выглядела я странно, но, в целом, сносно.

Константин Михайлович сказал, что ехать в квартиру, где мы все жили, бессмысленно. Скорее всего она опечатана на время следствия. Поэтому, стиснув покрепче зубы, понимая, что встреча с мамашей отчима неизбежна, я назвала её адрес.

Уже на подходе к квартире почувствовала, как свело все внутренности. И очень пожалела о том, что Одинцов остался ждать в машине. Даже его молчаливое присутствие за спиной добавляло какой-то уверенности. И сейчас очень не хватало, учитывая, что мне придется встретиться один на один с со своей мамой и с мамой отчима. И настроение обеих уже выразила моя мама в звонке, что был в обед.

Я нажала на звонок, отошла на пару шагов от двери и, замерев подобно статуи, смотрела в глазок и ждала, когда мне откроют.

Послышались чьи-то быстро приближающиеся шаги, а через пару секунд дверь открылась. За порогом с босыми ногами и в домашнем костюме стояла Катя. Слегка зареванная, что заставило меня мгновенно разозлиться на всех присутствующих в квартире, но тут же широко улыбнувшаяся мне.

— Привет! — практически взвизгнула она и бросилась в мои распахнутые объятия.

Уткнувшись в её плечо, я выдохнула с большим облегчением, даже не замечая того, что Катюшка буквально повисла на мне, как обезьянка, обняв руками и ногами.

— Привет, — я покачивалась вместе с ней из стороны в сторону и чувствовала, как успокаивается моё сердце, как с него падает тяжесть. — Ты почему плакала?

— Да… мама просто на меня накричала из-за того, что я у неё бутылку забрать хотела, — Катя отмахнулась так, будто это было что-то незначительное.

— А где сейчас мама?

— На кухне.

— А бабушка?

— А ей плохо. Она у себя в комнате спит.

— Ты кушала? — спросила я, ставя Катю на коврик в прихожей внутри квартиры.

— Ага. Там в холодильнике большой торт. Бабушка сказала, что я весь могу съесть. Гости же не приедут. А правда, что папа в тюрьме?

Резкий скачок с темы на тему ввел меня в лёгкий ступор.

— Это тебе мама с бабушкой сказали?

— Ага. Они сказали, что это всё из-за тебя. Но я им не верю.

— Правда? — чуть улыбнулась я. — А ты думаешь, из-за кого?

— Из-за себя, — тут же ответила сестра, нисколько не сомневаясь в собственной правоте.

Я тихо усмехнулась и согласно кивнула.

— Катька! Ты с кем там? я же сказала, в глазок просто посмотреть! — крик матери и её приближающийся топот донеслись со стороны кухни.

Вместе с ней запахи затхлости, алкоголя и лекарств, которыми была насыщена квартира, стали ощущаться острее.

— Алёна пришла, — крикнула Катя, глянув себе за плечо. Отошла чуть в сторону и пригласила меня. — Заходи. Торт покушаем. Я тебе большую розочку оставила.

— Не поняла, — уже по первым ноткам в мамином голосе стало понятно, что спокойного разговора у нас не получится. Хоть Катя и сказала, что она пила, в её глазах я не увидела, что она была пьяной. — А ты что здесь забыла, тварь?

— И тебе привет, мама, — повела я бровью.

Мама, не сбавляя скорости, босыми ногами вышла ко мне на лестничную площадку, вцепилась пальцами в ворот пальто и встряхнула.

— Вали в ментовку и забирай заявление! — цедила она сквозь стиснутые зубы, глядя на меня абсолютно безумными глазами. От ней пахло алкоголем и будто какими-то лекарствами. Видимо, одолжила у бабки что-то сердечное. — Думаешь, я с тобой шутки шутить буду? Пошла и забрала заявление!

— Я не буду забирать заявление. Более того, я сделаю всё, чтобы он сидел как можно дольше. Ясно?

— Ты посмотри на неё! — фыркнула мама и толкнула меня в грудь. Я удержала равновесие, но осталась стоять на месте, пока мама, играя убитую горем жену, запускала в свои потрепанные волосы руки.

— Мама, не трогай Алёну! — Катя попыталась казаться строгой и внушительной. Но маме было не до неё.

— Рот закрыла и ушла в комнату! — рявкнула мама.

Катя заметно стушевалась и посмотрела на меня.

— Кать, подожди пока в комнате. Хорошо? Мы с мамой поговорим.

Катя бросила последний злобный взгляд на маму и нехотя ушла в сторону кухни, где почти сразу зашумел чайник.

Наверное, будет ждать, что мы вместе попьём чай, но, похоже, сегодня это вряд ли случится.

— Он это заслужил, — произнесла я спокойно, поймав мамин взгляд. — И очень давно.

— А ты у нас кто? Судья? Бог? Ты какого хрена решила, что можешь решать, кто и что заслужил, а? — давила на меня мама.

— Он бил нас годами, мам. Годами! Тебе самой не кажется, что это ненормально? Ненормально то, что мы считали это нормальным.

— Тебя за твой поганый язык, вообще, убить мало, — выплюнула мама ядовито.

Я качнула головой и молча проглотила эту грязь.

— И что он тебе наплёл? Насчёт дяди Миши, — уточнила я.

— Правду. Сказал, что это всё из-за тебя. Это ты пришла и задницей крутила перед ними. А Боря пытался тебя защитить. А если бы этот Мишка его ножницами, а? Ты об этом своим куриным мозгом подумала?

— Угу, — кивнула я, поджав губы. — То есть он тебе не рассказал, как они оба пытались меня раздеть и даже почти раздели, а потом начали драться, так как на словах не могли решить, кто из них первым будет меня насиловать? Насиловать, мам. Я ни перед кем задницей не крутила. Я пришла с работы, чтобы взять вещи и уехать к Вадиму, когда узнала, что тебя и Кати не будет до утра.

— Конечно! — фыркнула мама саркастично. — Ты, поди, только и ждала момента, когда меня не будет, чтобы лечь под него. Мало тебе того, что он за учёбу твою платит, так тебе больше его денег понадобилось? Наверное, долго ждала, когда меня рядом не будет и можно будет ноги перед ним раздвинуть? Ещё этого попугая в красной куртке домой начала водить, чтобы ревность вызвать. Боря мне всё рассказал. Да я и сама всё прекрасно видела.

— Ты дура? — собственный голос казался мне чужим. — Он хотел меня изнасиловать. Изнасиловать, мам! Видишь эти синяки? Видишь? — я оттянула ворот толстовки, показывая следу удушения. Подняла край толстовки, показывая синяки, которые возникли в результате моего сопротивления. — Или тебе напомнить, как часто он специально подлавливал меня голой, выламывая двери в туалете? А как трусы мои нюхал, рассказать?

— Заткнись! Заткнись, тварь! — она снова начала кричать и в этот раз, что было сил, ударила меня по лицу ладонью. Больно стало не из-за удара, а из-за того, что она отрицает очевидное и не верит собственной дочери, которую, казалось бы, должна защищать во что бы то ни стало. — Сука! Ненавижу тебя! Всю жизнь ты мне испортила. Всю!

— Я испортила? Тебе? — я улыбалась сквозь слёзы. Проглотила колючий комок из боли и обиды, вставший поперек горла и постаралась нацепить на лицо маску безразличия. — А что ты сделала хорошего? Для меня, для Кати? Что? Хоть одну вещь назови. Хотя бы одну.

— Пошла вон отсюда, — выплюнула она в ответ. В её глазах тоже появились слёзы, но их природа мне была неясна. Но хотелось верить, что эти слезы — свидетельство того, что она только что поняла, что ничего хорошего ни для меня, ни для Кати не сделала. — Чтобы я больше тебя не видела.

Резко повернувшись на месте, она широкими шагами зашла в квартиру и захлопнула дверь.

Оглушенная, я осталась стоять на месте и смотреть перед собой на черное металлическое полотно.

Внутри что-то безвозвратно умерло. Будто отвалилась какая-то часть меня и превратилась в пепел.

Я повернулась к лестнице, чтобы спуститься вниз, но дверь приоткрылась. Аккуратно выглянула Катя и босыми ногами подбежала ко мне.

— Ты же не уйдёшь? Я не хочу оставаться с мамой и бабушкой. Они только пьют и кричат друг на друга и на меня.

Я очень хотела её забрать с собой прямо сейчас. Но слова Одинцова о том, что за это мне может грозить реальный срок, значительно охлаждали мой пыл. Особенно учитывая тот факт, что мама только что мне наговорила, я не могу пойти на такой риск. Наверняка, она сразу вцепиться за это и побежит в полицию писать заявление о том, что я похитила её дочь. Поэтому пока мне нужно быть умнее и не рисковать так сильно.

— Я сейчас уйду, Кать. Но завтра, часов в одиннадцать, я буду ждать тебя внизу на детской площадке. Приходи. Хорошо? Только маме и бабушке не говори, что я приду.

— Ладно, — едва сдерживая слёзы, ответила сестра, понуро опустив голову.

— Не расстраивайся, ладно? И не воспринимай крики мамы и бабушки всерьёз. Они просто пьяные. Не бьют?

— Нет. Просто кричат. Достали уже, — надула она губки.

— Завтра мы с тобой погуляем. А сегодня просто сиди в комнате, и пусть они друг на друга кричат. Договорились?

— Ладно.

Обняв сестру напоследок, я проследила за тем, как она вошла в квартиру и закрылась изнутри. Спускаясь на улицу к машине Одинцова, я с трудом проглотила все слёзы, что просились наружу.

В глубине души я надеялась хоть раз получить материнскую защиту, понимание и поддержку, но лишь окончательно убедилась в том, что ничего этого могу больше не ждать.

Теперь вопрос о том, чтобы забрать у неё Катю, будет для меня самым принципиальным.

— Как всё прошло? — спросил Одинцов, едва я села в машину.

— Нормально, — ответила я глухо. Пристегнула ремень и отвернулась к боковому стеклу, чтобы избежать зрительного контакта с ним.

Я едва держала себя в руках. Просто молча ждала, когда он увезет меня к себе, где я, закрывшись в темной комнате, смогу полноценно разревется и хорошо всё обдумать.

— Не хочешь рассказать? — аккуратно спросил он, выдержав небольшую паузу.

— Не хочу.

Двигатель автомобиля загудел. Мы выехали со двора и через несколько минут по полупустым городским дорогам припарковались у многоэтажки, в которой была квартиры Одинцова.

Константин Михайлович больше не пытался со мной заговорить. Несколько раз я поймала на себе его задумчивый взгляд. Он смотрел так, будто пытался разгадать мои мысли. И была ему благодарна за то, что он не пытался забраться ко мне в голову вопросами и рассуждениями о том, что правильно, а что нет.

В квартире я, сняв верхнюю одежду и обувь, сразу прошла в комнату и плотно закрыла дверь. Не включая свет, легла на кровать, уткнулась лицом в подушку и расплакалась. Тихо, без театральных всплесков.

Мне просто нужно было выплеснуть всю ту боль, что я принесла в себе в эту квартиру. Мне хотелось хоть как-то избавиться от той грязи, которой меня только что окатила родная мать.

Рвать на себе волосы и искать причину в себе я не стану. Я не виновата. И я это пониманию. В том, что произошло, нет моей вины.

Я согласна с тем, что мой язык — не подарок. Я могу быть резкой, сказать что-то, что не понравится, но это всегда правда. Не знаю, откуда у меня это — от папы, наверное — но я не могу промолчать. Даже понимая, что за сказанное последует наказание, я не могу просто закрыть рот и сделать вид, что меня всё устраивает.

Сегодня я ещё могу позволить себе поплакать, пожалеть себя, подумать о том, какие все плохие. Но уже завтра мне нужно взять себя в руки и снова выйти на эту тропу, к которой сегодня меня подвёл Одинцов и подсказал, в каком направлении я должна идти.

Я никогда ещё не ходила путём правда.

Я столько лет врала и покрывала маму и отчима, внушая многочисленным учителям и комиссиями, что у нас всё хорошо, что теперь, мне кажется, я хочу врать уже на рефлексах и до последнего доказывать, что всё не так плохо, как кажется.

Но ведь всё реально плохо. Очень плохо.

А идти путём правды страшно. Неизвестно, что меня ждёт там — в конце маршрута.

Когда врёшь, точно знаешь, что в итоге люди отстанут, а у тебя будет отсрочка для того, чтобы придумать новую ложь.

А теперь? Что там в конце? К чему приводит правда? Кто-нибудь уже бывал в конце этого маршрута?

После того, как закончились слёзы, я долго лежала в темноте, глядя на потолок и стены. Просто думала. Обо всем и ни о чем сразу.

В квартире было тихо. Под дверью не было полоски света. Стало быть, Константин Михайлович уже в своей комнате и спит.

Телефон, лежащий рядом, пустил короткую вибрацию по поверхности постели. Нащупав его, я нажал кнопки блокировки и увидела на экране сообщение от Вадима:

«Спишь?»

Серьёзно?

Молча поведя бровью, я отложила телефон. Села в постели и несколько минут смотрела на шторы, за которыми скрывалось окно.

Привычка смотреть на ночной город перед сном — это то маленькое, что я могу себе позволить, и при этом никто не вмешается.

Тихо, боясь, что могут скрипнуть половицы незнакомой мне комнаты, я подошла к окну, аккуратно сдвинула штору в сторону и внутри себя тихо порадовалась, увидев, что здесь было не просто окно, а выход на застекленный балкон, в котором были открыты окна.

Всегда мечтала о том, чтобы у меня был личный балкон, чтобы я не была ограничена только узким подоконником, на котором едва-едва помещалась моя костлявая задница.

Я обернулась на закрытую дверь, прислушалась к звукам внутри квартиры и, убедившись в том, что всё тихо, повернула ручку балконной двери. Потянула на себя и впустила в комнату холодную весеннюю ночь, отдаленный шелест шин по асфальту и какую-то свободу, что ли. Свободу, которая раньше мне была недоступна.

Выйдя на балкон и прикрыв за собой стеклянную дверь, полной грудью вдохнула холодный воздух ночи и прикрыла глаза. Это слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Передо мной только крыши домов, что были ниже, купола церкви и мост через реку, подсвеченный вереницей ярких желтых фонарей.

За спиной послышался шорох, резко открылась дверь, и на балконе рядом со мной оказался Одинцов. Огромными, будто напуганными глазами, он смотрел то на меня, то куда-то за пределы балкона.

— Ты чего здесь? — спросил он хриплым после долгого молчание голосом.

— Ничего. А вы? — я опустила взгляд на его обнаженный торс. Увидела россыпь крупных мурашек от холода на его коже и тут же вернула внимание к его глазам.

— Ты только без глупостей. Ладно?

Не сразу, но я сообразила, о каких глупостях он говорит.

— И в мыслях не было. Я просто удивилась тому, что здесь есть балкон, и вышла на него подышать. Люблю перед сном смотреть на ночной город. Нельзя?

— Смотреть — можно, — он выдохнул. Напряженные до этого момента плечи опустились, а из взгляда ярких голубых глаз улетучилась паника. — Но осторожно, Мельникова. И недолго. Здесь холодно.

— Угу, — кивнула я.

Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза, а затем я отвернулась. Обняв себя, нашла взглядом мост и уставилась на него, видя, как лениво по нему ехали машины неспящих полуночников.

По шагам за спиной поняла, что Одинцов ушёл.

Теперь уже я облегченно выдохнула, вновь позволив себе упасть в собственные мысли.

Много случилось за последние сутки. Мне кажется, я даже не всё успела осознать.

Зябко поёжившись от порыва ветра, я обернулась на балконную дверь, мысленно прикидывая, можно ли мне взять с кровати покрывало, завернуться в него и снова выйти на балкон? Если не замараю, можно ведь?

Ответ материализовался сам собой, когда шторка с той стороны отъехала в сторону, а я увидела Константина Михайловича. Он уже надел толстовку и нёс в руке то самое покрывало с кровати, о котором я думала.

— Тут холодно. Держи, — подал он мне покрывало, в которое я благодарно завернулась, стараясь при этом, чтобы его края не задевали пола.

— А вы? Вам же тоже холодно.

— А я здесь ненадолго, — ответил мужчина и отошёл к углу балкона, где запустил руку за полку, на которой стояли книги и статуэтки котов и гномов.

Он будто что-то там искал, будто скрёб по стене, а затем я вздрогнула, когда темный балкон, освещенный лишь лунным светом, окрасился светом разноцветной гирлянды.

— Вау! — тихо выдохнула я, чувствуя, как к глазам вновь подступили слёзы.

— Обычно всем этим мама руководит. Она говорит, когда развернуть все новогодние украшения, и когда убрать их. В этот Новый год она успела сказать только, когда, где и что украсить… — повисла пауза, в которой я спешно отерла уголки глаз покрывалом. — Короче, руки до балкона всё никак не доходят, чтобы снять эту гирлянду. Если что, можешь выключить.

— Нет. Пусть будет, — голос вышел сдавленным.

Константин Михайлович чуть нахмурился, посмотрев на меня.

— Постоять с тобой?

— Нет. Я ещё немного побуду здесь и пойду спать, — заверила я его.

Со скепсисом в глазах он всё же согласно кивнул и зашёл в комнату. Затем вновь обернулся и поймал мой взгляд:

— Просто помни, что здесь тепло, светло и яркие лампочки, а там внизу холодный грязный асфальт.

— Учту, — чуть улыбнулась я уголками губ.

— Яркие лампочки, грязный асфальт, — словно для закрепа произнес Константин Михайлович.

— Я поняла, — я даже закатила глаза, чтобы дать ему понять, что я ещё не совсем тронулась умом.

— Спокойной ночи, Мельникова.

— Спокойной, Константин Михайлович, — а он всё стоял на месте и смотрел на меня. — Вы, видимо, не уснёте, пока я не вернусь в квартиру?

— Разумеется! — ответил он мгновенно и с легкой паникой в голосе.

Я тихо усмехнулась.

— Ещё минут десять, и я вернусь в комнату. Обещаю.

— Гирлянду можешь не гасить, если нравится. Если не нравится — можешь снять. На твоё усмотрение, в общем.

— Спасибо, — кивнула я, и он, наконец, оставил меня одну.