Сергей Орлов. Воспоминания современников. Неопубликованное

ВАСИЛИЙ СУББОТИН Лицо танкиста

Танковые войска в эту последнюю войну выдвинули из своей среды поэта, само имя которого — Орлов! — имя человека, сидящего в машине с мотором в шестьсот лошадиных сил, звучало символически. Многих поразило тогда, я думаю, как сочувственно, с какой жалостью было им сказано о машине, о всем известном танке «KB»:

Всякий раз, когда я слышал эти стихи, эти классические в поэзии Отечественной войны строки, у меня сами собой возникали в сознании другие стихи Сергея Орлова, другие его строки, также очень известные, знакомые:

Лишь долгое время спустя, после того как уже вышла его первая книга — называлась она «Третья скорость», — когда многие стихи этой прекрасной, этой великолепной книги, отдельные строки ее распространились настолько, что приобрели характер и славу афоризмов, мы увидели Сергея Орлова, его самого, его обожженное в танке лицо. Лицо танкиста, о котором мы ничего не знали, когда читали его стихи, эти его «порохом пропахнувшие» строки, которые он, по собственному признанию, «из-под обстрела вынес на руках»!

с полным правом писал он о своих стихах.

Наверно, я был одним из тех немногих людей, кто мог бы знать Сергея Орлова без этих его страшных шрамов, плохо прикрытых позднее отпущенной бородой. Мне уже приходилось говорить об этом… Дело в том, что зимой 1942 года в Челябинске мы в одно и то же время с ним получали танки, вот эти самые танки «KB», там, в Челябинске, вырабатываемые, и, возможно, находились в одной и той же казарме. Прибывающие с фронта танкисты получали здесь технику, сами собирали танки на заводе и уезжали на фронт. Завод, на котором делались танки, был рядом. Я говорю «возможно», потому что все совпадает по времени, по срокам. Возможно, что мы даже спали на одних и тех же нарах. Не встретились же мы с Сережей Орловым только потому, что экипажи формировались один за другим, положение на фронте было тяжелое, люди сменялись очень быстро, не успев познакомиться, не успев как следует узнать друг друга. Стояла, как уже сказано, зима, было очень холодно. Все мы были одинаковы, в одинаковых танковых шлемах, очень холодных, в ватниках и полушубках, вымазанных в тавоте и газойле. Думаю, что я не раз встречал его в те дни…

О том, что Сергей Орлов был у нас и, возможно, жил в одной с нами казарме, я узнал только спустя некоторое время из попавшей мне на глаза книжки стихов с пылающим заревом на обложке. Так мне запомнилось. Книга называлась «Фронт», и в нее, как я помню, кроме стихов Орлова, входили и другие стихи.

Интересно, что когда я много лет спустя был у Сергея Орлова дома, в его домашней библиотеке книги этой не оказалось. Или он мне ее не показывал. Я не знаю почему, но Сережа как бы стеснялся этих своих стихов, может быть, они казались ему слабыми, словно бы он не хотел, чтобы они были кому-нибудь известны. Я как сейчас не помню, какими они были, те стихи учившегося здесь, в Челябинске, танкиста. Книжка его вышла в Челябинске после того, как лейтенант Сергей Орлов в составе танковой роты отправился на фронт.

Сам я увидел Сергея Орлова в Москве в 1947 году, на 1-м Всесоюзном совещании молодых.

Сергей Орлов написал много замечательных, много первоклассных стихов, которые должен был написать он и которые никто другой не написал и не мог бы написать. Но когда мы его хоронили, перед его распахнутой — в Кунцеве, под Москвой, среди поникших ветел и берез, — готовой принять его гроб могилой мы прочли его старые стихи, которыми он вошел когда-то в поэзию своего поколения и своей страны: «Его зарыли в шар земной…»

Мы его хоронили в дождливый день 12 октября 1977 года, тридцать три года спустя после того, как стих эти были написаны. Стихи эти, как оказывается, был написаны в 1944 голу. Обгорел он на Волховском фронте в том же сорок четвертом году.

Сергей Орлов умер несправедливо рано. Несправедливо потому, что когда умирает в том возрасте, в каком умер Сергей Орлов, человек, который уже умирал однажды, умирал так, как умирал Сергей Орлов, такая смерть кажется особенно обидной и несправедливой.

Я писал когда-то, еще при жизни Сергея Орлова, что он ни разу не рассказал в стихах о том, что горел в танке. Теперь, после его смерти, когда стали публиковаться его старые, не напечатанные им при жизни стихи, я увидел, что такие стихи у него были, он их просто не печатал. Это стихи возвращения.

И дальше там у него о руках — строки, которых не привожу.

писал он незадолго до смерти. Это тоже в не опубликованном им при жизни стихотворении.

Я так и не собрался спросить у него, как он написал свое стихотворение «Его зарыли в шар земной…». Как это вышло, как случилось? Теперь этого, я думаю, уже никогда не узнаешь… В самом деле, как, при каких обстоятельствах рождаются стихи, подобные этому единственному в нашей поэзии стихотворению? Стихотворению, которое даже среди лучших стихов Орлова стоит отдельно, обособленно, как нечто из ряда вон выходящее, ни с чем не сравнимое, ни на что не похожее. Ни одно другое стихотворение Сергея Орлова нельзя поставить рядом с этим. Стихи эти возвышаются над всем, что он написал…

Но может быть, он кому-нибудь об этом рассказывал?

Мы с Сережей учились в одно время в Литературном институте. Сережа поступил сразу на второй курс. Наши товарищи, пришедшие с войны поэты, к этому времени уже окончили институт, а мы сидели за партой с молодыми, прямо из десятилетки, ребятами, которые были моложе нас, по крайней мере, на десять лет и казались нам почему-то одинаково розовощекими. Сидели рядом: он на одной парте, я на другой. Писали диктанты, сдавали с грехом пополам грамматику, учили немецкий язык, который, признаться, знали гораздо хуже, чем наши не воевавшие с немцами товарищи по курсу, что нас, помню, тогда очень удивляло, мы никак не могли с этим примириться, не могли понять этого. Сережа приехал из Ленинграда, снимал комнату. Семья его в это время оставалась в Ленинграде, требовала забот, приходилось думать не только о себе. Для него это было трудное время. Трудно было начинать заново, писать о чем угодно, но только не о войне, не о том, что было для нас самым главным в жизни… Мы все тогда писали эти стихи, необязательные для себя, работали не без издержек и срывов. Сережа, уже известный поэт, сидел, как уже сказано мной, за партой, сдавал экзамены, случалось, проваливался, частенько болел, перемогался, но не отступил, не сдался, а дошел до конца, вместе со всеми, вместе с этими розовощекими юнцами, с маменькиными сынками, как мы считали, защитил диплом, сдал все экзамены. Не у всех, не у каждого из нас на это хватило терпения и выдержки, у него — хватило.

Через много лет, когда Сережа стал жить в Москве, а я переехал на улицу Крупской, мы с ним обнаружили, что живем на одной улице, что его дом находится напротив моего, на другой стороне улицы. Выяснив это, мы договорились часто встречаться, договорились, что в самое ближайшее время он побывает у меня, я — у него. Но, как всегда это бывает в Москве, встреча наша все откладывалась. Мы и сами не осознавали, как заматывает нас большой город! И только не скоро, весной 1977-го, мы, возвращаясь из ЦДЛ с какого-то проходившего там собрания (жена Сережи Виолетта была в это время в больнице), заехали к Сереже, он завез меня к себе. Мы и в самом деле жили рядом друг с другом, из окна его комнаты было видно окно моей. Я увидел такую же двухкомнатную квартиру, что и у меня… О многом мы переговорили в тот вечер, в ту ночь. Расставаться не хотелось, расстались поздно, часа в три ночи. О многом он мне рассказал в тот день.

В этот раз, откуда-то с Таймыра или с Чукотки, тоже уже поздно, часов в двенадцать, кажется, звонил Дудин, и они тоже долго не могли закончить разговор, долго говорили.

Больше мы с ним не виделись. Старость нас разъединяет.

Вообще у меня такое ощущение, что когда Сережа жил в Ленинграде и когда мы были моложе, мы виделись чаще, чем когда мы жили рядом, из дверей в двери, из окна в окно.

Один за другим уходят наши товарищи. Вслед за Михаилом Лукониным — Сергей Орлов. Миша — летом одного, Сережа — осенью другого года.

Русская поэзия и русские люди никогда не забудут солдата, написавшего стихотворение «Его зарыли в шар земной…».