Сергей Орлов. Воспоминания современников. Неопубликованное

А. БАЛЬБУРОВ Родная почва поэта

Уходят они, великие воители наши. Один за другим. Падают. Как в бою, И спросил себя: каким его знал я, не находившийся в числе близких, в числе его друзей? Что отличало его, кроме обожженного лица? Что я мог бы сказать о нем?

И почему-то вспомнилось, как однажды, слушая одного нашего несправедливо вознесенного поэта, с грустью подумал о Сергее Орлове: ходит среди собратьев, среди писателей — одаренных, среднеталантливых, посредственных и откровенно бездарных — этот настоящий большой поэт, смотрит на всех с доброй застенчивой улыбкой, ходит среди людей, не всегда и не ко всем чутких, а то и жестоко равнодушных, ходит этот герой, так отмеченный войной, стараясь ничем не выделяться. А ведь мог он, не будь таким скромным, поставить себя при жизни на пьедестал — и было бы это заслуженно, черт возьми! А тут — мальчишка послевоенного рождения, а талантом — пигмей рядом с Орловым… И мы позволяем таким бить себя в грудь, произносить даже приговоры, окончательные, обжалованию не подлежащие, судить обо всем с легкостью необыкновенной! Я высказал злую от горечи мысль об этом молодом человеке и назвал при этом Сергея Орлова: страшно подумать, что было бы, если бы заслуги Сергея Орлова принадлежали этому лихому малому!..

Захотелось рассказать о встречах с Сергеем Орловым не в назидание молодому пижону — он этого не стоит! — а потому, что все мы смертны, и никто не имеет права унести не только то яркое, интересное и важное, что шло от творчества такой личности, как Сергей Орлов, а и то, что говорилось им и в частной беседе, в мимолетном разговоре или было обронено, может быть, случайно. Только так мы должны относиться ко всем уходящим крупным талантам — я убежден, что Сергея Орлова, этого действительно большого поэта, будут долго и радостно открывать потомки. Мы просто обязаны сохранить для них как можно больше живых черточек, живых подробностей!

Работая продолжительное время главным редактором «Байкала», я вынашивал мысль: надо сделать так, чтобы появилась книга о великих русских землепроходцах, покрывающих в седую старину немыслимые сибирские пространства, открывая России все новые земли. И думалось: а не подвигнуть ли на это кого-нибудь из талантливей вологодской плеяды — пусть бы поработал над образами своих древних земляков? Но ни Сергея Викулова, ни Василия Белова идея о такой книге не зажгла. И тут пришла мысль: а обращусь-ка я к Сергею Орлову, у которого — после Александра Яшина — такое большое влияние на вологжан!

Зашел в кабинет. И был разговор. Сидел он, смотря на меня добрыми, какими-то по-ребячьи чистыми, доверчиво-умными глазами.

— Ты говоришь очень интересные вещи, — сказал он. — Но надо ли поворачивать Белова на это дело? Мне кажется, не стоит. Пусть ребята продолжают каждый свое. Проблема современного российского крестьянства, проблема исчезновения старой русской деревни — это, как ты и сам понимаешь, штука страшно важная! Не понесем ли необратимых нравственных потерь, ускоряя, форсируя этот процесс? Думаю, что это такое дело — самые крупные таланты должны им заниматься. А о Ерофее Хабарове немало написано. И будут писать. Другие!

Сказал это Сергей Орлов с застенчивой улыбкой, будто прося извинения. А слова-то — глубокие и верные! Хотя не вполне отвечали на мой вопрос: не о новой книге, посвященной Ерофею Хабарову, думал я, а о большом художественном полотне с обобщенным образом землепроходца, не обязательно исторического лица. Имелись в виду истоки дружбы между народами — не легенды и вымыслы, а действительные реальные факты истории о том, каким образом удалось крошечным отрядам землепроходцев-разведчиков беломорских торговых домов пройти неистребленными через всю Сибирь и Дальний Восток в поисках сухопутных возможностей прохода в Китай и Индию. Землепроходцы — это не казачьи ватаги. Их ведь специально обучали и долго готовили, они обходились недешево тем, кто их снаряжал!.. Пришлось мне отступиться от мысли привлечь к этому замыслу вологодцев. Я согласился с Сергеем Орловым, — потрясли меня его слова об исчезновении старой русской деревни и возможных нравственных потерях!

Другая запомнившаяся встреча — на юбилее директора издательства «Советская Россия» Евгения Александровича Петрова. Было символично, что приветствовать от российского Союза писателей пришли Сергей Орлов и Николай Шундик — оба, под стать юбиляру, отменной скромности, честнейшие трудяги, известные на всю страну литераторы. В перерыве сказал Сергею Орлову, что в «Байкале» у нас печаталась интересная вещь Петрова — своеобразная повесть, написанная отличным языком, названная «Год рождения — тысяча девятьсот семнадцатый». Добавил, что читатели хорошо приняли публикацию. Было много писем, называли петровскую вещь талантливой по-настоящему, от сердца писанной, взволнованной и честной. Сергей Орлов искренне удивился:

— Неужели Евгений Александрович пишет? — Потом как-то погрустнел. — А мы заняты большей частью только теми, кто подобно курице, снесшей яйцо, орет на всю ивановскую!.. Директор нашего крупнейшего издательства написал интересную книгу, напечатал ее один из наших журналов, а у нас, на Софийской набережной, никто об этом не знает. Стыдно, ей-богу!

Редко увидишь нынче на большой должности писателя, который сумел бы сохранить в себе столько искренности в отношениях с людьми, сколько ее было в Сергее Орлове. Исполняя обязанности по должности, всегда оставался самим собой, Сергеем Орловым. Ему органически чуждо было говорить не то, что думает, а только лишь то, что велит должность. Его невозможно было представить специально готовящимся к встрече с важным посетителем, подбирающим интонацию, слова, охорашивающимся.

Как-то встретились на аллее в Переделкине. Шел я от Павла Нилина. Не могу вспомнить, с чего зашел разговор о Ленинграде, о том, как крупно повезло моему другу Ювану Шесталову. Жить в Ленинграде — это, конечно, для писателя счастье!

Сергей Орлов сморщился.

— Не надо, наверное, так, — задумчиво сказал он. — Жить — вот действительно счастье! Юван, конечно, что-то обретет важное, живя в Ленинграде, но и что-то, не менее важное, потеряет, уехав из Тюмени. Это, несомненно! Вообще, как мне кажется, такому самобытному, такому кипящему таланту, как Шесталов, надо бояться остынуть. А греет только родная почва. Порвать с нею — это опасно! Есть несчастные народы в истории, которые были лишены родной почвы, — они создали великий плач, но не создали великой поэзии. Трагедия Бунина заключалась именно в этом — озябло на чужбине его поэтическое сердце. Что создал он во Франции? А что создал Алексей Толстой за пределами России? Вернувшись, стал наверстывать то, что потерял за годы на чужбине, работал как-то даже судорожно. Конечно, не надо проводить прямой параллели между людьми, лишившимися Родины, и нашими писателями, которые тянутся в столицы. Одни — по творческим своим делам, другие — желая хотя бы на склоне лет пожить в атмосфере столицы. Я не сторонник огульного осуждения подобного стремления, — оно естественное и понятное. Но мне кажется, что Ювану Шесталову совсем незачем становиться целиком ленинградцем. Да это и невозможно. По мне — жить бы ему в Ленинграде, сохраняя себя и в родной Тюмени. Писателям такого дарования, как Шесталов, можно и надо разрешить такое — это не излишне, не баловство! И в законодательство следует внести подобное допущение. Я хочу официально ставить такой вопрос. Может, это и скрасит мое секретарство в Союзе!..

И он по-милому улыбнулся, кажется, очень довольный своей шуткой.

О нем пишут и говорят больше как об авторе военных стихов. Спору нет — сильные стихи писал на эту, свою, громовую и броневую тему. Но не в одних лишь военных стихах была главная сила поэта. В сборнике «Верность» есть стихотворение «Болото, да лес, да озера…». Привожу его не потому, что оно лучшее. Но вслушайтесь в удивительные строчки:

Не правда ли, это — чистое и звенящее есенинское, это — пронзительное, не нуждающееся в восклицательных знаках, нежное выражение неизбывной любви к родному краю. Так живо писать неброскую красоту северного своего края мог поэт, умеющий искать и находить творческие удачи не только в военной тематике.

Ни в чем не повторял Орлов того Сергея, но был, становился его естественным и сильным продолжением. Все лучшее — не лирическому герою, то, бишь, самому себе, а краю своему, «журавлиной Руси». Ни намека на самовосхваление, ни одного случая ни в стихах, ни в жизни, чтобы Сергей Орлов обмолвился о своем военном подвиге. Он всегда стыдился и краснел, когда в лицо говорили приятные вещи, хотя и абсолютно верные. Видимо, таким и должен быть настоящий Поэт!