Сергей Орлов. Воспоминания современников. Неопубликованное

Л. ЛЕВИН «…Потому что все это было только вчера»

Каждый литератор, ставший участником Отечественной войны, ждал новых писательских имен, которые война обязательно должна была выдвинуть.

Моя военная судьба сложилась так, что первые полгода мне было решительно не до литературы. Но в январе 1942 года меня перевели из минометного батальона, воевавшего на Невской Дубровке, в редакцию армейской газеты.

Нельзя сказать, что газета оставляла ее рядовому сотруднику особенно много времени для размышлений о литературе. Но после того как нашу редакцию покинули драматург Дмитрий Щеглов и поэт Всеволод Рождественский, я был назначен писателем армейской газеты…

Одной из моих непременных обязанностей стала переписка с армейскими литераторами. Прозаических произведений никто нам не присылал, стихи же приходили почти ежедневно. Отвечать их авторам — по понятным, надеюсь, причинам — следовало без особых задержек.

Некоторые из приходивших в редакцию стихов печатались в газете. Имена их авторов порой становились известны в нашем армейском масштабе, не дальше…

Но вот однажды — это было ранней весной 1943 года на Волховском фронте — ко мне в затопленную водой землянку неподалеку от приладожской деревни Дусьево явился лейтенант в танкистском шлеме.

Входя в землянку, лейтенант нагнулся, и я увидел только широкие скулы и выбившийся из-под шлема мальчишеский белокурый чуб.

— Мне бы капитана Левина, — тихим, совсем не лейтенантским голосом, скорей даже робко сказал лейтенант.

— Я вас слушаю.

— Меня направил к вам подполковник Гричук. — Это был редактор нашей газеты. — Тут у меня написано кое-что. — Лейтенант уже совсем застенчиво протянул мне видавшую виды фронтовую тетрадку.

Я полистал ее и сразу понял, что передо мной — поэт.

Для того чтобы понять это, не требовалось ничего, кроме элементарного умения читать и понимать прочитанное.

Одно из стихотворений лейтенанта — «В землянке» — начиналось так:

В другом стихотворении — «У костра» — я прочел:

Но, пожалуй, больше всего поразило меня стихотворение «Карбусель».

Я хорошо знал, какой ценой удавалось добиться самого незначительного успеха под этой проклятой Карбуселью, какие потери были в пехоте, как вязли танки в волховских весенних болотах, превращаясь в неподвижные мишени для немецких противотанковых орудий.

Стихотворение «Карбусель» лейтенант посвятил памяти своих товарищей, погибших в боях за эту деревню:

Тут же выяснилось, что лейтенант действовал под Карбуселыо на своем танке «KB» и не раз ходил в атаку.

Рассказывал он об этом крайне неохотно и все время старался перевести разговор на стихи.

— Вы когда-нибудь печатались? — спросил я, видя, что расспросы о боевых делах тяготят моего собеседника.

— Почти нет. Мальчишкой послал восемь строчек на детский конкурс. Получил премию. Корней Чуковский полностью привел мой стишок в «Правде».

Я попросил его прочитать этот стишок и вот что услышал:

Нетрудно себе представить, как прозвучали эти строчки, насквозь проникнутые дыханием мирной жизни, апрельским днем 1943 года в сырой землянке на Волховском фронте!

Прощаясь, лейтенант доверчиво согласился оставить мне на какое-то время свою заветную тетрадку — я хотел, не откладывая дело в долгий ящик, отобрать несколько стихотворений для нашей газеты.

Когда он ушел, я вновь и вновь читал и перечитывал его стихи, и у меня все тяжелее становилось на душе.

Не за горами были новые бои, вероятно еще более трудные, чем под Карбуселью. Не век же нам сидеть среди волховских болот и лесов! Какую же участь готовят эти новые бои только что ушедшему от меня командиру танка «KB»?

Без малейшего риска я мог предсказать ему будущее настоящего поэта. Вот он, один из новых писателей, кому суждено появиться в годы войны, чтобы запечатлеть ее на страницах своих книг!

Надо действовать. Надо добиться, чтобы его перевели к нам в редакцию. Причем делать это нужно, конечно, тайком от него. Сам он никогда не захочет покинуть свой танк. Надо сделать все помимо него и поставить его перед свершившимся фактом.

Что говорить, нам, военным журналистам, тоже порой доставалось. Но это же было все-таки не то, что на танке «KB»! Прежде всего, я решил добиться, чтобы лейтенанта хоть на несколько дней отозвали в распоряжение редакции, К тому времени у меня наладилась переписка с добрым приятелем довоенных дней — А. Тарасенковым. Он служил в частях морской авиации на Ладоге и находился совсем неподалеку от нашей деревни Дусьево. Повидаться нам не удавалось, но переписывались мы часто.

В моем письме к Тарасенкову от 12 мая 1943 года был такой абзац: «Я поглощен сейчас вытягиванием из одного танкового полка молоденького паренька, пришедшего ко мне как-то со стихами и оказавшегося очень талантливым поэтом. Посылаю Вам в качестве образца одно его стихотворение, написанное, по-моему, прелестно. Сейчас он на пять дней у нас в командировке, но я рассчитываю, что удастся его оставить у нас насовсем. Если это выйдет, я могу умереть спокойно — хоть одно доброе дело я в своей жизни сделал!»

К письму было приложено стихотворение «Карты», переписанное мной из той самой заветной тетрадки. Привожу его целиком:

Подпись — гвардии лейтенант Сергей Орлов. (Стихотворение никогда не печаталось и было впервые опубликовано в этом очерке, когда он появился в «Литературной газете».)

Но оставить Орлова в редакция не удалось.

Какое-то время он у нас пробыл. Стихи его одно за другим печатались в нашей газете — она называлась совсем не по-военному: «Ленинский путь». Впервые имя гвардии лейтенанта Сергея Орлова появилось в газете 3 мая 1943 года. Вслед за стихотворением «Тебе, боец!» 11 мая мы напечатали «Танк „KB“», 12 мая — «Немцев гонят к мысу Бон…», 13 мая — «Мы выполнили Сталина приказ…». Но короткий срок командировки окончился, и Орлов вернулся в свой танковый полк.

В июне 1943 года — впервые за время войны — я съездил в Ленинград. Нужно было получить у наиболее известных поэтов блокадного Ленинграда стихи, которые наша скромная газета могла бы напечатать «первым экраном». Мне удалось получить стихи у В. Инбер, Б. Лихарева, А. Прокофьева, В. Саянова. Встретившись с Прокофьевым, я тотчас заговорил с ним об Орлове. Он сказал, что вместе с Саяновым и Лихаревым собирается побывать в нашей 8-й армии. Может быть, на месте удастся сделать все возможное.

В июле ленинградские поэты действительно приехали в нашу «восьмерку». Мы с Прокофьевым отправились в 286-ю стрелковую дивизию, которая считалась «моей», потому что я в ней часто бывал. Пока мы были вместе, я не раз напоминал Александру Андреевичу об Орлове. Когда мы вернулись из дивизии, Прокофьев разговаривал об Орлове с членом Военного совета армии генералом Зубовым, но добиться ничего не удалось.

Ленинградские поэты уехали. Оставался последний шанс — обратиться к подполковнику С. Глушанкову. Он ведал в политотделе армии агитацией и пропагандой. Это был человек, влюбленный в литературу. К людям, так или иначе с ней связанным, он относился с неподдельным уважением.

Но Сергей Венедиктович меня не поддержал.

— Дорогой друг, — сказал он как можно мягче, — если бы ваш Орлов был рядовым солдатом, все было бы очень просто. — Он напомнил, как по его инициативе отозвали из части и перевели в армейский ансамбль солдата, оказавшегося выпускником одного из московских театральных училищ. — Но Орлов — лейтенант, командир танка. Кто разрешит нам перевести его в редакцию? — Глушанков тяжело вздохнул: — Ничего не поделаешь, война! Одно из двух — или он геройски погибнет в бою, или уцелеет и напишет замечательные стихи о танкистах.

Я на всю жизнь запомнил эти слова.

Между тем Орлов, ничего не ведавший о переговорах, которые велись за его спиной, время от времени появлялся у нас в редакции. 5 сентября газета дала литературную страницу, где было напечатано стихотворение гвардии лейтенанта С. Орлова «У костра». Кстати сказать, рядом печатались стихи другого даровитого лейтенанта, которого также ожидало будущее поэта, — Анатолия Чепурова. Через две недели мы напечатали стихотворение Орлова «В землянке» (оба эти стихотворения вошли в его книгу «Третья скорость», вышедшую в Ленинграде в 1946 году и явившуюся его поэтическим дебютом). В ноябре появились стихи, написанные гвардии старшим лейтенантом С. Орловым, — «Счастье», «Сталинград». К тому времени Орлов командовал уже не танком, а танковым взводом.

Осенью 1943 года было решено издать книгу о боях на Волховском фронте. Меня отозвали в Политуправление фронта. Вернулся я в редакцию лишь в феврале 1944 года. В жизни 8-й армии произошли за это время большие перемены. Она, наконец, покинула насиженные места среди волховских болот и перебралась под Новгород. Все нетерпеливо ждали наступательных боев.

Орлов прекрасно выразил это тогда в стихотворении «Прощание с землянкой»:

Когда я вернулся, мой друг Дм. Хренков — откуда ему было знать, что двадцать лет спустя он напишет книжку о поэте Сергее Орлове! — рассказал, что Орлов все время поддерживал связь с редакцией. Последняя — случайная — встреча была по пути к Новгороду. Одна из редакционных машин увязла в снегу. Проходивший по шоссе танк остановился и мгновенно вытащил машину. Это был танк гвардии старшего лейтенанта Сергея Орлова, направлявшийся к полю боя.

Орлов участвовал в боях за Новгород и в феврале 1944 года написал стихотворение «Танки в Новгороде»:

Однако воевать ему оставалось недолго — в одном из февральских боев тяжелый снаряд угодил в его машину. Орлов был охвачен пламенем, жестоко обгорел, но его все-таки удалось спасти. Ни о какой службе в армии, конечно, не могло быть и речи.

В стихотворении, посвященном матери, Екатерине Яковлевне, Орлов написал:

«Несмотря ни на что» — это звучит достаточно весомо. Особенно если иметь в виду строки, написанные примерно через год, уже после Победы: «Вот человек — он искалечен, в рубцах лицо. Но ты гляди…»

Жестокие слова, сказанные подполковником Глушанковым в деревне Дусьево летом 1943 года, оказались вещими.

Уцелел.

Написал замечательные стихи о танкистах.

Но какой ценой?

Поздней осенью 1946 года я — уже в штатском платье — приехал в Ленинград. Мы встретились с Орловым. 31 декабря он подарил мне только что вышедшую под редакцией его нового друга М. Дудина книгу стихов «Третья скорость».

«От старого волховчанина, — написал Орлов на книге. — За все доброе в дни 8-й армии».

1 марта 1947 года я предложил А. Тарасенкову, уже давно вернувшемуся в родное «Знамя»: «Может быть, Вы напечатали бы мою рецензию на книгу стихов Сергея Орлова „Третья скорость“? Орлов — мой фронтовой питомец, мы вместе с ним были на Волховском фронте, в известной всем волховчанам деревне Дусьево (неподалеку от Вашей Ладоги). По-моему, книга его заслуживает положительной оценки. В частности, очень хорошее стихотворение „Его зарыли в шар земной…“, которое Вы с Вишневским справедливо защищали от нападок…»

Рецензия моя на «Третью скорость», не помню уж почему, появилась не в «Знамени», а в «Звезде».

Незадолго перед тем один из московских критиков (этого человека уже нет среди нас, и не стоит называть его фамилию) написал, что в стихотворении С. Орлова «Его зарыли в шар земной…» звучит «нота ноющей жалобы и безвыходной размагниченной тоски». Приблизительно тогда же подверглось резкой критике стихотворение М. Исаковского «Враги сожгли родную хату…».

Теперь, когда прошли десятилетия, особенно хорошо видно, что эти произведения, имеющие между собой много общего, по праву заняли выдающееся место в нашей поэзии первых послевоенных лет, да и вообще в советской поэзии.

Полностью приведя стихотворение в рецензии, я спрашивал: «Действительно ли в этом стихотворении звучит „нота ноющей жалобы и безвыходной размагниченной тоски“? Я думаю, что нет. Оно говорит о смерти солдата с подлинно солдатской суровой мужественностью. Простые похороны бойца поэтически осмыслены как выражение высшей воинской доблести и чести».

Эти строки, написанные тридцать лет назад, справедливы, но истинный масштаб стихотворения «Его зарыли в шар земной…» все-таки не оценен в них по достоинству. Теперь этот масштаб окончательно ясен.

Стихотворение написано с почти лермонтовской силой.

Почему именно лермонтовской?

Потому что оно — осознанно или подсознательно — перекликается со знаменитой лермонтовской «Могилой бойца»:

Трудно поверить, что это написано шестнадцатилетним мальчиком. «Но песнь — все песнь, а жизнь — все жизнь!» — от этой горькой мудрости не может не сжаться любое человеческое сердце. А чего стоят «пустынные орлы»!

Бессмысленная тщета подвигов, которые совершил уснувший навеки боец, губительный тлен, вечное забвение, несмотря на тс что «певец земли родной не раз уж пел о нем», — таков бесконечно скорбный, властно омрачающий душу смысл «Могилы бойца».

Автор стихотворения «Его зарыли в шар земной…» также глубоко скорбит о павшем герое. Но его стихотворение — торжественно-скорбный салют, высшая воинская почесть, оказываемая павшему. Эта почесть тем более высока, что павший — простой рядовой солдат, «без званий и наград»:

В этом посмертном пейзаже все дышит грандиозным, глобальным движением: «Млечные Пути», «грома», «ветра», «пылят», «метут», «гремят», «разбег берут»…

Сама Вселенная салютует павшему своей вечно продолжающейся бесконечной жизнью.

Заключительная строфа, при всей ее разящей скорбности, тоже звучит как торжественный последний салют:

Перекличка с «Могилой бойца» — не только ритмическая — здесь, пожалуй, наиболее явственна («Он спит последним сном давно…» — «Давным-давно окончен бой…»). Но на этот раз речь идет не о тлене и забвении, которые скорбно венчают жизнь и смерть павшего воина, а о бессмертии и вечной воинской славе. Поистине, «на миллион веков…»

Рецензию на первую книгу Орлова я назвал «Перед второй книгой».

Она — эта вторая книга, недаром озаглавленная «Поход продолжается», — не заставила себя долго ждать. Вышедшая в 1948 году, она окончательно закрепила за Сергеем Орловым место среди поэтов фронтового поколения, имена которых настолько хорошо известны, что я не стану их перечислять.

В 1971 году, через четверть веча после выхода книги «Третья скорость», Орлов подарил мне двухтомное издание своих избранных сочинений и написал: «С памятью о 1943 и 1944 годах, о нашем Волховском фронте, дусьевских болотах, войне, потому что все это было только вчера».

Эти заметки были написаны при жизни Сергея Сергеевича Орлова. Он знал о них, собирался их прочитать, но так и не собрался, — все было недосуг. После потрясшей всех неожиданной и безвременной кончины его я не стал ничего менять или добавлять. Зачем? Нашего друга Сергея Орлова больше нет. Но есть и будет поэт Сергей Орлов.

Поход продолжается.