Сергей Орлов. Воспоминания современников. Неопубликованное

ДАНИИЛ ГРАНИН На берегу

…Много лет, пожалуй, вплоть до конца жизни, занимала его мысль о происхождении человека. Началось это чуть ли не в сороковые годы, еще задолго до полета Гагарина в космос. Уже тогда Сергей Орлов стал считать, что человек попал на Землю из других миров. Постепенно он становился все более убежденным сторонником инопланетного происхождения человечества, придумывая все новые и новые аргументы. Формы храмов, будь то католические соборы или православные, доказывал он, неслучайны, они напоминают очертания межпланетных кораблей. И как он был рад, когда появились в печати первые фотографии нашего космического корабля «Союз». Я помню, как С. Орлов водил нас на выступления Зайцева, который по тексту Библии пытался найти факты, подтверждавшие внеземное происхождение человечества, как заинтересовывали С. Орлова всякие гипотезы, связанные с Балбекской платформой, с Тунгусским метеоритом, летающими блюдцами, фильм, который демонстрировался в городе — «Воспоминания о будущем». Были у него и собственные доказательства. «Почему человека так тянет к звездам? — не раз говорил он. — Почему с таким волнением смотрят на звезды? Звездное небо вызывает всегда какое-то особое чувство в душе». И снова и снова все убежденней и убедительней анализировал он это чувство, где была своя неизъяснимость с печалью и смущением, и выходило, что это говорит в нас память предков, прапрапамять нашего звездного происхождения, тех давних космонавтов, которые, по его словам, прибыли на Землю, поселились здесь или во всяком случае положили начало нынешнему человечеству.

Я, прикованный к своему техническому, физическому образованию, недоверчиво требовал доказательств, спорил, опровергал и все же поддавался не столько его доводам, сколько его вере. Он верил, что мы не одиноки в космосе. В его теории была мечта о вечности человека. Это была потребность, особенность его поэтического дара. Я понял это не сразу. Поэзия выражалась для С. Орлова не только через стихи, она пропитывала всю его натуру, она была способом его мышления. Поэтическое познание мира — особое свойство таланта, тот внутренний поэтический хрусталик, который позволял иначе видеть Вселенную, многое увидеть в ней. Он мыслил как поэт, и, обращаясь к тайнам мироздания и человеческой родословной, он оставался поэтом. В нем своеобразно уживался мыслитель, сильный мыслитель, увлеченный главными проблемами естествознания, и поэт, который придавал его мысли ту особую провидческую фантазию, какая свойственна только большим поэтам и художникам.

Сергей Орлов не был фантастом, человеком не от мира сего. При всем своем интересе к космосу, к другим мирам, к звездам, он любил землю со всеми ее бедами, невзгодами и потрясениям. Некоторые вещи его поражали, другие почему-то не волновали его души. Так, поездка в Англию на него почти не произвела впечатления, зато поездка в Китай его поразила, и надолго. Он много рассказывал о Китае, возвращался к своим наблюдениям, предчувствуя, что аи, узел, который завяжется здесь через несколько лет.

Вообще отзывчивость к мировым событиям была у него развита чрезвычайно, он как бы страдал «гипертонией» восприимчивости к этой самой мировой политике.

Как-то в году семидесятом, после трудного рабочего лета, мы с Сергеем Орловым решили поехать на две недели к морю и в октябре месяце, взяв жен, как говорится, дикарями отправились в Адлер. Все сезоны кончились, побережье было безлюдно, но было тепло, и вода еще не остыла, мы целыми днями бродили по пустым пляжам.

В столовых и буфетах жарились шашлыки, лежали хачапури, и официанты с неслыханной приветливостью зазывали нас. Сергея, с его рыжей бородой и рыжей гривой, принимали за моряка-ирландца. Такого юга, теплого и пустынного, мы не видели. И почему-то в этой мирной солнечной тиши мы отдались воспоминаниям о воине.

Как ни странно, Сергей Орлов не очень-то любил вспоминать военные эпизоды. Война, с ее законами дружбы, чести, с ее оценками подлинного, прочно вошла в его душу, он оставался солдатом больше и дольше всех нас и старался поддерживать в каждом из нас чувство солдатского братства, достоинства. Именно этот военный дух отличал Сергея Орлова, и, тем не менее, при этом он большей частью избегал рассказов о своей войне.

А тут, в тот октябрь, вдруг нас обоих потянуло, понесло к тем сороковым, пороховым годам. Мы внезапно обнаружили, что забыли, катастрофически забыли некоторые подробности танковой техники, всякие торсионы, фрикционы, марки рации, даже плохо помнили размещение снарядов внутри танка, А казалось, что впечатано навеки. Оказалось, что забылась техника, забылись даты, перипетии отдельных боев, по-видимому, мы — такая у меня была мысль — не сумели бы написать свои военные мемуары, хотя именно Сергей Орлов из года в год, не повторяясь, возвращался к военной теме. Война опалила не только его лицо, но и душу — и болью, и светом. Он говорил о том, что мы, в сущности, последние солдаты, потому что новая война если будет, то потребует совсем иной солдатской службы. В глазах всех молодых мы должны поддерживать это звание своим гражданским поведением. Почему же, почему этого не получается? Даже непонятно, отчего тот самый человек, который бесстрашно ходил под огнем в атаку, боится выйти порой на трибуну, сказать правду, опасается вступиться за товарища…

Он приводил разительные примеры, были какие-то поводы для этих разговоров, но запомнились не они, а печальное недоумение и безответные вопросы, которыми он пытал меня.

Сам он тоже не всегда, но лучше и строже многих из нас, соблюдал эти требования. Я вспоминаю, сколько сил приложил он к тому, чтобы опровергнуть несправедливую критику в адрес отличной повести Виктора Курочкина «На войне как на войне…». И так же бился он за доброе слово о поэзии Глеба Горбовского — поэта младшего поколения, не знавшего войны…

Той адлеровской осенью мы оба осматривали, осмысливали свою войну, себя на ней, свое поколение. Я делал это впервые, и мне помогла та нелегкая умственная работа, в которую Сергей Орлов умел вовлекать, его неожиданные задумчивые вопросы…

Космическое видение, о котором я упоминал, порой позволяло ему мыслить удивительно широко, отстраненно, как будто он смотрел на все издалека, из звездного неба. Не в этом ли секрет знаменитого орловского стихотворения «Его зарыли в шар земной, а был он лишь солдат…»? И тогда, на пустынном адлеровском берегу, у подножия белесого теплого моря, было такое ощущение, словно мы сидели где-то на берегу Вечности, издалека обозревая пережитое, определяя его масштабы, истинную пену содеянного в Великой войне.

Я познакомился с Сергеем Орловым году в пятидесятом. Забыл точные обстоятельства, помню какое-то невзрачное кафе-забегаловку на Литейном проспекте и шумную веселую компанию вокруг Сергея Орлова. То были молодые тогда ленинградские поэты — Владимир Торопыгин, Олег Шестинский, был там мой товарищ по Кировскому заводу поэт Николай Новоселов, был там, кажется, Леонид Хаустов, еще кто-то, говорили о литературе, читали стихи, все, как и положено, среди поэтов, но при всем этом было ничем не подчеркнутое ощущение главенства Сергея Орлова. И впоследствии, даже в присутствии поэтов старшего поколения, личность Орлова всегда ощущалась отдельно, не слитая с другими, в нем был центр, если не главный, то, во всяком случае, своей, независимой галактики. Однако начало, первое появление передо мною Сергея Орлова, я вспомнил потому, что это будет повторяться еще много лет — постоянное вращение, вовлечение, притяжение к Сергею Орлову людей самых разных, которым всегда были интересны его суждения, его вкус, его мысли, людей, которые нуждались в его дружбе, которые тянулись к нему… Он был всегда окружен. Кто-то к нему приезжал, кто-то жил, кто-то его искал, часто это бывало в ущерб его работе, его стихам. Видимо, он без этого не мог. Так же как он не мог, не умел легко зарабатывать на жизнь. Он не занимался переводами, почти не писал очерков, статей, рецензий. Он был верен только стихам, одним стихам. Конечно, как-то приходилось подрабатывать, но делал он это с трудом, неохотно.

Было заведено, что в день 9 Мая мы, бывшие фронтовики-писатели, собирались и под предводительством Сергея Орлова отмечали праздник Победы. Следил Орлов за этим обычаем строго, да и сам обычай был, в сущности, заведен им и его стараниями поддерживался. Приходили М. А. Дудин, Д. Т. Хренков, Б. М. Пидемский, Б. А. Фельд, А. К. Соколов, мы с Сергеем. Это была несколько даже торжественная церемония, происходили какие-то встречи, неожиданные, удивительные, к нам подходили какие-то люди, узнавали Михаила Дудина, Сергея Орлова, читали их стихи, просили их прочесть. Однажды мы все поехали в гости к моему комбату, где собрались мои однополчане, и Орлов там пел и читал стихи, и все в этот день было освещено алым отсветом Победы, все было оправдано, и жизнь наша казалась оправданной, и снова мы были молодые, беспечные, бесстрашные, как в то лето 1941 года…