Синие звезды

Глава 1. Уил

На чистом, совершенно безоблачном небе загорались бледно-голубые звезды.

Уил шел по узкой извилистой улице, вымощенной потрескавшимися серыми булыжниками. По ее бокам тянулись низкие обшарпанные домики желто-коричневого цвета, как и все в Лиции, покрытые густым, насквозь въевшимся в них налетом аквомора, выходящего из огромных оранжево-красных труб расположенного на окраине города завода. Этот неприятный ярко-голубой дым растекался над огромной столицей, окутывая ее, словно коконом, в легкую синеватую дымку.

-Дорогу! — рявкнул кто-то сзади.

Уил инстинктивно отшатнулся в сторону, прижавшись к грязной стенке здания, рядом с которым находился.

Бричка, запряженная двумя серыми скакунами, ураганом пронеслась мимо него, под недовольное ворчание отскакивающих в разные стороны пешеходов.

Над головой заскрипели открывающиеся ставни, и Уил, недолго думая, отпрыгнул в сторону, услышав сзади плеск выливающихся из окна помоев.

Он остановился и, сняв с головы, покрутил в руках свою зеленую шляпу, на которой были нарисованы синие овалы, опоясанные толстыми неровными линиями.

Этот незамысловатый узор должен был напоминать Глаза Акилина, но из-за дешевизны шляпы он был скорее похож на каких-то съежившихся синих гусениц.

Зеленый цвет в Вистфалии символизировал начало новой жизни, и потому этот головной убор как нельзя лучше подходил к сегодняшнему празднику — Дню смены дат[1].

«Не хуже, чем у других. Главное не заляпанная. Пойдет для устраиваемого жрецами маскарада», — осмотрев шляпу, подумал Уил, не верящий в Акилина с того самого злополучного дня, изменившего его жизнь.

Как говорили жрецы, в этот день Акилин, скрытый за сияющими звездами, переводит на своих Великих часах Стрелки жизни сотворенного Им мира, решая, продолжат ли жить люди или будут уничтожены за совершенные ими грехи.

Уил взглянул на небо, на котором, ослепительно блестя, продолжали разгораться все новые и новые синие звезды, освещая своим холодным светом окутанную аквоморовой дымкой Лицию с суетящимися в ней людьми.

Глаза Акилина появлялись один раз в год в одно и то же время на один вечер, а затем исчезали, скрываемые Великой зарей.

Считалось, что в этот момент Акилин вместе со всеми жившими когда-то людьми наблюдает с неба, и когда совершаемое в мире зло переполнит Его чашу терпения, Великая заря не закроет Синих звезд, вместо этого они увеличатся в миллионы раз, и из них выйдут посланники Акилина, которые уничтожат людей.

«В чем же справедливость уничтожать виновных и не виновных? Разве одни люди должны отвечать за грехи других?» — вспомнилось Уилу, как однажды он задал этот вопрос жрецу, но тот, так и не найдя, что ответить, лишь наорал на него, прихожанина, посмевшего усомниться в верности установленных свыше догматов.

-А я тебе говорю, карга старая, Великой зари не будет. Я это нутром чую!

Услышал Уил недовольное ворчание какой-то старухи, стоящей на крыльце желто-серого домика с остроконечной крышей.

-Твое гнилое нутро только нечистых чует! Точно накаркаешь своим поганым языком конец света. Ох, накаркаешь! -сплюнув, ответила ей другая старуха, высунувшись из окна второго этажа.

-Тьфу, ведьма! — зло прошипела старуха на крыльце.

Уил рассмеялся, слушая их перебранку.

Свернув за угол, он лицом к лицу столкнулся с высоким худым, словно полено, «бродячим торговцем», держащим в руках охапку слегка пожелтевшей прессы. Торговец с сонным ничего не выражающим видом слонялся по улицам, выискивая, кому впарить свой товар.

Уил отшатнулся в сторону, не желая тратить на него время, но тот, выдавив вялую улыбку, словно прорезь на резиновой маске, перегородил ему путь.

-Добрый вечер, Вистфальские вести не желаете? Только сегодня в честь величайшего праздника невиданная скидка. Из наших газет вы узнаете правдоподобную информацию о произошедших в Вистфалии событиях, — без всякой интонации произнес заученный текст продавец.

На обложке газеты красовался портрет канцлера, улыбающегося во все тридцать два зуба, и радостно пестрел заголовок: «Победа над беспризорностью. Все бездомные дети столицы наконец-то обрели дом впервые за пятьсот лет!». Как будто подтверждая правдивость написанных слов, из-за угла вынырнул грязный босоногий мальчишка лет восьми. Беспризорник слезящимися глазами посмотрел на Уила и жалобно пролепетал:

-Подайте на пропитание.

«Бродячий торговец», увидев, что его товар неинтересен, вздохнул и удалился выискивать новых потенциальных покупателей.

Беспризорник еще раз жалобно взглянул на Уила, а затем пронзительно закашлялся, согнувшись пополам, тяжело вдыхая приоткрытым ртом воздух, задыхаясь от приступа кашля. Серый скомканный носовой платочек в руках мальчишки покрылся синими тугими, словно засахарившееся варенье, сгустками, выходящими из его груди.

Уил вздохнул, слушая его надрывающийся лай. Практически каждый житель Лиции рано или поздно сталкивался с Синей чахоткой, убившей больше людей, чем может убить любая война. Вдыхая каждый день ядовитые пары аквомора, люди медленно задыхались, чувствуя, как синяя тугая жидкость, словно камень, ложится на грудь, заполняя ее. Поэтому большинство вистфальцев не доживало и до сорока лет.

«Мы как скот, нас используют, пока мы можем работать, а потом, когда мы ослабеваем, чтобы не кормить, убивают ими же созданными болезнями» — подумал Уил. — «На что только не способны люди в стремлении заработать богатство. Кого из аристократов волнуют судьбы простолюдинов?».

Уил залез в карман, собираясь кинуть пару драхм беспризорнику.

«Мальчишка все равно умрет, но так он хотя бы умрет с улыбкой на лице, съев перед смертью сахарную трубочку», — с тоской подумал он.

Но карман оказался пуст. Уил совсем запамятовал, что истратил последние драхмы на покупку шляпы. Он, почувствовав, как на душе заскребли кошки, отвернул голову, не желая видеть умирающий взгляд ребенка.

«Эх, а когда-то я верил, что в Замерзшей Империи способны вылечить Синюю чахотку», — вспомнились Уилу его по-детски наивные рассуждения. -«Как все же мало значит человек в этом мире».

Он поднял глаза и взглянул на медленно разгорающиеся на небе великолепные синие звезды, никак не сочетающиеся с серостью раскинувшегося под ними мира, словно жемчужинки, упавшие в сточную яму.

«Если Акилин существует и подвергает на такие страдания сотворенных им людей, то зачем в него верить? Лучше просто признать, что его нет», — в который раз подумал Уил.

Дойдя до конца улицы, он оказался перед трехэтажным зданием, сделанным из красного камня — Городской Расправой Лиции. Здесь за узенькими, заляпанными синим налетом окнами располагались душные кабинеты перебирающих пыльные бумажки городских чиновников. Иногда с важным видом чиновники переходили из одного кабинета в другой, перенося охапки никому не нужных бумаг, и с гордым пренебрежением смотрели на редких посетителей, заходящих к ним, нарушающих покой их сонного бумажного царства.

Уил как никто другой знал, насколько равнодушными могут быть те, кто поклялся защищать интересы обездоленных и нуждающихся людей.

«Как же так?», — не понимая, думал он раньше. Они же для этого и пришли на работу, надев гордую форму вистфальских служащих. Пока, наконец, окончательно не убедился в том, что чиновники живут совершенно в своем мире, успешно выдуманном ими и заверенном в написанных ими же отчетах, а люди, которым они должны помогать, не более чем назойливые мухи, пытающиеся нарушить их покой.

Послышался щелчок, дверь красного здания резко распахнулась.

Оттуда вывалились несколько снаряженных ведрами и тряпками смуглых рабов-эвенков, имеющих густые косматые брови, свисающие на узенькие глазки, и непропорционально выпяченные вперед подбородки, делающие представителей этого народа степных дикарей настоящими уродцами.

Эвенки жили на самой западной границе Вистфалии. Совершая быстрые грабительские набеги на малые государства, оставшиеся от некогда великой Иннатской империи, эвенки выходили к пограничным крепостям Вистфалии, где особо неудачливые из них, попав в плен, были вынуждены оставаться в рабстве до конца своей жизни.

В вистфальских городах рабами были не только они, но еще и вильменцы, ягоны, иньянки и другие не вистфальские народы, присоединенные к их королевству.

Положение же собственных вистфальских крестьян было не лучше: их покупали и продавали, проигрывали в карты, обменивали на нужный товар, кораблями отправляя за границу.

Единственная причина отсутствия их в качестве рабов в городах была в том, что это могло вызвать ненужные вопросы у городских обывателей, которые бы видели рабов не чужеземцев, а таких же вистфальцев, как и они сами. А чужеземные рабы, наоборот, внушали национальную гордость, показывая, что вистфальцы — народ господ, о котором заботится верховная власть. Даже объявления о продаже вистфальских крестьян не печатались в газетах, создавая видимость национального единства. Да, одной из главных проблем Вистфалии было скрывать и стыдливо замалчивать проблемы, а не решать их.

За рабами шел, попыхивая трубкой, тучный городской чиновник, одетый в синий с золотыми вставками камзол.

-Тупые уроды! Ну, объясни, мне, бездарь, куда ты это понес? — гневно заорал он на идущих впереди эвенков.

Рабы, прислонив к зданию деревянную лесенку, стали оттирать покрытую синей копотью красующуюся над входом надпись: «Добро пожаловать! Городская расправа Лиции. Обращайтесь по любому вопросу, мы всегда рады вам помочь!» — торжественно гласила она.

Стражник продолжал ворчать на рабов, костыля, на чем свет стоит не отмывающийся синий налет:

-Здесь может соизволить поехать сам его величество или его светлость канцлер, и вы хотите, чтобы они увидели заляпанную табличку?

Рабы, разумеется, ничего не хотели: ни чистую табличку, ни довольное выражение его величества от созданного для него красивого представления, показывающего, как развивается страна в его мудрое царствование. Не хотели они стоять, выдавливая восторженные улыбки, и на ломаном Вистфальском расхваливать соизволившему обратить на них внимание сановнику, как прекрасно живется им в этой стране. Такую чудесную жизнь они и представить не могли в своем диком лесу, а в реальности сами эвенки только и мечтали сбежать из этого «рая». Да и не только эвенки, по правде говоря, но и значительная часть коренных вистфальцев мечтала о том же самом.

Тем временем чиновник отмахивался, словно от надоедливой мошки, от какого-то взмокшего от волнения старика, пытающегося зайти в Городскую Расправу.

-Меня ограбили! — не унимаясь, кричал дед. — Я требую, чтобы грабителя поймали! Пятисот драхм, господин чиновник, пятисот, и все пропало, пока я ходил сидеть с внуком! Это были все мои деньги, как я доживу до конца месяца?

-Затянув пояс, -проворчал в ответ городской служитель. — Мы закрыты на праздник, приходите потом.

-Это вам легко говорить, — дед бросил взгляд на выступающий из-под формы живот чиновника. Завтра, черт бы их побрал, сукиных детей, грабители уже будут далеко, а мне чаво делать, подохнуть с голоду?

Чиновник, перехватив брошенный на его живот взгляд, перекосился от недовольства.

-Я занимаюсь предпраздничной очисткой города, ваше ограбление меня не волнует, — зло проворчал он.

Дед замахал руками, что-то объясняя стражнику, продолжая бесполезный спор.

У наблюдающего за этой сценой Уила нахлынули неприятные воспоминания детства, которые он, покачав головой, тут же отбросил прочь: «Кого тут винить? В Вистфалии можно надеяться только на себя» — с легкой тоской подумал он.

Наливаясь синевой, звезды стали еще ярче. Это означало, что Великий праздник начнется уже совсем скоро, и потому Уил ускорил шаг. Вскоре он оказался перед покосившимся на левый бок домиком, стоящим в зарослях крапивы.

Рядом с крыльцом в свободном бледно-зеленом сарафане с вплетенными в светлые волосы синими камушками стояла его жена Лика. Ее живот, выпирающий из сарафана, был хорошо виден издалека, и Уил, взглянув на него, улыбнулся своему еще не родившемуся ребенку.

Лика, заметив его улыбку, улыбнулась мужу в ответ:

— Я тебя уже заждалась, — прошептала она, взглянув на Уила.

-Прости, — взяв за руку супругу, ответил он. — Работа будь она не ладна. Даже в священный праздник нашим хозяевам кажется, что денег им все еще недостаточно.

-Я знаю, — грустно ответила Лика, — но так хочется провести время вместе, как в детстве. Уже скоро наша жизнь не будет прежней.

Уил вздрогнул: мысль о том, что он в ближайшее время станет отцом, пугала его. Заметив напряжение на лице супруга, Лика, желая переключить его мысли, дернула мужа за ободок шляпы, так что она закрыла Уилу глаза.

-А тебе идет праздничная шляпа, ты в ней солидно выглядишь! — с наигранной легкостью засмеялась Лика.

-Как будто с карнавала сбежал, хоть детей развлекай, –усмехнулся Уил. — Лицо синее, шляпа зеленая, был бы еще красный нос и вообще красавец.

Они засмеялись. Его смех перешел в приступ кашля, и Уил, содрогнувшись всем телом, выплюнул синий сгусток, скопившегося в легких аквомора.

-Мне кажется, этот город проклят, здесь мы постоянно теряем тех, кто нам дорог, — вздохнула Лика, с тревогой взглянув на закашлявшегося мужа. — И я боюсь… Мне страшно за судьбу нашего малыша.

Уил, все еще тяжело дыша, взял супругу за руку, а затем прижал к себе, как прижимает родитель своего ребенка, желая уберечь от опасностей этого мира.

-Мы должны верить только в хорошее. Его детство будет в тысячи раз лучше нашего, — погладив жену по животу, произнес Уил. — Я клянусь тебе в этом, моя дорогая.

«Как бы я хотел, чтобы наша жизнь прошла в другом месте, и мой ребенок никогда не видел этого ужаса. Но кому мы нужны?» — подумал он, еще сильнее прижимая к себе жену, которая была для него всем: и любовью, и другом детства, и просто единственной близкой душой в этом сером жестоком мире.

-Главное верить в хорошее, — произнес Уил, сжав теплую руку супруги.

И, видя, как от его слов на лице Лики проблескивает улыбка, он, как всегда, почувствовал охватывающую его радость. Ее улыбка была главным сокровищем, какое только мог себе представить Уил.

-Я знаю, — тихо ответила Лика и, почувствовав легкое шевеление в животе, прошептала: — Как жаль, что наши родители не дожили до этого дня и никогда не увидят нашего малыша.

Перед глазами Уила предстало лицо матери, когда он видел ее в последний раз.

-Говорят, каждый когда-то живший на этом свете человек сегодня смотрит на тех, кто ему дорог, — произнес Уил, тоже прислонив руку животу супруги, почувствовав шевеление малыша. — Они его увидят, точно увидят, главное не переживай.

А сам тем временем подумал: «Ничего они не увидят… Наши родители давно обратились в прах, и хочешь признавай, хочешь нет, но это есть горькая правда жизни».

Лика согласно кивнула головой, когда как в уголках ее глаз заблестели капельки слез.

-Как красиво! Словно тысячи переливающихся жемчужинок! — подняв голову, заворожено произнесла она, глядя на раскинувшееся над ними бескрайнее небо, на котором, освещая землю, горели своим холодным светом синие звезды. -Это великолепно! Такую красоту способен создать лишь Акилин! Интересно, может ли быть в жизни что-то красивее, чем это?

-Ты, — поцеловав жену, ответил Уил. — А это всего лишь мерцающие точки на небе, ничуть не лучше, чем камушки в твоих волосах.

Лика вздохнула:

-Я знаю, ты не веришь в Акилина, но просто признай, что это великолепно.

-Это великолепно, — нехотя проворчал Уил.

«Даже слишком великолепно для этого серого мира».

Они взялись за руки и, вскоре смешавшись с потоком спешащих на праздник горожан, оказались на площади, раскинувшейся вокруг белоснежного каменного храма, посвященного Акилину.

Над храмом, устремившись ввысь, возвышался зеленый купол, на котором были нарисованы синие человеческие глаза, пристально, с легким презрением смотрящие на находящихся внизу людей, как господин смотрит на своих неразумных рабов.

На площадке перед входом стоял одетый в традиционный зеленый бархатный кафтан жрец. Это был неприятного вида коротенький и толстый старичок с желтыми, цвета соломы волосами.

Люди, заметив жреца, падали на колени в благоговейном трепете, боясь поднять на него глаза, словно перед ними было божество.

А какая-то старуха, глядя на разукрашенный десятками драгоценных камней кафтан жреца, подняв к небу руку, пролепетала:

-Спаси нас от гнева Акилина, Отче!

«Лучше уж надеяться на себя, чем на этого маскарадного бога», -подумал Уил, глядя на разряженную толпу вокруг себя.

Тем временем жрец заговорил:

-Молитесь, чтобы всевидящий Акилин еще раз ниспослал свою милость, продемонстрировав нам, жалким рабам, недостойным даже называть его имени, Великую зарю. Только Ему, Небесному Господину, позволено решать, достойны ли мы, грешники, жизни в сотворенном Им мире или нет…

Уила пихнули, и он, повернув голову, увидел одетого в лохмотья калеку, который, тяжело опираясь на трость, пытался собрать милостыню в толпе. Вместо правой ноги у него торчала деревянная палка, и он, постоянно спотыкаясь, громко цокал, ударяясь о камни мостовой.

Кто-то захихикал, ткнув пальцем в сторону безногого, кто-то кинул ему в кружку горсть ничего не стоящих медных монет.

Лика, наблюдая за калекой, дернула мужа за руку, желая обратить на себя внимание:

-Нет у нас лишних драхм, чтобы переводить их на каких-то бродяг, -проворчал Уил.

Лика жалостливо взглянула на мужа.

-У нас совсем нет денег, чтобы помочь ему. Мы должны думать только о нашем малыше, — видя расстроенный взгляд супруги, произнес Уил, прижав ее к себе.

Лика тихонько вздохнула:

-Отца бы это порадовало, сейчас он видит нас с неба.

Хриплый голос жреца продолжал разлетаться над площадью:

— Каждый шаг, каждое движение, каждую мысль видит Акилин. И, видя злость, ненависть, корысть в сотворенном Им мире, Акилину больно. Он переживает за каждого из нас.

То и дело спотыкаясь, под негромкие смешки зевак калека продвинулся вперед, к храму, туда, где стояло несколько десятков, пришедших на праздник аристократов, с презрением смотревших на простолюдинов позади себя.

-Мы, сотворенные Акилиным, можем сделать мир лучше. Ведь главное в жизни — не богатство и власть, а милосердие и помощь ближнему. Бедный или богатый, крестьянин или лорд — все мы равны перед взором Акилина. Лучше истратить богатство, накормив бездомных, чем купить на него пурпурные шелка!

Послышался глухой удар и звон катящихся по площади монет.

-Куда лезешь, собака? — проорал стражник одного из аристократов, со всей силы стукнув безногого по лицу. — Господа не любят, когда у них клянчат!

Молодой аристократ, чей стражник ударил калеку, не обратил на это никакого внимания, продолжив оживленный разговор с другом.

-Пятьдесят тысяч драхм за шляпу, ну ты черт, практически святой! — похлопав друга по плечу, восторженно произнес он.

-А то! — ответил ему друг.

Безногий отполз в сторону, зло прошипев:

-Разве для этого я проливал кровь за Вистфалию? Для этого я воевал за страну, которая, когда я стал калекой, бросила меня на произвол судьбы?

-Не мешай молиться, — шикнул на него кто-то из стоящих рядом.

-Всем я мешаю, — обиженно пробубнил в ответ калека. — Как кровь проливать, то ты первый, а как потом помогать — всем лишний!

В Вистфалии не было редкостью, чтобы человек, насильно оторванный от родных мест под высокие лозунги защиты родной земли, отправлялся на чужбину, а после, израненный и избитый, оказывался брошен на произвол судьбы. Кого интересует поломанная, ставшая бесполезной пешка в великой игре господ?

Голос жреца перебил обиженное бормотание безногого:

-Все мы, искренне верящие в Создателя, равны в своем служении Акилину, в своей любви к сотворенному им миру и порядку.

Синие звезды стали еще ярче, и жрец, взглянув на небо, негромко запел древнюю молитву, написанную на старо-иннатском языке, языке народа, от которого предки вистфальцев столетия назад переняли веру в Акилина.

Уил повернулся к жене, но та не обратила на него внимания. С намокшими от слез глазами. Лика что-то негромко шептала, глядя на бледное вистфальское небо.

И он, вздохнув, отвернулся от супруги.

Бричка с открытым верхом, запряженная двумя гнедыми скакунами, неслась по мощеным улицам, заставляя чертыхаться попадающихся навстречу пешеходов.

Рядом с ней одетый в черный бархатный фрак, скорее предназначенный для бала, чем для верховой езды, на белоснежном породистом коне ехал молодой лорд.

Он со скучающим видом смотрел по сторонам, делая вид, что не имеет никакого отношения к ехавшей в бричке семье: жене, некрасивой молодой женщине с рябым лицом, и двум детям, сидящим у нее на руках.

Мимо проехала карета. Взгляд лорда задержался на спине сидящей в ней молодой аристократки. Девушка, заметив, что на нее смотрит сам Алекс де Янов, застенчиво улыбнулась и украдкой, чтобы не заметили родители, бросила молодому красавчику воздушный поцелуй.

-Мог бы и с нами поехать, — недовольно проворчала супруга Алекса, наблюдая за взглядом мужа.

-Мужчины в каретах не ездят! — огрызнулся лорд в ответ.

-С друзьями мужчина может ехать в карете, а с нами нет.

Алекс отвернулся в сторону, пропустив эту реплику мимо ушей.

-Мы скоро приедем? Я устал! Хочу цветной бумбум, вы обещали! Обещали! — прохныкал сидящий в бричке малыш.

-Какой нетерпеливый! — передразнила сестра, показав язык.

-Мама чего она дразнится? -снова закапризничал мальчик. — Я хочу пить, я устал!

Лорд ускорил шаг своего коня, не желая слушать капризы детей.

-Хорошо, если мы успеем приехать хоть к окончанию праздника, -проворчала супруга Алекса, поглаживая хнычущего сына по голове. — И почему только ваш папа ведет себя, словно барышня на выданье?

Лорд не обратил на жену никакого внимания. К своей некрасивой супруге Алекс испытывал лишь отвращение.

Отцепив одной рукой поводья, он достал из нагрудного кармана маленькое продолговатое зеркальце и, посмотревшись в него, слегка поправил свою безупречную прическу и бабочку галстука.

Единственное, что можно сказать точно, красоты Алексу было не занимать. Высокий, подтянутый блондин с правильными чертами лица и большими бездонными зелеными глазами, он производил неотразимое впечатление на аристократок Лиции, заставляя трястись от ярости их родителей и мужей.

Они подъехали к при храмовой площади, где, упав на колени, слушая молитву жрецов, стояли люди.

-Господин, здесь лучше спешиться, — произнес кучер, обращаясь к лорду.

-Не учи ученого, — огрызнулся Алекс в ответ.

Словно ребенок, стремящийся туда, где его ожидает приятный сюрприз, лорд устремился на площадь, со всей силы подгоняя своего коня.

«Это Алекс, это же сам Алекс», — послышались вздохи стоящих у храма аристократок, наблюдающих за молодым красавчиком, который, обворожительно улыбаясь, демонстрировал свое умение езды: то ускорялся, то вилял зигзагами из стороны в сторону, то поднимал животное на задние лапы, заставляя недовольно ворчать и отползать в сторону попадавшихся на его пути людей.

Некоторые простолюдинки, тоже подняв глаза, с завистью смотрели на незамечающего их молодого лорда. Но для Алекса они были не более чем жалкие букашки, не стоящие ни единого его взгляда. И простолюдинкам не оставалось ничего другого, как, горько вздохнув, сделать вид, что они погружены в молитву.

Мнение наблюдающих за лордом де Яновым младшим, как обычно, разделилось. В отличие от завороженно смотрящих девушек, мужчины и пожилые дамы, глядя на него, высказывали недовольство, не понимая, что можно найти в этом белобрысом наглом выскочке.

Алекс поднял коня на дыбы. Восхищенные возгласы женщин заполонили площадь. Скакун слегка качнулся вперед, и лорд, не удержавшись в седле, со всей силы пнул вылетевшей из стремени ногой испуганно заржавшее животное.

Из нагрудного кармана выпало, со звоном разбившись о тротуар, маленькое карманное зеркальце. Кто-то хихикнул. Взбешенный лорд с силой хлыстнул опозорившую его клячу.

Конь, ошалело заржав, сбросил с себя нерадивого седока и рванулся вперед, словно смерч, топча попадающихся на пути людей.

Люди кричали и метались по площади, наваливались друг на друга, не желая быть раздавленными. Кругом слышались крики ужаса, стоны и плач, словно это было поле боя.

-Лика! — в ужасе закричал Уил, видя, как на супругу несется ошалелая кляча.

Он рванулся к жене, но какой-то грузный старик с вытаращенными от страха глазами перекрыл путь, мешком навалившись на него.

Лика попыталась отскочить в сторону, но ее кто-то толкнул, и она, споткнувшись об выпирающий из-под платья живот, упала, растянувшись на мостовой. Копыта ошалелого скакуна пронеслись по ее спине, превратив тело девушки в кровавое месиво.

Уил застыл, оцепенев от произошедшего. Откуда-то издалека до него донеслись приглушенные возгласы:

-Да остановите же коня, иначе он всех передавит!

А какая-то старуха, подняв к небу руки, запричитала:

-Ох, дурной знак. Ох, дурной! Покарает нас грешников Акилин!

Какой-то мужчина схватил с земли палку и, врезав со всей силы по голове бегающему с безумными глазами коню, свалил животное. Под несколькими сильными ударами конь шлепнулся на землю и затих.

Люди стали приходить в себя, и те, у кого никто не пострадал, вскоре вернулись к прерванной молитве, не имея ни малейшего желания вникать в чужое горе.

Уил растерянно, словно не веря в произошедшее, смотрел на лежащую перед ним мертвую супругу. Ее широко раскрытые глаза застывшим взором глядели в небо, как будто провожая, улетающую к ослепительно синим звездам душу.

Уил трясущейся рукой дотронулся до заляпанных кровью светлых волос Лики, с трепетом прижал их к себе, словно желая заново вдохнуть в нее жизнь.

Виновник произошедшего при падении отделался лишь несколькими ушибами, и, встав, бросил долгий печальный взгляд на своего погибшего коня, а затем украдкой, словно нашкодивший ребенок, двинулся к бричке, где сидела его семья.

Алекс, не заметив лужицу крови, поскользнулся и, споткнувшись, встретился с Уилом лицом к лицу. Молодой лорд негромко чертыхнулся, глядя на свои заляпанные кровью туфли, собираясь двинуться дальше.

Пред заплаканным взором Уила предстало лицо убийцы, и он, не помня себя от ярости, схватил того за грудки.

-Что ты наделал, урод? — на всю площадь заорал Уил.

Люди стали поворачиваться в их сторону, и Алекс, не желая быть в центре внимания, попытался отделаться от схватившего его пострадавшего.

-Пожалуйста, потише, уважаемый, — негромко произнес лорд, освобождаясь из объятий Уила. — Я понимаю вашу боль…

Уил истерически расхохотался ему в лицо.

Алекс искривился от недовольства, но попытался сохранить спокойствие в голосе.

— Прошу вас, успокойтесь, истерикой горю не поможешь.

— Ты убил ее, убил! И сейчас ты предлагаешь мне просто успокоиться?

Лорд вытер прилетевшие на лицо слюни и, все еще стараясь сохранять спокойствие в голосе, проворчал:

-Давайте вести себя как цивилизованные люди. Все расстроены, но никто не виноват в случившемся…

-Никто, говоришь? Совершенно никто? Ни ты, ни твоя бешеная кляча? — прорычал Уил, схватив убийцу за руку, поворачивая его туда, где лежал обезображенный труп. — Лика сама себя убила? Сама? Я тебя спрашиваю!

— Больно вообще-то! — заорал Алекс в ответ, резко вырвав свою руку. Он брезгливо отряхнулся, словно только что до него дотронулась бездомная собака.

-Тебе больно? Ты лишил меня семьи, а я должен поберечь твою ручку?

Алекс окончательно вышел из себя.

— Светозар погиб! Ты хоть понимаешь своими куриными мозгами, сколько он стоил? Несколько десятков жизней таких, как ты, не покроют эту потерю! Ой, он лишился семьи, бедненький. А ты думаешь, я доволен, что так провел этот праздник?

Уил, сжав кулаки, кинулся к лорду, собираясь треснуть по наглому усмехающемуся лицу убийцы. Но подоспевшие городские стражники удержали его, предотвратив драку.

На лице лорда промелькнул легкий испуг:

— Давай без рукоприкладства, псих!

И Алекс, с опаской озираясь, на покрасневшего от ярости, испачканного в слезах и крови Уила, двинулся к бричке.

— Убийство Лики не сойдет тебе с рук! Я добьюсь справедливости! –что есть мощи проорал ему вслед Уил.

— Справедливости? — рассмеялся молодой лорд. — Тогда это не ко мне, могу посоветовать хорошего доктора для душевно больных.

-Тебя казнят, ты испытаешь ту же боль, что причинил мне! Ты пожалеешь, что вообще родился на свет! — чувствуя, как ярость заполняет образовавшуюся в душе пустоту, проорал Уил.

Алекс усмехнулся:

-Мечтать не вредно!

-Ты думаешь, я буду смотреть, как убийца моей семьи безнаказанно ходит по земле?

— Не смотри. Можешь побиться головой об стену, отпустит! — съязвил в ответ де Янов младший.

Еще несколько мгновений назад восхищенно смотревшие на Алекса молодые аристократки стояли, потупив глаза, не имея ни малейшего желания смотреть на своего кумира.

Испачканный в крови, в порванном фраке молодой лорд забрался в бричку.

-Поехали отсюда, — ни на кого не глядя, буркнул он кучеру.

-Мужчины же в каретах не ездят, — усмехнувшись, спросила супруга.

-Отстань, — огрызнулся Алекс в ответ.

Легкий монотонный дождик негромко стучал по ставням, поливая немногих прохожих, быстро пробегающих по пустынным улицам вечерней Лиции.

Уил сидел в небольшой комнате, освещаемой горящими по стенам свечами, от волнения переминаясь с ноги на ногу, ожидая того, к кому он пришел.

Дверь распахнулась, в нее вошел хозяин — мужчина средних лет с густыми рано поседевшими волосами.

— Извините, что заставил ждать, дела, — уставшим голосом произнес он. -Так что вы хотели?

Уил затеребил рукав своего дождевого плаща.

— Неделю назад погибла моя супруга. Ее во время праздника буквально раздавил конь лорда де Янова младшего. Возможно, вы читали об этом инциденте в газетах…

Собеседник кивнул головой:

— Что-то подобное мне уже доводилось слышать. Глубоко сожалею тем, у кого кто-нибудь пострадал в этом несчастном случае.

— Какой же это несчастный случай? –Уил подскочил с места. — Это наглое убийство! Хотел вас нанять, чтобы вы доказали вину этого урода!

Адвокат усмехнулся:

— Вы хотите, чтобы я выступил против лордов де Яновых? Ищите дурака, который будет с ними судиться в другом месте.

-Но я вам заплачу…

-Сколько?

-Двадцать тысяч драхм, лишь бы убийца понес заслуженное наказание, -ответил Уил, прикидывая, сколько он сможет взять денег у ростовщиков, навсегда распрощавшись со своим домом… Жизнь без Лики не имела для него никакого смысла.

— Сожалею, что вы лишились супруги, но двадцать тысяч драхм не стоят того, чтобы меня не допустили ни к одному делу. У меня тоже есть семья, и ее надо кормить.

— Лошадь этой твари раздавила и покалечила кучу людей, об этом писали в газетах, есть десятки свидетелей. Как это можно не доказать? За что, черт побери, вас накажут?

Адвокат вздохнул.

— Проживи с мое, мальчик, поймешь, что значит вистфальское правосудие. Возможно, в Лиции и есть парочка адвокатов, которым по зубам лорды де Яновы, но их нужно искать точно не здесь, в этих трущобах, они живут во дворцах. У тебя не хватит денег даже на то, чтобы они тебя просто приняли. Поэтому наберись терпения, постарайся принять эту утрату, найди ради кого жить. В суде ты не добьешься справедливости.

Уил горько усмехнулся:

-Как ее добиться, когда кругом одни трусы!

-Лезть в подобные тяжбы для меня сущее самоубийство. Еще раз соболезную вашему горю, но мне нечем вам помочь.

Уил побелел и, пошатываясь, вышел на улицу. Это был последний адвокат, к которому он еще не успел обратиться.

Он вернулся домой и, не раздеваясь, плюхнулся на пол, облокотившись к холодной стене. Уил закрыл глаза, слушая стук моросящего за окном дождя.

Сил шевелиться не было. Слезы, выплаканные за прошедшую неделю, окончательно иссякли, заполнив грудь лишь неприятной пронизывающей до костей тоской.

Уил задремал, провалившись в серые, блеклые сновидения. Мокрая одежда неприятно прилипла к телу, покрывшемуся гусиной кожей.

«Надо бы переодеться, а то застужу легкие», — пронеслась в его голове вялая мысль.

«Застужу и застужу, кому от этого станет хуже?», — также вяло ответил внутренний голос.

«Никому, а этот козел только рад будет, если ты сдохнешь, так и не дойдя до суда», — подумал Уил, чувствуя, как внутри вновь закипела ярость, заставившая его встать.

Раздевшись, он завернулся в белый шерстяной плед с нарисованными на нем синими луговыми незабудками.

«А ведь это были любимые Ликины цветы», — подумал он, и от нагрянувших слез ему стало тяжело дышать.

В дверь резко постучали.

— Ну и кого еще принесла нелегкая, — проворчал Уил себе под нос.

На пороге стоял его старый знакомый Антон. Это был пухлый несуразный парень с длинными волнистыми волосами, торчащими клоками из-под съехавшей на бок шляпы. Известный во всей округе картежник, мошенник и прохиндей должный всем и каждому Антон вызывал мало доверия, и потому, несмотря на дружбу в прошлом, Уил старательно избегал общения с ним.

— Ну, заходи, коль пришел, — буркнул Уил, запуская незваного гостя в дом.

Антон юркнул в комнату и, потупив глаза, стал переминаться с ноги на ногу, не зная с чего начать разговор.

— Соболезную, — выдавил он из себя.

Уил, сверля гостя глазами, ничего не ответил, ожидая, что последует дальше. Зная Антона, он не верил, что тот пришел лишь для того, чтобы посочувствовать горю старого друга.

— Я понимаю, у тебя горе… — продолжил Антон. — Но, если не секрет, куда ты думаешь вложить полученную компенсацию?

— Какую, к черту, компенсацию? — выругался Уил.

Антон от удивления округлил глаза.

-Так ты думаешь судиться с ним?

Уил утвердительно кивнул головой.

Антон всплеснул руками.

— Ты всерьез думаешь добиться наказания для лорда Янова младшего? Я тебе вот что скажу, ты идиот!

Уил лишь криво усмехнулся.

— Ну, отправят этого лорда на годок в ссылку, тебе легче станет?

— В том инциденте погибли три человека, семеро стали калеками.

— И что? — перебил Антон. — А как, собственно, они погибли? Он им перерезал глотки? Нет. Конь молодого лорда случайно взбесился, ринувшись в людскую толпу, а тот лишь не смог его остановить…

— Но ведь это же не правда!

— Нет, это часть правды, но именно та часть, которую захочет увидеть суд. Лорд де Пеленгюр пьяный выкинул кучера из повозки и сел порулить сам. Восемь человек лишились жизни под его колесами. И что суд? Отправил лорда на два года в ссылку, но не прошло и месяца, как он уже вовсю щеголял в столице. А тот, кто был поумнее, примирился с этим лордом до суда, взяв с него не плохую компенсацию.

— Это было в тот раз, когда ты выдавал себя за родственника пострадавшего и чуть было не отправился в Аквоморий?

Щеки Антона налились румянцем.

— Говорю, бери компенсацию!

-Хватит! Не нужны мне его поганые деньги, я добьюсь справедливости!

-Дурак, ну какой же ты дурак! — активно жестикулируя руками, выругался Антон.

Уил указал ему на дверь.

Антон, поняв, что переборщил, потупил глаза и сочувственно произнес:

-Я понимаю твои чувства, мне тоже очень жаль Лику. Но подумай сам, вряд ли бы она хотела, чтобы ты вступил в бесполезную борьбу вместо безбедной жизни. Я говорю тебе это как твой единственный друг.

— Как мой единственный друг, ты мог бы и поддержать меня.

— Я за этим и пришел, указать тебе единственно верный путь! Ты бы мог мне помочь расплатиться с долгами, а потом я знаю, куда можно выгодно вложить драхмы, мы бы зажили богато.

— Пытаться наживаться на горе старого друга очень нехорошо, — усмехнувшись, перебил Уил.

— Ничего ты в суде не добьешься, — сплюнув, проворчал Антон — Дурак, ты Уил, редкостный дурак.

И он, еще раз сплюнув, вышел из дома, захлопнув за собой дверь.

Уил закрыл глаза и, слушая монотонный стук дождя по ставням, не заметил, как провалился в сон.

— Может, вернемся, поздно уже? — взглянув на Уила, взволнованно спросила Лика.

Уил глубоко вздохнул, почувствовав ночную свежесть, смешанную с терпким запахом дикорастущих трав.

Лишь здесь, в рощице за городской стеной Лиции, не чувствовался этот неприятный кислый запах аквомора, насквозь пропитавший воздух огромного города.

— Неохота, — ответил мальчик, распрямляя ноги, слушая хруст ломающегося при этом сорняка.

Сидеть на земле было прохладно, но уходить не хотелось. Надышавшись за день аквомором, Уил только здесь не чувствовал, как зловонный дым заполняет его легкие.

Девочка присела рядом и, ничего не говоря, стала вместе с ним молча смотреть на темно-синее, без единого облачка ночное небо.

Мальчик с наслаждением втянул свежий воздух, но в этот момент со стороны города подул ветер, принеся зловонный запах аквомора.

Уил закашлялся, закрыв рот рукой.

— Понимаю, — грустно произнесла Лика. — Я даже просто пройти не могу рядом с этими зловонными трубами не то, что находиться там целый день.

— А скоро и здесь аквомор будет, — ответил Уил, осматривая окружающий их лесок и несколько заброшенных домиков, стоящих за городской стеной. — Города им мало, так они за его пределы гадить пошли! — выругался мальчик.

Лика взглянула на него своими большими зелеными глазами.

— Скоро и этого лесочка не станет. А тебе надо дышать свежим воздухом, иначе ты задохнешься!

Уил вздохнул.

— Все рано или поздно умрут от этой кислой гадости: и растущие здесь молодые деревца, и жители Лиции, и вообще все на этом свете.

— Нам еще пока рано умирать, — перебила его Лика. — Все равно я не понимаю, как ты можешь целый день копаться в этих зловонных отходах! Это же яд!

— Ты сама все знаешь, — грустно ответил мальчик.

— И все равно не понимаю!

— Ты когда-нибудь была в Синем госпитале?

Девочка потупила взгляд, отрицательно покачав головой.

— А я был, когда туда попал мой отец, и никогда не забуду этого зрелища. В воняющем гнилью воздухе, облепленные стаями мух, насквозь проеденные аквомором, люди, словно дрова, валяются на грязном полу, медленно задыхаясь под тяжестью проникшего в них аквомора, и никто даже не пытается им помочь, словно не слыша их кашля и стонов.

Лика поморщилась.

-И вот сейчас моя мать тоже скоро окажется там. А я не допущу, чтобы она умерла! Не допущу, слышишь, не допущу! — сжав кулаки, прокричал Уил.

— А если не существует никакой Слезы Акилина, если это просто выдумки, легенда, придуманная взрослыми? — тихо спросила Лика.

«Синяя чахотка не лечится» — чуть было не вылетело у нее.

— Нет, Его слеза существуют — топнул ногой мальчик. — Я верю, по-другому просто не может быть! Не мог же Акилин не дать никакой возможности людям избежать смерти! А в Замерзшей империи я отдам Его Слезу бессмертным лионджам, которые за это вылечат мою маму. Только туда нужно попасть, а она далеко-далеко на Севере, дальше всего, практически на самом краю земли.

-Но это всего лишь легенда, — заметила Лика. «Или сказка», -не стала добавлять она.

-Но никакой другой надежды, кроме этой легенды нет. Говорят, именно они придумали аквомор, и только они могут помочь

-Но если, ища ее, заболеешь ты? — всплеснув руками, закричала Лика.

-Не заболею, — успокаивающе ответил Уил. — Я крепкий, со мной ничего не случится.

— Но посмотри на себя, за эти дни ты весь посинел! А этот кашель.

Уил засмеялся:

— С синим другом ты не будешь водиться?

— Не смешно, я же ведь за тебя волнуюсь, — недовольно проворчала девочка.

— В случае чего в Замерзшей империи и мне помогут, Слеза Акилина очень дорого стоит.

— А почему никто другой ее не нашел и не вылечился?

— Для этого надо верить, верить всем сердцем, и желание должно быть добрым, только тогда Акилин поможет.

Лика тяжело вздохнула:

— Когда же уже наступит время, когда не нужно будет делать эти ядовитые мечи, чтобы одни люди убивали других?

— Никогда, — ответил Уил, рассматривая колышущиеся на ветру деревья. — Люди воевали и будут воевать, так же, как и добывать для этого аквомор. Никто не берет в расчет судьбы простых людей, мы для них не более чем просто мусор.

— Но есть же люди, которые верят, что, однажды, все будет иначе. Наступит день, когда не будет этого ядовитого дыма, над нами будет светить яркое солнце, и все злодеи, подлецы и лицемеры, мешающие нам жить, исчезнут.

— Глупые мечтания, — перебил Уил. — Никогда такого не будет.

-А мой отец говорит, что будет! -насупилась девочка.

-Многие твоего отца считают чудаком, наверное, все поэты такие странные.

-Он не чудак! — огрызнулась в ответ Лика. А затем грустно добавила: — Хотя мама считает также. Но я его люблю не чуточку не меньше от этого!

Уил вздохнул, он хорошо знал ее отца, вечно ноющего, ворчащего, огрызающегося на каждое слово. Для него оставалось загадкой, как с таким человеком можно общаться.

«Скорее всего, с ним общаются просто из жалости» — каждый раз думал мальчик, встречаясь с ее отцом, который, ко всему прочему, был калекой, потерявшим во время войны правую ногу.

— Но в последнее время он стал совершенно не возможным, — опустив глаза, снова заговорила Лика. — Его стихи никто не берет, Свободные типографии закрываются одна за другой. Все это вгоняет его в жуткое уныние, и он целыми днями, говорит какую-ту чушь.

В этот момент от подувшего ветерка неприятно заскрипели ссохшиеся ставни одного из заброшенных домов.

— Мой отец считает, что за ним следят «невидимые защитники его величество» и желают его похитить. Он не может спать по ночам, все его мысли заняты этим бредом!

Ставни громко хлопнули, заставив детей поежиться. Дети с опаской взглянули на заброшенный дом позади себя. И Уил, погладив Лику по голове, успокаивающе произнес:

— Никто никого не похитит. Я сильный и не дам, чтобы нас обижали!

Девочка засмеялась. Но затем вновь потупила глаза.

— Все считают, что это чушь, все! А папа нет! Заладил и все тут! Мне страшно, я боюсь, что он сойдет с ума. Помню, раньше он мне сказки читал, — чуть не плача, продолжила Лика. — Истории интересные рассказывал, играл со мной, а теперь только и говорит про какое-то дело всей его жизни, ругается, если мы отвлекаем его от написания величайшего произведения, которое изменит Вистфалию. Только как какой-то стих может изменить страну? А еще он боится, что не успеет его дописать, папа думает, что его кто-то преследует…

-У каждого свои тараканы в голове, -попытался успокоить ее Уил. — И у твоего отца это пройдет.

Девочка вздохнула, глядя куда-то вдаль, где над еще спящим городом начинал разливаться синий дым.

-Хотела бы я родиться в другом месте, в мире о котором мечтает мой отец.

-Но тогда бы мы не были друзьями. Разве отсутствие синего дыма лучше, чем наша дружба? — улыбнулся Уил.

Лика улыбнулась в ответ, отрицательно замотав головой.

— А я бы мечтал родиться в мире, где бы я мог стать великим воином. Прям так и представляю, как переливается мой синий меч, прежде чем нанести справедливое правосудие моим врагам.

-Не хотела бы я, чтобы мой друг стал убийцей, — поморщилась Лика. -Справедливое или не справедливое, это все равно будет убийство, и получать за это славу и почет мерзко.

-А как же легендарные народные защитники, вроде Джо Вьёна? Они же уничтожали своих врагов, только делая это по справедливости.

-Одно дело сказки, другое реальная жизнь.

Девочка взглянула на светлеющее на востоке небо, где бледной розовой полоской забрезжил рассвет:

— Кажется, пора домой, совсем засиделись сегодня. А то скоро проснутся родители.

Мальчик кивнул головой, с тоской подумав: «Если в течение нескольких дней я не найду Слезу Акилину, моя мама уже никогда не проснется».

Дети прошмыгнули по безлюдным улицам, громко топая по каменной мостовой и изредка закашливаясь от неприятного кислого запаха, висящего в воздухе. По мере их приближения к дому в воздухе сначала неявственно, а затем все сильнее и сильнее стал появляться неприятный запах гари.

Лика истошно закричала, Уил почувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Их дом превратился в обуглившиеся развалины. Разрушенное строение мрачно смотрело на них своими почерневшими, ввалившимися внутрь стенами.

— Ой, милки! А мы уж думали, вы погибли, — увидев детей, произнесла вышедшая из соседнего дома старуха. — Никто в том пожаре не выжил, никто. И как только теперь вы будете…

Уил, чувствуя бешеные удары сердца, ринулся к пепелищу. Внутри сгоревшего дома стояла мертвая тишина. Было темно. Едкий запах гари драл глаза.

— Мама! -закричал мальчик, задыхаясь от нахлынувших слез.- Мама! Мама! -всхлипывая, кричал Уил, бегая по развалинам дома.

Он спотыкался, падал, вставал, снова падал. Его лицо и руки покрылись толстым слоем сажи. Глаза драл дым. Ему было трудно дышать

-Мама! — снова прокричал мальчик, чувствуя, как задыхается, но никто ему не ответил. Кругом была лишь мертвая тишина.

Лика застыла в оцепенении. Лишь в уголках ее ярко-зеленых глаз проступили слезы.

— Выходи оттуда, милок. Говорю же, нет там никого. А то еще сам ненароком пострадаешь, — донесся до Уила негромкий голос старушки.

Сон стал серее, перед глазами пронеслись их дальнейшие скитания, никому не нужных детей.

«В этом мире есть только я и Лика. И пока мы вместе, нам ничего не страшно», — проскользнула в голове Уила мысль. Словно молитву, повторял он эту фразу тогда, когда казалось, что жизнь представляет собой лишь отчаяние и безнадежность.

Уил проснулся, за окном все еще накрапывал легкий дождик, мелодично стуча по ставням.

— Лик, — инстинктивно произнес он, чувствуя, как при этом обыденном действии неприятно сжимается сердце, а душу заполняет черная всепоглощающая тоска.

Впервые в жизни он был один, навсегда один.

Слез более не было, они были под чисто выплаканы за прошедшую неделю, вместо них, словно костер, полыхало внутри жгучее желание возмездия, добавляющее ему сил.

И Уил, надев дождевой плащ, распахнул дверь, собираясь добиться поистине невозможного — справедливого наказания для вистфальского лорда.

[1] День Смены Дат выпадал на одну из суббот с конца марта по начало мая. Дата праздника ежегодно высчитывалась жреца по известным лишь им правилам.