Синие звезды

Глава 3. Альберт

— Ваше величество, лорд де Левенс просит аудиенции, — заглянув в покои короля, доложил стражник.

— Передай этому лорду: я не желаю его видеть. Предателю не место в моем дворце, — прокряхтел Никос.

Стражник закрыл дверь, оставляя короля наедине со своими мыслями.

«Как же это больно, когда предают самые близкие друзья, которых ты знал всю жизнь» — подумал Никос с тоской.

Через несколько минут дверь в покои короля снова распахнулась.

— Лорд де Левенс просит напомнить его величеству, что его величество обязан лорду жизнью, — опасливо пролепетал стражник.

Никос покраснел, словно рак, и, сжав кулаки, заорал:

-Как изменник смеет еще о чем-то напоминать мне?

Стражник поежился, вжав в плечи голову.

— Его сын уже более чем погасил мой долг перед этим лордом, — отвернувшись, прокряхтел король, но затем, подумав секунду, добавил: — Передай де Левенсу: так и быть я приму его. Но это не более чем моя милость.

Через несколько минут одетый в неизменную военную форму времен своей молодости, расправив плечи, Никос сидел на золотом троне, ожидая посетителя.

Лорд де Левенс, опираясь на толстую деревянную трость с золотым набалдашником, прихрамывая, вошел в тронный зал. Это был сутулый старик с вьющимися русыми волосами, пряди которых в некоторых местах, словно присыпанные инеем, покрылись сединой. Его некогда красивое лицо было покрыто морщинами, а из-под высокого лба смотрели вечно хмурые сине-серые глаза, как у человека, порядочно потрепанного жизнью.

Он попытался приблизиться к королю, но тот, подняв руку, остановил его.

— Я сколько уже раз вам говорил не пропускать ко мне с оружием? –обращаясь к стражникам, прокряхтел Никос.- Почему вы пропустили его с тростью?

Стражники бесцеремонно вырвали трость, от чего лорд зашатался и, не удержавшись на ногах, плюхнулся на колени.

— До чего же мы с тобой дошли, Никос, -грустно произнес де Левенс, взглянув королю в глаза.- Кто бы мог предположить, что мы будем встречаться вот так?

— А кто в этом виноват? — прокряхтел монарх. — Разве не ты, Шарль, сделал все, чтобы убить нашу дружбу и даже стереть следы о ней?

Лорд вздохнул, всматриваясь в холодно смотрящие на него глаза короля.

— Я думаю, вы знаете, зачем я пришел, ваше величество. Если хоть что-то в вашем сердце осталось от нашей былой дружбы, то я прошу: помилуйте Оттона.

Никос яростно сжал кулаки, перебив:

— Довольно! Я был согласен закрывать глаза на его бунтарские речи, но прощать вероломную попытку убить меня… своего короля! Своего короля, Шарль. Этого я не могу простить. Никогда!

— Я же не прошу не наказывать. Сошлите его в пожизненную ссылку, но только не казните. Оттон еще совсем молод, и на него легко оказать дурное влияние…

— Если человек не хочет, чтобы на него оказали дурного влияния, его не окажут! Предательству родины не может быть оправдания!

В этот момент в камине затрещало, догорев, кинутое туда полено, оставив лишь красные тлеющие угли, уже не дающие ни тепла, ни света.

— Вот как вы заговорили, ваше величество, — усмехнулся де Левенс. — А как же тогда свергнутый вами брат?

Щеки Никоса покраснели, и он, словно пружина, вскочил с трона.

— Не смей даже сравнивать! Я сверг кровавого самодура, и этим я как раз спас родину от сумасшедшего деспота!

-Каждый, кто изменил историю, считает, что изменил ее в правильное русло. Может быть, кто-то считает и вас таким же кровавым тираном, которого необходимо свергнуть во благо живущих в Вистфалии людей?

Никос плюхнулся обратно на трон.

-Я не хочу тебя видеть, Шарль, — проворчал он.- Ты зашел слишком далеко.

— Когда-то я спас тебе жизнь, Никос.

Король ничего не ответил, отвернувшись от своего старого друга.

— Видимо, я ошибся в тот день, — вздохнув, произнес де Левенс.

Прихрамывая, он двинулся в сторону трона, заставив короля закричать стражникам:

— Вы, почему не держите его, болваны? У него может быть оружие!

Опомнившись, они схватили лорда, повалив его на пол.

— Я думал, в тебе еще осталось хоть что-то человеческое, Никос. Но, похоже, я ошибся. Страхи уничтожили тебя изнутри.

Легкий неприятный ветер, поднимая синюю пыль, обдувал лица людей, словно речной поток, стекающихся к площади Правосудия, чтобы посмотреть казнь предателя-аристократа.

-Зажрались совсем, — произнесла какая-то женщина идущему рядом с ней мужу.

— И не говори, — ответил муж. — Совсем эти аристократы жиру бесятся, с их деньгами бы только родину предавать.

Альберт вглядывался в центр площади туда, где за кордоном стражников стояла, устрашая одним своим видом, сколоченная из гнилых бревен виселица. Рядом, подготавливая процедуру, суетились двое палачей. Но приговоренного к казни еще не привели.

Альберта пихнули, он оглянулся на стоящего позади себя друга Филиппа. Это был высокий худой, словно тростинка, паренек с темными смоляного цвета волосами.

— Не привели еще, — раздраженно бросил Альберт на немой вопрос друга.

В его сознании все еще не укладывалась мысль, что через несколько минут их друг тот, с кем они резвились между нудными парами в Академии, а затем, идя домой, обсуждали услышанное, мечтая о будущем, будет болтаться бездыханным телом на этой виселице.

— Какой неудачный год, сколько хороших людей поплатились за Свободу — негромко произнес Альберт.

Филипп раздраженно сжал кулаки.

— Как можно было попасться, не осуществив задуманное?

-Если бы ему удалось осуществить задуманное, то он бы ни о чем не жалел, идя на смерть — с жаром ответил Альберт

— Может быть, его помилуют, — с надеждой в голосе прошептал Филипп.

«Оттон никогда не простит отцу, если тот уговорит тирана проявить к нему королевское снисхождение. Милость тирана означает, что ты перестал быть честным человеком» — подумал Альберт, и в его голове зазвучали сказанные Оттоном во время их последней встречи слова: «Когда-то мой отец спас Никосу жизнь, и я должен исправить эту роковую ошибку вистфальской истории».

Затрубил рог, и из ворот суда вышло печальное шествие: двое стражников вели приговоренного к смерти юношу, одетого во все белое.

— За предательство народа Вистфалии, по приказу его величества короля Никоса III, лорд Оттон де Левенс приговаривается к смерти через повешение, -звучно зачитал глашатай.

Оттон окинул взглядом толпу, которая оживленно обсуждала происходящее, и тихонько вздохнул.

— Значит, все-таки не помилуют, — чуть не плача, прошептал Филипп.

Из толпы показался запыхавшийся от быстрой ходьбы жрец. Он приблизился к месту казни, готовясь отпустить грехи висельнику.

— Покайтесь перед смертью, — пропыхтел жрец.

Оттон усмехнулся:

— Единственное, о чем я сожалею, так это о том, что не смог убить тирана Никоса.

Жрец задергался, не зная, что ответить, но Оттон продолжил:

-Успокойтесь, я не верю в Акилина. Отпустите лучше грехи тем, кто уже не один год изводит тысячи невиновных.

В толпе послышались оживленные крики:

— Безбожник! Предательское отродье!

А какой-то мужчина проорал:

— Да он хочет, чтобы нас уничтожили аутсмерцы!

Оттон усмехнулся:

— Дураки.

-Еще будет нас оскорблять предатель! Аристократ недоделанный! -проорала женщина в заляпанной аквомором одежде.

Толпа зачарованно смотрела, как палачи накидывают на шею приговоренного веревку.

-Так ему и надо! Зажрался совсем! -кричали люди, радуясь казни.

Альберт тихонько вздохнул, встретившись взглядом с Оттоном. Через несколько секунд тот схватился за горло и, захрипев, вскоре затих.

Но толпа никак не могла успокоиться, с каким-то варварским наслаждением обсуждая только, что увиденную смерть.

— Вот из-за таких предателей безбожников мы так плохо и живем! — уходя с площади, рассуждали между собой две женщины.

«Идиоты» — хотелось крикнуть Аьберту им вслед, но он, прекрасно понимал, что все равно никого не переубедит. Его бы также причислили к врагам, предателям и много кому еще, из-за кого у них такая плохая жизнь.

— И в Акилина не верит, — услышал он разговор двух подростков, одетых в бледно серую одежду детей, находящихся на попечении государства. Они собирали в тележки мусор, чтобы потом отправить его в городские сточные ямы.

— Как может человек не верить в Акилина? — удивленно спросил другой подросток, толкая тележку, всклень набитую помоями, от запаха которых хотелось закрыть нос.

— Он хотел убить его величество, чтобы нас растерзали безбожные вражеские рати. Такого Акилин никогда не простит, поэтому он в него и не верит.

И они с благоговейным трепетом и страхом вытащили из-под одежды синие камушки и, потерев их в руках, что-то прошептали, видимо, обращаясь к Акилину, прося его защитить короля…

— Чего вы тут встали, бездельники? — услышали они гневный голос проверяющего работу стражника.

Подростки попытались что-то промычать в ответ, но тот их перебил:

— Сегодня будете без ужина. Вистфалия не будет кормить тунеядцев. Если еще раз увижу подобное, окажитесь на улице.

Они послушно закивали головами и под его внимательным взглядом продолжили выполнять свою работу. Один из подростков с силой закашлялся, выплюнув несколько густых синих сгустков, скопившихся в его груди.

— Это все Ройзс нас травит. Хотят истребить вистфальцев, чтобы завладеть нашими землями, — проворчал подросток.

Другой согласно закивал головой:

— Вчера только об этом в «Вистфальских вестях» писали. Когда же сгинет их поганый остров?!

Откашлявшись, он поднял глаза, взглянув туда, где из оранжево-красных труб клубами выходил аквоморовый дым, все сильнее застилая ядом столицу.

«И как бы помогло убийство Никоса?» — подумал Альберт, наблюдая за этой сценой.

— Ваше величество, лорд Оттон де Левенс, как вы и приказывали, казнен. Его отец лорд Шарль де Левенс покинул столицу, направившись в поместье Онтопел к своему старшему сыну. Прикажите установить за ним слежку? — войдя в покои к королю, доложил главный ляонджа.

Дремлющий в кресле Никос проснулся.

— Как же беспощадно время, — прокряхтел он. — Наблюдайте за Шарлем, он не должен покидать поместье без моего на то позволения.

— Будет исполнено, ваше величество, — склонив голову, ответил граф де Дэлеван.

Но Никос уже не слушал, закрыв глаза, он вновь ушел в свои воспоминания.

Яркие солнечные лучи припекали неприкрытую голову, и двое друзей, спрятавшись в тень под кроной деревьев, наблюдали, как блестя, плещется прозрачная вода в струящемся между кустами ручье.

— Насколько мимолетно время, — грустно вздохнул Никос.

— Ни настолько насколько кажется, — сидя рядом, ответил Шарль. — Вот посмотри на это дерево, — он указал на растущий сзади толстый дуб.- Думаешь, он бы сказал, что оно мимолетно?

— Он стоит на одном месте, а мы постоянно суетимся, словно белки в колесе, — проворчал Никос. — До сих пор никак не могу поверить, что больше ничего не будет по-прежнему.

— Бывают моменты, что жизнь кажется чернее черной ночи, а потом обязательно наступает новый день, — стараясь успокоить принца, ответил лорд де Левенс.

— И как он тут наступит? — проворчал Никос.

— С каких пор ты, друг, стал таким мрачным? — вздохнув, спросил Шарль.

— С тех пор, как мне запретили под любым предлогом въезжать в Лицию — проворчал принц. — С чего тут веселиться?

Действительно, ситуация для Никоса обострялась с каждым днем после того, как тяжело заболел его отец, король Виоган. Старший брат Карл с каждым днем издавал все новые и новые указы, чтобы обезопасить себя от возможной борьбы за трон. Сначала он приказал городской стражи вести за братом постоянную слежку, но делать это тайно, чтобы не вызвать у того подозрения. Когда же это раскрылось, то Карл пришел в ярость, решив запретить Никосу вообще покидать дворец.

— Ты пока не смеешь мне приказывать! Хоть бы немного совести поимел, негоже залазить на трон еще не почившего отца! — бросил Никос на это распоряжение, приведя брата в ярость.

— Ты не будешь меня учить! — провизжал Карл. — Смею! Еще как смею! -топнул он ногой. Но затем, уже придя в себя, со злорадной улыбкой, добавил: — Ты же понимаешь, братец, это вопрос нескольких дней, и когда королем стану я, мы поговорим по-другому.

— Вот тогда и поговорим, — стараясь сохранять спокойствие, ответил Никос, покидая родительский дом с несколькими десятками стражников, лично преданных ему.

После этого брат запретил Никосу возвращаться в Лицию, приказав, чтобы, как только принц окажется в столице, его тут же бросили в королевскую темницу. И теперь, слоняясь по поместьям друзей, Никос ожидал, что еще взбредет в голову братцу.

— Мог бы хоть чутка совести поиметь, — чертыхнулся Никос.- Отец даже не успел отдать душу Акилину!

— Жажда власти оказалась для него сильнее родственных чувств, — проворчал де Левенс.

-А кто пробует у него эту самую власть отнять? Он мой старший брат и трон его по праву. Пусть даже Карл, повернутый на голову кретин, — сплюнул Никос.

— А может, — в глазах друга заиграла заговорщическая улыбка, — ты осуществишь то, чего он больше всего опасается? Кто наносит первый удар — обычно выходит победителем.

— И ты туда же. Сколько раз я уже говорил, я не буду плести интриги за спиной брата. Акилин посчитал, что королем должен стать Карл. Так тому и быть.

— Интриги не всегда плохо, смотря против кого их плести. Карл вообще не слышал, что такое честь. Думаю, если он придет на трон, его правление будет не самой лучшей вехой в истории Вистфалии, -вздохнул Шарль.

— Не нам это решать, — перебил Никос.

Лорд Левенс, подняв глаза к небу, задумчиво произнес:

— Помню, как когда-то в детстве мы сбегали с занятий, отправляясь играть в мяч, а потом…

— А потом нас находил наставник, и мы узнавали, где раки зимуют, — закончил за него принц, с грустью вспомнив то беззаботное время…

— Но суть в другом. Тогда, решив следовать правилам, мы бы были послушными детьми, и в глазах наставника это было бы хорошо. Но разве сейчас все не наоборот? Следуя правилам, ты допустишь приход к власти самодура, и часть вины за его злодеяния ляжет и на тебя. Тебе нужно взять судьбу в свои руки, — задумчиво произнес Шарль, взглянув на Никоса.

— Но кем в этом случае стану я? Кровавым тираном, захватившим власть? Изменником, предавшим брата? Как будут называться люди, которые решат последовать за мной?

Шарль вздохнул:

— Никос, ты не выносим.

В кустах что-то зашуршало, и лорд лениво повернул голову в ту сторону:

— Не понимаю, зачем Акилин сотворил портящих урожай грызунов, — стремясь сменить тему, с наигранной веселостью воскликнул он.

Но принц ничего не ответил и, кряхтя, встал, направившись освежить лицо к текущему между кустами ручью. Из кустов вынырнула какая-то тень, и в воздухе блеснул брошенный ей нож.

— Никос, ложись! — заорал непомнящий себя Шарль, молнией бросившись к Никосу, повалив принца на землю.

Нож пролетел над ними, самым краешком острия коснувшись головы Шарля, оставив на виске кровоточащий порез. На шум прибежали стоящие в стороне стражники и, хлопая глазами, ринулись искать совершившего это подлое покушение.

Никос поднялся на ноги и, обняв друга, произнес:

— Ты спас мне жизнь. Я теперь перед тобой в неоплатном долгу.

Лорд де Левенс отвел глаза, скромно ответив:

— Разве не для этого нужны друзья?

-Ты лучший друг, которого только мог ниспослать Акилин! — прослезился принц.

— Клянусь, я никогда не предам твоего доверия, -вытирая сочащуюся из виска кровь, произнес Шарль.

— Как и я твоего, — ответил Никос.

В то время как стоя за деревьями за ними наблюдал невзрачный лакей с ярко-ярко-синими глазами, на лице которого читалось явное раздражение.

«И все-таки ты меня предал, Шарль» — с грустью подумал Никос, — «И как мы только дошли до такого, что в конце жизни стали врагами?».

Король перевел взор на ожидающего приказаний главного ляонджу, прокряхтев:

— Внимательно следите за друзьями Оттона, изменники водятся с изменниками.

— Мои люди уже давно ведут наблюдение за ними, ваше величество. Ваша безопасность превыше всего.

Никос вздохнул:

-Только ляонджи способны обеспечить порядок в государстве.

Граф де Дэлеван склонил голову, внимательно взглянув в лицо короля своими ярко-синими глазами, в которых промелькнула легкая усмешка.

Альберт быстрым движением руки провел по карману брюк, убедившись, что лежащее там послание на месте.

Идущий рядом с ним Филипп бросил на друга встревоженный взгляд, но Альберт тут же поспешил его успокоить:

— Все нормально, письмо на месте — прошептал он, всматриваясь в пустынную улицу предрассветной Лиции, боясь, что кто-нибудь услышит его слова.

Каждый резкий звук заставлял вздрагивать, ускоряя биение сердец друзей, словно ночные тени, двигающихся по безлюдным переулкам закрытого аквоморовой дымкой города.

Но все было тихо, лишь слышалось легкое поскрипывание старых деревянных ставень домов, рядом с которыми они проходили.

— Когда-нибудь когда нам удастся осуществить задуманное, наши имена войдут в историю, — снова прошептал Альберт.

— Рано или поздно, но кровавый тиран Никос будет повержен, и жертвы всех тех, кто отдал за это жизнь, будут не напрасны, — также шепотом ответил друг.

Друзья вышли к небольшому домику с треугольной крышей. За широкими окнами горел бледный свет, освещая ряды столов, на которых стояли печатные машинки.

Из дверей дома выскочил молодой парень со светло-русыми волосами, держа в руках охапку свернутых бумаг. Опасливо осмотревшись по сторонам, он подошел к стоящим в сторонке друзьям.

— Где вас черти носили?! –накинулся редактор. -«Дом издательств» откроется меньше чем через час, и я не хочу отправиться в Аквоморий за напечатанные для вас листовки!

— Не для вас, а для нас, — поправил Альберт. — Ты, так же как и мы, поклялся ценой своей жизни осуществить это великое дело.

— Осуществить дело, а не отправится по вашей глупости в Аквоморий, — огрызнулся редактор.

— Ладно, ладно, Алэр, будем приходить пораньше, — проворчал Альберт, взяв одну из бумажек, на которой под напечатанным текстом была от руки нарисована картинка. Король с множеством как у осьминога рук закрывал рты стоящим поодаль от него людям в заляпанной аквомором одежде, а несколько аристократов с радостными выражениями лиц возили на тележках украденное у людей золото.

— Великолепно, — восхищенно произнес Филипп, рассматривая листовку, которую друг держал в руках.

— Старался, — скромно ответил редактор. — Знаете, нелегко такое печатать, чтобы не попасться.- А затем укоризненно добавил: — А вы еще опаздывать умудряетесь.

Альберт вытащил из кармана исписанный от руки листок и вручил Алэру.

— Сделаю, как снова на ночь сторожить «Дом издательств» останусь, — ответил редактор, — набирать такое днем прямая дорога в Аквоморий.

И, убедившись еще раз, что их никто не видел, удалился внутрь здания.

-Мы, последние люди в Вистфалии, кто не вылизывает задницу тирану, неся в массы неугодную ему правду, — прошептал Филипп.

— Никос и свобода несовместима, -ответил Альберт и, усмехнувшись, добавил: — Сколько бы «невидимые защитники» не вылавливали неугодных людей, они никогда не смогут подавить свободное мнение, сделав всех безропотными рабами, об управлении которыми Никос так мечтает.

Бледные лучи утреннего солнца украдкой освещали покрытые синим налетом домики, на которых одна за другой хлопали открывающиеся ставни просыпающихся людей.

— И сколько еще они будут прилеплять сюда эти бумажки? — услышали друзья недовольное ворчание какой-то женщины, оттирающей со стены магазина повешенную ими ночью листовку.

-Заняться этим бездельникам нечем, — ответила другая женщина, заходя в торговую лавку. — Вот и клеят всякую чушь по ночам.

— А мне потом убирай с утра, — проворчала первая женщина.

Альберт вздохнул, наблюдая за тем, как, даже не будучи прочитанными, исчезают плоды их трудов.

— Когда-нибудь и они всё поймут и будут так же, как и мы, бороться за свою свободу, — успокоил друга Филипп. — И наши труды будут не напрасны.

Альберт согласно кивнул головой:

— Правление тирана будет продолжаться столько, сколько будут терпеть его подданные.

— Смотри, — произнес какой-то мальчик идущему рядом с ним деду, показывая статью в «Вистфальских вестях», — теперь каждый наш воин вооружен таким аквоморовым мечом!

— Заботится его величество о величии страны, заботится, — прокряхтел дед. — Пусть теперь только попробуют аутсменские собаки тявкать в нашу сторону!

— И пока тирану ничего не угрожает, -договорил Альберт, наблюдая эту сценой.

Им навстречу, из-за угла дома, вынырнули двое мужчин в заляпанной аквомором одежде, один из которых чертыхался, трясся руками:

— И за эти гроши я должен тратить свое здоровье, обрабатывая синий яд!

— Где это видано, чтобы человек, работающий с ядом, еле сводил концы с концами? Мы каждый день вдыхаем его пары, и никому до этого нет никакого дела. Вот умру я, и кто будет кормить мою семью? Или они думают, что с тех грошей, что мне платят, я могу сделать сбережения? -выругался другой рабочий.

— Совсем нас уважать перестали. Мой дед, работая с аквомором, купил дом и кормил девятерых детей, а сейчас кроме Синей чахотки ничего не заработаешь, -брызгая слюнями, чертыхнулся первый.

— Да зажрались совсем. Жадность не знает пределов.

— А может быть, дело не только в ней, а в устройстве Вистфалии, давшей безграничную власть горстке людей и отстранившей вас от управления государством? — встрял в их разговор Альберт.

Рабочие с удивлением посмотрели на двух одетых в дорогие черные фраки молодых лордов:

— Не нужно нам никакое управление государством, негоже это лезть в дела, которые нас не касаются, нам бы зарплату по больше и все, — нерешительно ответил рабочих.

— Разве вам нравится произвол, чинимый горсткой людей? Разве вас устраивает, что вы и ваши дети будете вынуждены жить в стране, считающей вас рабами, травящей ядовитыми аквоморовыми парами, ссылающей за неугодные слова в Аквоморий?

Рабочие, опасливо взглянув на него, ничего не ответили, поспешив удалиться.

— И чего этому лорду от нас надо было? -проворчал первый рабочий.

— Ты разве не понял, балда ты этакий? Они нас к бунту склонить пытаются, точно аутсмерские шпионы.

— Может, сообщим в Городскую расправу?

— Без нас как-нибудь разберутся, зачем нам лишние заботы?

Альберт, вглядываясь в удаляющиеся спины, с грустью подумал: «Вот поэтому вы и работаете за эти гроши».

-И зачем ты заговорил с ними? Нельзя, чтобы наше великое дело провалилось из-за какой-то мелочи, -услышал он недовольное ворчание Филиппа.

Альберт виновато опустил глаза.

— Пошли уж, побыстрее спрячем наши листовки, пока не схватили с поличным, — поторопил Филипп.- Мы уже и так на занятия опаздываем.

Построенная около восьмидесяти лет назад по приказу короля Альберта Мудрого Свободная Академия наук гордо возвышалась в центре Лиции, украшая собой вистфальскую столицу.

«Как может существовать народ, не помнящий своей истории и достижений?» — любил говорить Альберт Мудрый и, подняв палец вверх, добавлять: «Ройзс хранит все знания, собранные людьми за три с половиной тысячи лет, не забыв ни единого полководца или ученого, жившего когда-либо на этом свете. А чем хуже мы? Чем хуже Вистфалия? Почему мы не имеем подобного хранилища и, словно дикари в звериных шкурах, вынуждены в восхищении смотреть на достижения островитян, отправляя к ним обучаться своих детей?» — и не услышав ответа от окружающих его сановников, король, показывая на основанную им Академию, продолжал: «Наступит день, и она станет тем ядром, центром мировой науки на который, восхищаясь, будут смотреть другие народы. Я освободил ее от влияния кого-бы то ни было, включая служителей Акилина и даже самого себя, вдохнув в нее ту свободу, о которой так любят говорить варварам ройзсцы, ведь только свободный разум, не привязанный к установленным века назад стереотипам, способен творить по-настоящему великие вещи».

Альберт вздохнул, взглянув на портрет тезки-короля, грустно подумав: «Знал бы ты, до чего потомки доведут твое творение».

Сзади послышался цокот, и, обернув голову, Альберт увидел, как мимо пронеслись две белых лошади, на одной из которых в съехавшей набок шляпе проскакал студент де Ляпен, сын президента Академии, как обычно прогуливающий занятии…

«Ни деньги, ни происхождение не помогут в обучении в Свободной академии наук, лишь усердие в получении знаний, тяга к ним позволит достойно окончить ее» (президент Свободной академии наук, профессор де Ляпен») — прочитал висящую на стене здания надпись, стоящий позади Филипп.

— Честность, неподкупность и равенство возможностей всегда на высоком уровне, — вяло улыбнувшись, ответил другу Альберт.

— И такие как студент де Ляпен, трутни и бездари, являются вистфальской интеллигенцией.

— Интеллигенция прямо под стать желаниям тирану, умные люди ему не нужны, — вздохнул Альберт.

Не успели друзья войти внутрь, как к ним подскочил швейцар, перегородив путь.

— Вас срочно желает видеть профессор де Ангелян.

— Хорошо, сейчас подойдем, — проворчал Альберт, подумав: «Пусть желает. Чем еще можно заняться с утра, кроме как послушать ворчания этого ни то профессора, ни то жреца».

Друзья попытались отделаться от швейцара, но тот по-прежнему стоял у них на пути.

— Профессор желает вас видеть срочно, без малейших промедлений!

Альберт вздохнул, понимая, что разговор будет крайне неприятным.

Профессор нравственности и религиозного воспитания де Ангеляр, в прошлом жрец Жинен[1], одетый в неизменный зеленый фрак, представляющий собой ни то костюм, ни то кафтан, сидел за столом, недовольно осматривая вошедших в его кабинет студентов.

«Прямое воплощение свободы Академии от служителей Акилина» — вспомнилось Альберту данное студентами профессору прозвище.

-Какой позор! Вы позорите честь нашего учебного заведения! — заорал с порога де Ангеляр.

-Что мы такова сделали, что опозорили честь Академии? — спросил Альберт.

-Ты еще смеешь спрашивать? Вы поддерживали преступника, приговоренного к смерти за измену Вистфалии. Все отреклись от него, дав клятву на Откровении пророка Айвана, а что сделали вы? Вы прогуляли мое занятие! Вместо этого вы направились к месту казни, чтобы в последние мгновения поддержать негодяя. Разве для этого Академия дает вам знания, чтобы вы поддерживали людей, воспитанных нашими врагами, вредящих своей стране?

«Еще неделю назад именно ты отвечал за нравственность этого „воспитанного врагами негодяя“. Как же быстро ты забываешь своих учеников», — про себя усмехнулся Альберт.

— Он был нашим другом, — опустив глаза, ответил Филипп.

— Правильно был, — усмехнулся де Ангеляр. — Но разве вероломный преступник и предатель, посмевший поднять свою подлую руку на его величество, заслуживает дружбы?

— Для меня он, прежде всего, друг, и ни в коем случае я от него отрекаться не буду, -негромко произнес Альберт.

— Вот значит как, — усмехнулся профессор. — А может быть, ты не считаешь его преступником, а разделяешь его предательские взгляды?

По спине Альберта пробежал легкий холодок.

— Для меня неважно, каких взглядов придерживался мой друг и за что был осужден. Если бы я отрекся от него, то уже предателем стал бы я, — произнес он, пристально смотря в лицо де Ангеляра, который молча слушал, нахмурив брови. -Разве пророк Айван не говорил: «да будет проклят предавший брата своего»?

«Иногда полезно читать сказки», -договаривая последние слова, подумал Альберт.

Профессор скривил рот в кривой усмешке:

— Хорошо, выкрутились. Но больше подобные аргументы не пройдут. Раз вы выбираете друзей изменников, то и вы изменники.

— Мы их не выбираем, -стараясь сдерживать улыбку, ответил Альберт.- На все воля Акилина!

Профессор бросил недовольный взгляд, но промолчал.

— Мы можем идти? — вклинился в разговор Филипп, стараясь как можно скорее ускользнуть.

— Нет, не можете! — заорал им вслед де Ангеляр. — Я еще не договорил!

Друзья вынуждено замерли у самой двери.

-Вам нужно переосмыслить свое отношение к жизни, — прокряхтел де Ангеляр. — Поглядите на других студентов, которые являются гордостью нашей академии, а не позорят ее. Вот, например, де Ляпен: и отличник в учебе, и человек, создающий исследовательские проекты на темы, не изучаемые в Академии, и в нравственно-религиозном плане он тоже не имеет ни каких нареканий. Вот с кого вы и должны брать пример!

Альберт, вспомнив красное припухшее лицо де Ляпена, прогуливающего занятия, широко улыбнулся, еле сдержав приступ смеха.

Лицо де Ангеляра покраснело от злости, и он язвительно проворчал:

— Вы считаете нас глупыми стариками, недостойными читать вам проповеди, но раз так, то вам нечего делать в нашей Академии. Чему мы сможем обучить таких при рожденных гениев?

— Я ничего не сделал, -попытался оправдаться Альберт. — Я лишь улыбнулся, вспомнив старую шутку.

Но профессор лишь усмехнулся:

— Ваши приказы об отчислении, судари.

Друзья попытались возразить, но де Ангеляр лишь еще раз усмехнулся и указал им рукой на дверь.

В этот момент дверь в кабинет распахнулась, и в нее, отпихнув студентов, вошел заместитель президента Академии профессор де Монцеарнели.

— Что мне говорят, из нашей Академии хотят выгнать одних из самых способных учеников? -пробасил он с порога.

Де Ангеляр недовольно поморщился:

— Относительно этих двоих уже все решено, они нарушают нравственный порядок нашего учебного заведения.

— Никогда за ними подобного не замечал, — воскликнул де Монцеарнели, а затем, обратившись к студентам, добавил: — Выйдите на минутку в коридор, нам нужно поговорить с профессором.

Оказавшись в коридоре, Альберт из кармана брюк достал носовой платок, вытерев крупные капли пота, покрывшие его лицо.

— Хороший все-таки человек этот де Монцеарнели, -негромко произнес Филипп.

Альберт согласно кивнул головой:

— Но долго ли он еще проработает здесь? Тиран не любит таких. Умные и честные люди для него враги.

— Поэтому такие собаки, как Ангеляр, и сосут у нас кровь, — проворчал Филипп.

Из кабинета вышел профессор де Монцеарнели и, улыбнувшись студентам, показал рукой, что те могут войти.

Де Ангеляр, даже не взглянув на студентов, проворчал себе под нос:

— Да, я немного погорячился, вы остаетесь здесь учиться, но учтите, это в последний раз!

Друзья улыбнулись, видя его недовольное лицо.

После окончания последней лекции Альберт направился домой, с грустью глядя на то место, где тот располагался. Некогда цветущий проспект Мастеров был накрыт едким, режущим глаза синим дымом, выходящим из труб расположенного здесь аквоморового завода. Большая часть когда-то великих мастерских, изделия которых были известны по всему миру, были закрыты, грустно смотря заколоченными ставнями на валяющиеся кучи аквоморовых отходов.

Закашлявшись от едкого кислого запаха, Альберт вошел домой, подумав: «До чего бы ни дотронулся тиран, везде остаются лишь дымящиеся руины».

Он быстро проскользнул на второй этаж, собираясь переодеться, чтобы тут же отправиться на собрание в их Тайное место.

— Как день прошел? — окликнул вышедший из своего кабинета отец.

Альберт остановился, на секунду задумавшись над ответом, который бы удовлетворил родителей, и, усмехнувшись, произнес:

— Как обычно, в трудах и учении.

— Без знаний никуда, — вяло улыбнулся отец, а затем грустно добавил: -Вот и все, скоро не будет нашей мастерской.

— Все настолько плохо?

— Штраф за нарушение ремесленного устава, штраф за не уплату налога тридцатилетней давности, и еще десятки, появляющиеся из ниоткуда каждый день. Когда кто-то из друзей короля хочет забрать чужую собственность, все средства хороши.

За окном послышался стук и топот бегающих туда-сюда рабочих, готовящих площадку для постройки нового цеха Аквоморового завода.

— С несправедливостью нужно бороться, нельзя просто так сидеть, сложа руки! — ответил Альберт, подумав про напечатанные листовки, которые они вновь ночью будут расклеивать на улицах города.

«Рано или поздно, но тиран подавится украденным у людей золотом».

Отец усмехнулся:

— Так все же справедливо и законно, и даже при желании обвинить лорда де Гонеля не в чем. Ни он же нам штрафы выписывает, они лишь выписываются за наши вопиющие нарушения.

-Для них закон не писан, — фыркнул Альберт.

Отец согласно кивнул головой:

-Кто-то из наших соседей уже продал свою собственность за бесценок, кто-то, как и я, еще сопротивляется. Только вот чего мы добьемся? Даже ни один адвокат не согласен защищать наши права, зная, кто за этим стоит. Вот так и будем трепыхаться, пока не отдадим все деньги, погашая бесконечные штрафы.

— Откуда в стране, где за неугодное слово ссылают на каторгу, можно найти справедливость? — бросил Альберт. — Людям нужно сообща защищаться от произвола.

Отец усмехнулся:

-Когда я учился в Академии, мы тоже обсуждали тайные заговорщические планы, считая, что совершаем великую освободительную миссию, но тогда ляонджи не были столь вездесущи. Вот что я тебе хочу сказать, Альберт, лучше заканчивай с подобными разговорами, если не хочешь отправиться в Аквоморий или прямиком на виселицу. Подумай сам: раз казнят даже детей бывших друзей короля, принадлежащих к числу поистине значимых аристократов, то мы по сравнению с ними просто пыль, пусть даже чуть более благородная. Бывшие ремесленники, когда-то приобретшие титулы лордов, никогда не станут равными им.

— А если я не хочу, чтобы они меня считали пылью, чтобы они считали пылью других жителей Вистфалии, чтобы они затыкали нам рот, запрещая говорить правду, безнаказанно принижали и творили произвол…

Отец перебил его:

— Ты пойми, сынок, рисковать своей жизнью за какие бы то ни было идеалы бессмысленно. Лучше подумай о нас с матерью. Мы постоянно боимся за тебя, вздрагивая каждый раз, когда слышим об аресте очередного студента.

Альберт промолчал, решив не возражать. Тем временем отец продолжил говорить:

— Для простых людей ты всегда будешь лишь предателем-аристократом, пытающимся разрушить их привычную жизнь. Вистфалию не изменить. Ни твои идеи, ни твои знания здесь не нужны, заканчивай Академию и уезжай на остров Ройзс.

— Они когда-нибудь поймут, что их просто водили за нос, -упрямо проворчал Альберт.

— Не думай о проблемах мирового масштаба, думай лишь о своих родных и о себе, -вздохнув, произнес отец.

Альберт, не желая спорить, согласно кивнул головой и поспешил удалиться в свою комнату, подумав:

«Если я брошу бороться, то я предам тех, кто отдал жизни за это великое дело. Нет, побежим не мы, последние свободные люди Вистфалии, это тиран и его окружение побегут отсюда, когда, поднятые нами люди, потребуют у них ответа за творимые в стране преступления».

Он зашел в свою комнату и, вытащив из шкафа специально подготовленную на этот случай одежду, представляющую собой заляпанное аквомором тряпьё, в котором ходила большая часть жителей Лиции, переоделся.

Переодевшись, Альберт взглянул на отражение в висящем на стене зеркале и облегченно подумал: «Всего лишь один из рабочих, спешащий по своим делам по многолюдным улицам столицы, даже для ляонджей будет трудно разглядеть в нас заговорщиков».

И, хлопнув дверью, он через несколько минут очутился на улице с бьющимся от волнения сердцем, направляясь на собрание в их Тайное место.

[1] Имена всех жрецов в Вистфалии начинались на букву «Ж». Традиция восходила корнями к иннатскому алфавиту, в котором с этой буквы начинались три великих слова: «доброта», «кротость», «милосердие». Поэтому, если бы пророк Айван решил явиться вистфальцам, его имя стало бы звучать как Жайван.