Сказание о Шарьяре

Детство Шарьяра и Анжим. Песнь девятая.

О том,

как трижды поднимался нож

над золотоволосыми младенцами

и как три солнца взошли над пустынной степью,

о мудром старичке, догадливой косуле

и страшном конце мясника Ходара,

и о том, как очутились два близнеца

на руках у доброго, старого раба Карамана

День и ночь дорогой степной

Шел и шел зобатый Ходар,

С драгоценным мешком за спиной

Шел и шел проклятый Ходар,

О награде мечтал по пути

И не ел, не спал по пути —

За пределы родной страны

Торопился скорей уйти.

Если встречного он видал,

То в глаза не глядел ему,

А попутчик его окликал —

Отвечать не хотел ему.

Шел и шел угрюмый мясник —

Торопился стать палачом,

Жар дневной и холод ночной,

Было все ему нипочем,

А в мешке за его спиной,

Убаюканы мерной ходьбой,

Спали дети спокойным сном —

Не догадывались ни о чем!

Десять дней шагает Ходар,

А границы все не видать,

Двадцать дней шагает Ходар,

А границы все не видать,

Перепутались ночи и дни,

Перепутались явь и сны,

И обширной ханской страны

Наконец рубежи видны.

Тут замедлил шаги Ходар,

От волненья бросило в жар,

Нетерпение душу жжет,

И томит непонятный страх,

И слова девяти ханум

Зазвучали в его ушах:

«За пределы страны уйдешь —

И тогда близнецов убьешь!»

Дальше двинулся в путь Ходар

И увидел огромный лес,

Углубился он в темный лес

И в дремучей чаще исчез.

Там присел отдохнуть Ходар,

А потом развязал мешок,

Усмехаясь клыкастым ртом,

Полусонных детей извлек,

Мальчугана за волосы взял

И приставил к горлу клинок,

Оставалось движенье одно —

И младенец бы кровью истек!

Дрогнул лес — как начнет шептать,

Всеми листьями трепетать:

«Эй, злодей! Не трогай детей!

Даже думать об этом не смей!

Я огромный, я темный лес,

Я огонь призову с небес,

Сам сгорю — и тебя спалю,

Буйным пламенем испепелю!

Эй, не трогай детей, злодей,

А иначе тебя погублю!»

Растерялся мясник, задрожал,

Поскорее спрятал кинжал

И, взвалив на спину мешок,

Озираясь, прочь побежал.

Вот из чащи выбрался раб,

Видит берег большой реки,

А вдоль отмелей — тростники,

Зелены, густы, высоки.

В тростники забрался Ходар,

Поскорей развязал мешок,

Огляделся, прислушался он,

Из мешка близнецов извлек

И, за волосы девочку взяв,

Над бедняжкой занес клинок,

А еще мгновенье одно —

Он бы сердце ее рассек!

Тут река как начнет рыдать,

Пеной яростной клокотать:

«Эй, злодей! Не трогай детей!

Убирайся отсюда скорей!

Я — река, большая река,

Я стремительна и глубока,

Разыграться волнам велю,

Поднимусь, берега залью!

Эй, не трогай детей, злодей,

А не то тебя утоплю!..»

Испугался мясник, задрожал,

Чуть не выронил свой кинжал,

Запихал близнецов в мешок,

Прочь от берега побежал.

Добежал, задыхаясь, раб

До подножья крутой горы,—

Будто каменные костры,

Были скалы ее остры.

За скалой укрылся Ходар,

Торопливо раскрыл мешок,

Из мешка обоих детей

Грубо вытряхнул на песок,

И от гибели два близнеца

Очутились на волосок:

От убийства уже никто

Удержать злодея не мог!

Как в ознобе дрожал Ходар,

В дикой злобе дрожал Ходар,

Рот кривился, рука тряслась,

Торопясь нанести удар,

И уже, остер и жесток,

Над младенцами вспыхнул клинок,

И тогда, тяжело гудя,

Как громадный котел, бурля,

Закачалась под ним земля,

Поплыла земля из-под ног.

А гора как начнет рычать —

Будто тысячью ртов кричать:

«Эй, Ходар! Не трогай детей!

Хоть себя, злодей, пожалей!

Я — гора, крутая гора,

Грозовым облакам сестра,

На врага лавину пошлю,

Как червя, тебя истреблю!

Эй, не трогай детей, злодей,

А не то убью, раздавлю!..»

Как безумный, раб задрожал,

Чуть в себя не вонзил кинжал —

И трясясь, как сухой листок,

По камням волоча мешок,

Так и бросился наутек.

Без оглядки бежит Ходар,

Перед ним — бушующий лес,

В лихорадке дрожит Ходар,

Будто в душу вселился бес,

Задыхаясь, хрипя, рыча,

Он угрюмой чащей бежит,

За собой мешок волоча,

Через лес гудящий бежит,

Будто зверь дрожащий, бежит

В грозовую, густую тьму,

И одна только мысль в мозгу:

Что же делать с детьми ему?

Их в мешке удавить? Нельзя.

Их в реке утопить? Нельзя.

Бросить их? Но награда ждет,

А ее упустить нельзя!

А кругом — бушуют леса,

Блещут молниями небеса,

И хохочут, рычат голоса,

Нечестивцу смертью грозя.

Страх ему раздирает грудь,

Перед взором — кровавая муть,

Пот ручьями течет с лица,

Диким зарослям нет конца...

Вдруг как будто распалась цепь:

За опушкой светлеет степь,

А в степи — простор, тишина

И большая дорога видна,

Как из белого полотна,

В даль широкую устремлена,—

Не спасет ли его она?

Побежал к дороге Ходар

Да споткнулся вдруг о пенек,

А из низенького пенька,

Усмехаясь, щурясь слегка,

Вылез сгорбленный старичок —

Низкорослый, сморщенный дед

И совсем не злобный на вид,

В желтый ветхий халат одет,

Будто мхом засохшим покрыт,

И морщинист, и кособок —

Ну точь-в-точь трухлявый пенек,

И чалма на седой голове,

Чуть видна в высокой траве.

Прочь метнуться хотел Ходар,

Но как будто к земле прирос,

От испуга бросило в жар,

Стало жалко себя до слез,

А старик с усмешкой глядит —

То ли дразнит, то ли хитрит,

Крючковатым пальцем грозит,

Внятным голосом говорит:

«Эй, Ходар, постой, не спеши,

Зря себя не мучай, сынок,

О спасенье своей души

Ты подумай лучше, сынок.

По земле ходить все равно

Уж недолго тебе суждено,

Муки адские ждут тебя —

Избежать их нам не дано.

Но всезнающего судьи

Можешь ты приговор смягчить

И загробные муки свои

Можешь вчетверо облегчить,

Если, сын мой, с этого дня

Будешь слушаться ты меня!

По дороге этой степной

Отправляйся смелей, сынок,

Доберешься на день седьмой

До скрещенья семи дорог,

Там развяжешь ты свой мешок

И оставишь детей в степи,

Да смотри — уже не глупи:

Не посмей обнажать клинок.

Поспеши мешок развязать

Да ступай обратным путем,

Что с младенцами будет потом –

Ты об этом не должен знать.

То ли их заклюет воронье,

То ли съест степное зверье,

То ли кто-нибудь их спасет.—

Это дело уже не твое!

Не забудь, расставаясь с детьми:

Рубашонки с обоих сними,

По дороге косулю убей —

Два куска печенки возьми,

Рубашонки ножом продырявь

Да как следует окровавь,

Будто ты и вправду злодей —

В самом деле убил детей.

И тогда дорогой прямой

Возвращайся, сынок, домой,

Ждут тебя давно госпожи, —

Я убил младенцев! — скажи.

Как тебя обманули они,

Так и ты их теперь обмани,—

Это будет последняя ложь,

Все равно ты скоро умрешь,

Но хотя бы душу спасешь!»

Так сказал седой старичок,

Повалился на левый бок

И опять превратился в пенек.

День и ночь тащился Ходар,

Еле ноги, бедный, волок,

На заре очутился Ходар

У скрещенья семи дорог.

Встал Ходар у семи дорог,

Развязал осторожно мешок,

И младенцы не стали ждать,

Надоело им, видно, спать —

Сами выползли на песок.

Улыбались дети со сна,

Кулачками терли глаза,

Их слепила степная весна

И безоблачная бирюза.

А потом обернулись к рабу

Безо всякой опаски они,

И смеясь, потянулись к рабу

В ожиданье ласки они.

Но Ходар их ласкать не стал,

Не посмел и притронуться к ним,

Боязливо — пальцем одним —

Рубашонки с обоих снял

И с пустым мешком за спиной,

И с пустою душой в груди

В путь обратный — домой, домой

Зашагал дорогой степной.

День за днем несчастный бредет,

Страх безумный почти исчез,

Но никак он в себя не придет

После всех пережитых чудес,

Часто вздрагивает тайком

Да поглядывает кругом:

Не зальет ли его водой,

Не сожжет ли его огнем?

Но молчат холмы и леса,

Не рычат над ним небеса,

Не кричат, не грозят голоса,—

Видно, кончились чудеса.

Вот и снова огромный лес,

Углубился он в темный лес,

Вдруг косуля мимо него

Пробежала наперерез.

Круглый камень схватил Ходар,

Вслед ей кинул, что было сил,

Оказался метким удар —

С ног проворных косулю сбил.

Устремился он к ней бегом,

На упавшую сел верхом

И, кинжал достав поскорей,

Жилы шейные взрезал ей,—

Испустила бедняжка дух,

И в глазах огонек потух.

А мясник ей живот рассек

Да горячую печень извлек

И отрезал концом клинка

Одинаковых два куска.

Рубашонки детей схватил —

В двух местах продырявил их,

В свежей крови палец смочил –

С двух сторон окровавил их,

А потом рубашонки в крови

Да косульей печенки куски,

Да в багряных пятнах клинок

Завернул он в пустой мешок,

Положил под чапан, на грудь

И отправился дальше в путь.

Так остались младенцы одни

На скрещенье семи дорог,—

Были маленькими они,

Были слабенькими они

И не знали, как мир жесток,

И не знали, что хищный зверь

Может их растерзать теперь,

Что недолго змее приползти,

И тогда их уже не спасти,

И не знали, что жгучий зной

Может их в степи иссушить,

И не знали, что голод злой

Может их легко задушить —

Огоньки их глаз потушить.

Нет, не ведали в эти дни

Никакой печали они:

У дороги лежали они,

И беспечно играли они,

Улыбались лучам дневным,

Удивлялись цветам степным —

Все чудесным казалось им,

Интересным казалось им!

Говорят, что судьба слепа,

Беспощадна, коварна, зла,

Но к беспомощным близнецам

На зеленом ковре степном,

Под небесным синим шатром

Благосклонна она была —

Помогала им, чем могла!

И когда в полуденный час

Стали плакать от зноя они,

Ветром облачко принесло,—

Будто ласковое крыло,

Свежей тенью их обняло,—

И забыли о зное они.

А когда в полуночный час

Стали плакать от стужи они,

Легкий ветер с юга подул,

Травы сонные колыхнул,

На младенцев теплом дохнул,—

И забыли о стуже они.

А когда на заре золотой

Стали чувствовать голод они,

Подбежала косуля, резвясь,

Возле двух детей улеглась,

Молоком их кормить принялась, -

И забыли про голод они.

А когда после жаркого дня

Стали плакать от жажды они,

Зажурчав возле самых ног,

Из земли забил родничок,

Ручеек прохладный потек,—

И забыли о жажде они,

Так, от всех напастей храня,

Три тревожных ночи и дня

На широком ковре степном,

Под высоким, синим шатром

Близнецов судьба берегла,

Помогала им, чем могла —

Умереть в степи не дала.

А когда, широк и багрян,

Над равниной закат разлился

И когда от земли поднялся

Голубой вечерний туман,

На исходе третьего дня,

Колокольчиками звеня,

На восточном краю земли

Показался большой караван.

Было видно в синей дали,

Как в густой дорожной пыли,

На горбах качая вьюки,

Вереницей верблюды шли

И как с посохами в руках

Караванщики рядом брели.

Через степь шагали они —

К перевалу, к дальней гряде,

Возвращаясь в родную страну,

Направляясь к Белой Орде.

Знаменита, богата, сильна

Их родная была страна,

Неприступны, крепки, горды

Были стены Белой Орды,

И давно уже этой страной,

Величав, как древний чинар,

Справедлив, благочестен, стар,

Правил мудрый хан Шасуар.

Вот туда-то, в родимый стан,

Возвращаясь из дальних стран,

Целый год проведя в пути,

Этот длинный шел караван —

С драгоценной поклажей шел,

Под усиленной стражей шел,

Через жар палящих пустынь,

Через снежные кряжи шел,

И шагая весь путь налегке,

Только с посохом крепким в руке,

За собою вел караван

Седовласый раб Караман.

Хоть и был Караман стариком,

Полземли, мог пройти пешком,—

Исполняя ханский приказ,

Караваны водил не раз.

Был он честен, как верный пес,

Бескорыстно хану служил,

Много в странах чужих пережил,

Много бед в пути перенес,

И любой драгоценный товар

Мог доверить ему Шасуар.

Вот каков был раб Караман,

Было с ним шестьдесят человек,

Не дойдя до семи дорог,

Увидав в степи ручеек,

Приказал он людям своим,

Чтоб устраивались на ночлег.

Привязали верблюдов они,

Улеглись на ковре степном,

Под высоким, звездным шатром

И уснули глубоким сном.

Крепко спал Караман седой —

Утомился в дороге он,

Наконец, перед самой зарей,

Пробудился в тревоге он,

За плечо его кто-то трясет,

И испуганно кто-то зовет:

«Эй, вставай, Караман, вставай,

Поскорее глаза протри,—

Было солнце одно вчера,

А сегодня их целых три,

Посмотри скорей, посмотри!..»

Сразу на ноги раб вскочил

И глаза спросонья протер:

Полусон на земле царит,

Полумрак над землей разлит,

Но уже посветлел простор.

На востоке заря встает—

Растекается, словно мед,

Как цветок золотой, цветет,

А на западе — две других,

Две таких же зари золотых

Заливают огнем небосвод.

Изумленно старик глядит:

В самом деле сказочный вид!

А в толпе уже кто-то кричит:

«Это степь, это степь горит!..»

А толпа, как известно, слепа,

Загудела тревожно толпа,

И от страха трясясь, рабы

Принялись навьючивать кладь:

Если степь и вправду горит,

То нельзя ни мгновенья ждать,

Поворачивать надо вспять —

Прочь отсюда верблюдов гнать!

«Стойте! — крикнул им Караман,-

Замолчи, трусливый болван!

Разобраться надо сперва,

Где тут правда, а где обман!

Не успели понять ничего,

А уже испугались вы?

Не успели узнать ничего,

А уже растерялись вы?

Разбегаетесь, кто куда,

А врага не видать нигде.

Не показывай спину беде —

Станет втрое сильней беда!

Что ж, таким трусливым друзьям,

Так и быть, пример покажу,

Потому что жизнью своей

Я не очень-то дорожу,

Дайте сам я туда схожу,

Вон с того холма погляжу,

А вернусь — и все расскажу!»

И внезапный гнев ощутив,

На трусливых друзей сердит,

Боевую секиру схватив,

Как заправский лихой джигит,

К невысокой гряде холмов

Устремился старик бегом,

Ко всему на свете готов —

Даже к лютой схватке с врагом.

Но чем ближе он подходил

К той ложбине, где свет горел,

Тем тревожней за ним следил,

Осторожней вперед смотрел.

Будто зверя спугнуть боясь,

Тихо-тихо, как только мог,

То за ближний куст хоронясь,

То скрываясь за бугорок,

Подошел наконец Караман

К перекрестку семи дорог.

Затаил он дыханье, ждет,

Огляделся вокруг — и вдруг

В изумленье разинул рот

Уронил секиру из рук:

То не степь горит, не дракон

Извергает огонь и яд,—

Два здоровеньких малыша,

Два веселеньких малыша,

Пухлых, голеньких крепыша

У дороги в траве лежат,

И сверкают волосы их,

И блестят, как жар, горячи,

Отражая встающей зари

Ослепительные лучи,—

Вот откуда в степной дали

Два волшебных солнца взошли!

На зеленом степном ковре

Золотятся, сияют они,

Пробудились на ранней заре

И теперь играют они,

И смеются глазенки их,

Шевелятся ножонки их,

Гладят травы и рвут цветы

Озорные ручонки их,

И не счесть забавных затей

Этих резвых, славных детей,

И у каждого — чуб золотой,

И серебряный — чуб другой!

Любовался тайком Караман:

До чего близнецы хороши!

Зорко глянул кругом Караман:

Только степь да степь — ни души.

Сразу видно: потеряны здесь

Или кем-то намеренно здесь

Были брошены малыши.

Был бездетным раб Караман,

Много лет о сыне мечтал,

Много лет к Аллаху взывал,

Чтоб ребенка жене послал.

Но мольбы прекратил давно,

Потому что решил давно,

Что бездетным ему все равно

Умереть теперь суждено.

А сейчас — двух чудесных детей

Увидав у семи дорог —

Он волненья сдержать не мог,

От восторга дышать не мог,

И любуясь на их игру,

На сверкание их волос,

Был растроган старик до слез

И сквозь слезы так произнес:

«Много видывал я чудес,

А такого еще не видал,—

То, что я просил у небес,

На земле теперь отыскал!»

Трижды он детей обошел,

Приближаясь тихонько к ним,

Все боялся: исчезнут они,

И смеются глазенки их,

Шевелятся ножонки их,

Гладят травы и рвут цветы

Озорные ручонки их,

И не счесть забавных затей

Этих резвых, славных детей,

И у каждого — чуб золотой,

И серебряный — чуб другой!

Любовался тайком Караман:

До чего близнецы хороши!

Зорко глянул кругом Караман:

Только степь да степь — ни души.

Сразу видно: потеряны здесь

Или кем-то намеренно здесь

Были брошены малыши.

Был бездетным раб Караман,

Много лет о сыне мечтал,

Много лет к Аллаху взывал,

Чтоб ребенка жене послал.

Но мольбы прекратил давно,

Потому что решил давно,

Что бездетным ему все равно

Умереть теперь суждено.

А сейчас — двух чудесных детей

Увидав у семи дорог —

Он волненья сдержать не мог,

От восторга дышать не мог,

И любуясь на их игру,

На сверкание их волос,

Был растроган старик до слез

И сквозь слезы так произнес:

«Много видывал я чудес,

А такого еще не видал,—

То, что я просил у небес,

На земле теперь отыскал!»

Трижды он детей обошел,

Приближаясь тихонько к ним,

Все боялся: исчезнут они,

Сколько гор крутых одолел,

Сколько знойных, пыльных дорог,

Он под ветрами злыми дрог,

Под жестокими ливнями мок,—

Как сумел он вернуться домой,

Объяснить бы и сам не смог!

И однако добрался Ходар

Всем невзгодам наперекор!

В тот же вечер прокрался Ходар

К девяти госпожам в шатер,

Попросил разрешенья сесть,

Попросил хоть немного поесть,

Сообщил им тайную весть:

Совершилась кровавая месть.

Не поверили девять ханум,

Сомневаться стали сперва:

Чем докажет теперь Ходар,

Что правдивы его слова?

И тогда рассказал мясник,

Как с детьми по степи блуждал,

Госпожам показал мясник

Окровавленный свой кинжал,

Распахнул дырявый чапан,

Два кусочка печенки достал

И в следах от кровавых ран

Двух детей рубашонки достал,

И добавил, что сам видал,

Как их кости глодал шакал,—

Ханских жен убедить сумел

И награду требовать стал.

Улыбались девять ханум,

Восхищались девять ханум,

Обещали ему, что за труд

Вдвое больше теперь дадут,

Ублажали его, как могли,

Не жалели хвалебных слов,

А потом ему поднесли

Чашу, полную до краев.

Выпил раб хмельное питье,

Поднялся, сделал шаг-другой,

Захрипел, согнувшись дугой,

Повалился, задергал ногой,

Даже слова сказать не успел —

Распрощался с жизнью земной!

Знать, злодейки в это питье,

Чтобы скрыть преступленье свое

Подмешали смертельный яд,—

Ведь покойник тем и хорош,

Что его на допрос не возьмешь,

Не узнаешь, где правда, где ложь,

Ибо мертвые — не говорят.

Той же ночью девять ханум

Забрались в заброшенный дом,

Поплотней притворили дверь

И очаг разожгли с трудом:

Рубашонки детей сожгли,

А печенку в золе спекли,

Хорошо посолили ее,

Меж собой поделили ее

И, давясь, проглотили ее!

Так насытились до конца

Злые, мстительные сердца:

Не воскреснут два близнеца.