Сказание о Шарьяре

Юность Шарьяра и Анжим. Песнь вторая.

О том,

как хитроумная старая колдунья

сумела проникнуть во дворец Шарьяра

и как впервые

узнал от нее молодой богатырь

о луноликой владычице восточной страны,

о волшебной птице

и о заколдованном городе Тахта-Зарин

Был красив и светел просторный зал —

Тридцатидвухколонный, узорный зал,

Где в кругу соратников и друзей

Молодой властитель их восседал.

Был красив и светел лицом Шарьяр,

Слыл невиданным храбрецом Шарьяр,

Знали все: он душой справедлив и чист,

Но, как молния, грозен его удар.

Молод был Шарьяр, а уже успел

Совершить немало геройских дел,

Был он сердцем горяч, как степной пожар,

Беспримерно могуч, безрассудно смел,

Был в любых состязаньях неутомим,

На забавы и выдумки неистощим,

Но сегодня, понурясь, Шарьяр сидел,

Будто туча, нахмурясь, Шарьяр сидел

И, рукою голову подперев,

То ли в сердце копил непонятный гнев,

То ли смутных дум не мог побороть —

На своих сподвижников не глядел,

Ни словечка молвить им не хотел.

И не ведал никто из лихих бойцов —

Молодых, отчаянных храбрецов,

Что томит их владыку с недавних пор,

Почему сидит он, потупив взор.

А Шарьяр все молчал, неподвижен, угрюм,

И никто не знал его тайных дум:

Был таинственным сном богатырь смущен,

Но стыдился — скрывал от друзей свой сон.

Третью ночь не спал молодой герой,

Третью ночь подряд — перед самой зарей —

В полусне появлялась сквозь легкий дым

Тонкобровая девушка перед ним:

Проплывала облаком золотым,

Ослепляла обликом молодым,

И дрожал богатырь, замирала душа,—

Так была эта девушка хороша!

Райской пэри красивей она была,

Юной розы стыдливей она была,

Руки к ней протягивал богатырь,

Но газели пугливей она была,

И опять приближалась, нежна и горда,—

Он красавиц таких не видал никогда! —

С каждым мигом она становилась светлей,

С каждым мигом ему становилась милей,

И светилась родинка между бровей,

Будто в небе — утренняя звезда.

И не ведал могучий, откуда она —

Эта дева его потаенных снов,

Только знал: несравненное чудо она,

Ради встречи с ней он на все готов!

Но живет ли она только в дивных снах

Или можно ее наяву найти?

Где она обитает — в каких краях?

И какие ведут в этот край пути?

И томился Шарьяр с утра допоздна,

И нежданной тревогою пронзена,

И внезапною страстью распалена,

Содрогалась душа, как орел взаперти,

То и дело туман проплывал в очах,

И сквозь этот туман, в золотистых лучах

То скрывался, то вновь появлялся на миг

Молодой, ослепительный лунный лик —

Тонкобровый, пленительный, юный лик.

И еще одним был смущен Шарьяр,

Был в душе тяжело удручен Шарьяр:

Стал совсем уже немощен, болен, стар

Досточтимый отец его Шасуар.

Знали все, как великий хан справедлив,

Незлобив, правдив и благочестив,

Стал он к старости праведником святым,

Все желанья греховные усмирив,

Но увы! — на самом закате дней

С новой силой, неведомо почему,

Возвратился прежний недуг к нему —

Стал еще опасней, еще страшней.

Видно, злая болезнь потайным огнем

Много лет по-прежнему тлела в нем,

А теперь будто снова с цепи сорвалась,

Как тигрица, когтями в него впилась,

Одряхлевшее тело терзать принялась,

Становилась мучительней с каждым днем.

И точь-в-точь как прежде — семь раз в году,

Будто грешник, горящий живьем в аду,

Начинал он пылать в нестерпимом огне

И кричать, и метаться в буйном бреду,

Проклинал и жену, и детей, и слуг,

И рыдал, сотрясаясь от жгучих мук,—

Так ужасен был тяжкий его недуг!

Сколько лучших знахарей и ворожей

Обещали его исцелить, наконец,

Сколько мудрых старцев, святых хаджей

Приходили к несчастному во дворец,

Сколько раз к небесам взывали они,

Чтобы снова окрепло здоровье его,

Заклинанья святые читали они,

Освящали с мольбой изголовье его,

Сколько снадобий редкостных принял он,

Сколько раз был, казалось, почти исцелен,

И вот тут-то с новою силой вдруг

Возвращался к нему роковой недуг.

«Скоро, скоро возьмет меня Азраил!» —

Так, лишившись последних надежд и сил,

Изможденный страдалец в слезах твердил.

Вот о чем размышлял молодой орел,—

То предчувствием тяжким был омрачен,

То опять пылал и томился он,

Вспоминая свой потаенный сон.

И молчали встревоженные друзья,

За движеньями грозных бровей следя:

Если чем-то душа смущена их вождя,

То раздумья его прерывать нельзя.

Хоть и слыл справедливым герой Шарьяр,

Но бывал и гневливым порой Шарьяр,

И тогда становился безумен, горяч,

Будто конь, без дороги летящий вскачь,—

Обо всем он в ярости забывал,

Даже лиц знакомых не узнавал,

Становился страшней, чем горный обвал,

Как весенний паводок, бушевал.

Вдруг раздался снаружи протяжный крик

И сквозь окна раскрытые в зал проник.

Вздрогнул юный властитель,— а через миг

Появился в дверях садовник-старик.

Все глядят на него — не поймут ничего,

А садовник с трудом шагнул за порог:

Непонятное, скрюченное существо,

Будто в узел скрученное существо —

Что-то злое, лохматое, с хищным ртом,

Да еще в грязи с головы до ног

Беспощадно за шиворот он волок.

Точно смерть, костлява, желта, дряхла

Безобразная эта старуха была

И одета в немыслимое тряпье,

И вопила она, как от лютых мук,

И крутилась клубком, и рвалась из рук,

Еле-еле справился с ней старик

И к ногам владыки швырнул ее,

И тогда успокоилась тотчас она,

Поудобней устроилась тотчас она

И, усевшись весело на ковер,

Подняла на Шарьяра лукавый взор —

Ох, и дьявольски был этот взор хитер!

А старик отступил — и у входа в зал

Вытер пот, отдышался и так сказал:

«Ты прости меня, справедливый хан,

Я сегодня розы с утра срезал

И вот эту дрянь увидал в саду —

Увидал в саду на свою беду!

Под кустами запряталась ловко она,

А царапалась, будто чертовка, она,

Посмотри, как халат на мне порвала,

То ли бес, то ли просто воровка она?

Стал ее расспрашивать я — молчит,

Стал ее выпроваживать я — кричит,

И чего ей понадобилось в саду?

А упрямая, злющая — слов не найду!

Дай-ка, думаю, к хану ее сведу».

На старуху смотрел с возвышенья Шарьяр,

И не мог побороть удивленья Шарьяр,

До того безобразной она была,

Омерзительной, грязной она была!

А тем временем на цветном ковре

Перед юным владыкой сидела она,

И на всех преспокойно глядела она

Будто век провела при ханском дворе,—

Не боясь, что прогонят ее взашей,

Улыбалась Шарьяру до самых ушей,

Так и бегали наглые глазки ее —

Воровато шныряли, как пара мышей.

А худа, желта — ну, совсем скелет,

Можно было ей дать полтораста лет,

Над щербатой челюстью — острый нос,

Будто дохлые змеи — пряди волос.

То ногою подрыгивала она,

То бесстыдно подмигивала она,

Словно знала и вправду о чем-то таком,

Что рассказывать можно только тайком,

Да и то на ушко, да и то шепотком.

С изумленьем взирал молодой герой:

Никогда не встречал он старухи такой!

Если б ведал юноша, сколько зла

Сколько тайной силы в ней колдовской!

И при виде нелепых ужимок ее

Разбирал его все сильнее смех,

Но не стал он над ней потешаться при всех

Над убогой старухой смеяться грех.

Захотелось юному смельчаку

Хоть немного рассеять свою тоску,

Вот и вздумал юноша пошутить —

С этой гостьей незваной поговорить:

Пусть расскажет забавное что-нибудь,

А уж раз не боится его ничуть,

Значит, надо сперва ее припугнуть.

«Хэй, старуха, откуда ты? Отвечай живей!—

Так с притворным гневом Шарьяр обратился к ней.—

Что трясешь головой? Или мучит тебя шайтан?

От грехов или бедствий

Согнулся в дугу твой стан?

Мне над городом этим

Дарована полная власть,—

Как смогла ты без спросу

В столицу мою попасть?

Как проникла в мой сад?

Или вражья лазутчица ты?

Отвечай!

А иначе в цепях

Будешь мучиться ты!

Хоть и милостив я,

А врагов щадить не привык,

И не вздумай хитрить —

Прикажу отрубить язык!

Признавайся во всем,

Но смотри,

За малейшую ложь

С головою простишься,

В руках палачей умрешь!»

«Пощади, справедливый,

Не мучай, не бей меня! —

Так старуха вскричала,

Испуганной притворясь.—

Я — несчастная странница,

Пожалей меня! —

Так она продолжала,

Кланяясь и трясясь.—

Я — не джин, не шайтан,

Никому не желаю зла,

Заблудилась я —

Ненароком в твой сад забрела,

Ты послушай, хан,

Мой невыдуманный рассказ,

И тогда поймешь,

Как судьба моя тяжела!»

«Говори!» — молодой властитель

Ей милостиво сказал,

Двинул бровью — и сразу притих

Многолюдный зал.

А старуха к престолу

Поближе подобралась —

Утирая слезы,

Всхлипывать принялась,

Костяком своим дряхлым

Поскрипывать принялась,

Ручейком ядовитым

Речь ее полилась.

Рассказ старой колдуньи

«Ты не знаешь, властитель, как жизнь у тебя светла! —

Так старуха проклятая вкрадчиво начала.—

Нет числа твоим слугам, сокровищам нет числа,

А душа молодая — беспечна и весела.

Но смотри: чтоб и впредь безмятежно шли твои дни,

Благородный юноша, счастье свое цени.

Будь от всей души благодарен судьбе своей,

Потому что превратно, изменчиво море дней».

«С юных лет в чистоте надо совесть беречь свою,—

Продолжала колдунья коварную речь свою,—

И запомни, сынок, если жизнь тебе дорога:

Грех, беспечность, гордыня — три злейших наших врага.

Я-то знаю, какою они нам грозят бедой,—

Я ведь тоже была и счастливой, и молодой.

Мне теперь это время кажется смутным сном:

Всех знатней и богаче была я в краю родном.

Не поверит никто, поглядев на отрепье мое,

До чего было сказочным великолепье мое.

Я в атлас наряжалась, из чаш изумрудных пила,

Во дворце у султана душистою розой цвела.

Сорок жен он имел, но была я красивей всех,

Золотым колокольчиком мой разливался смех.

А султан-старик ласкал, баловал меня,

Осыпал жемчугами, в шелка одевал меня.

Я на месте почетном надменно привыкла сидеть,

На седых вельмож свысока привыкла глядеть.

Птицы райские пением слух услаждали мне,

Сто послушных рабынь день и ночь угождали мне.

Я блистала звездой на дворцовых пышных пирах,

Каждый взгляд мой людям внушал и восторг, и страх.

Я была молода, своенравна, дерзка, горда,—

Разве думалось мне, что нагрянуть может беда?

А причиной беды оказалась гордыня моя:

Провинилась однажды девчонка — рабыня моя.

Приказала ее до беспамятства я засечь,

Потеряла бедняжка слух, потеряла речь.

А ведь тяжкий грех — искалечить свою рабу,

За ничтожный пустяк исковеркать ее судьбу.

Но ни капли раскаянья в сердце я не нашла —

Пировала, как прежде, красива, дерзка, весела.

Если б только я знала, какой дорогой ценой

Заплачу за проступок, беспечно содеянный мной!

Безнаказанным грех не проходит, и с этого дня

Закатилась звезда — отвернулась судьба от меня.

Без ума от моей красоты был старик-супруг,

Все причуды и дерзости мне сходили с рук.

Над придворными я потешалась, терзала слуг,

Как скотов бессловесных, мучила всех вокруг.

Даже старый султан от меня немало терпел:

Я дерзила ему, а он возразить не смел,

Лишь вздыхал да кряхтел, на меня с укоризной глядел,

Но любому терпению все-таки есть предел.

В эти дни на супруга была я за что-то зла,

Ишаком беззубым при всех его назвала.

В гнев пришел султан, наказать меня приказал:

За пределы державы изгнать меня приказал.

Весь дворец ликовал, услыхав про жестокий приказ!

Издеваясь, сорвали с меня жемчуга и атлас,

Мой роскошный наряд заменили тряпьем гнилым,

Повели меня с криком по улицам городским.

Не забыть этот день, хоть и был он полвека назад:

Я из рая земного низверглась в кромешный ад,

Шла сквозь брань толпы, от стыда и страха трясясь,

И летели мне вслед насмешки, каменья, грязь.

Так до самой границы, босую, в рванье, в пыли,

Тридцать дней и ночей злые стражи меня вели

И тянули жребий, рассевшись возле огня,

Чей сегодня черед истязать, бесчестить меня.

Как я их умоляла не мучить, не бить меня,

А уж лучше убить — на куски разрубить меня!

В те ужасные дни было б легче мне умереть,

Чем такой позор и такие муки терпеть.

Как надеялась я, что опомнится мой супруг

II за мной вдогонку пошлет своих верных слуг!

Как безумно молилась всевидящим небесам,

Чтобы сжалились, вняли мольбам моим и слезам!

Но ничто от возмездья спасти меня не могло,—

Не простил Аллах сотворенное мною зло.

В назиданье всем, кто такой же грех совершил,

Он скитаньем вечным меня наказать решил.

С той поры по земле я блуждаю семьдесят лет

В мире семьдесят раз пережила по семьдесят бед.

Жалкой нищенкой став, стучась у чужих ворот,

Все брожу и брожу — день за днем и за годом год.

Солнце жжет меня, стужа мучит, дожди секут,

Жалят змеи степные, голодные птицы клюют.

По горам я бреду, по лесам и пескам бреду,—

Видно, только в могиле желанный покой найду!

Стоит больше трех дней задержаться мне где-нибудь,

После тяжкой дороги хоть чуточку отдохнуть,

Как мучительный страх вонзает мне когти в грудь —

Это божий бич снова грешницу гонит в путь.

И пускаюсь дальше, безжалостный рок кляня,

Ибо вечным скитаньем Аллах наказал меня —

Приказал всю жизнь быть примером живым для всех

Своевольных и гордых, впадающих в блуд и грех.

Да, судьбы такой не желаю даже врагу:

Сколько лет я скитаюсь, никак умереть не могу!

Юг и север, закат и восход — все концы земли

Эти дряхлые, бедные ноги мои обошли!

По земле индостанской четырежды я прошла,

По земле туркестанской четырежды я прошла,

Не могла задержаться я больше, чем на три дня,

Ибо вечным скитаньем Аллах наказал меня.

Снова рок беспощадный меня, как сухой листок,

Через горы и степи в неведомый край повлек.

Снова я на чужбине — бреду и бреду наугад,

И не помню сама, как попала с утра в твой сад.

О великий владыка! Я все рассказала тебе,

Снизойди благосклонно к плачевной моей судьбе.

Дай в столице твоей хоть один денек отдохнуть,

А потом помолюсь — да и снова отправлюсь в путь!»

Молча слушал этот рассказ Шарьяр,

Затаила дыханье толпа друзей,

Не сводил опечаленных глаз Шарьяр

С этой странной, незваной гостьи своей.

Трудно было не верить ее словам —

Этой лжи с небылицами пополам,

Потому что не только седа и стара,

Но к тому же, как злая лисица, хитра,

И тонка, и пронырлива, как игла,

Эта дьявольская старуха была —

Хоть кого обмануть без труда могла!

Был суров и бесстрашен душой Шарьяр,

Несмотря на свои молодые лета,

Но податлив, как воск, был порой Шарьяр —

Под суровостью теплилась доброта,

И не мог над несчастной не сжалиться он,

И сочувствовал нищей страдалице он

И, узнав о скитанье ее роковом,

Даже слезы украдкой смахнул рукавом.

Да и все, кто сидел и стоял вокруг.—

От надменных бойцов до проворных слуг,

Одурманены речью ее колдовской,

Так и замерли — превратились в слух.

Тишина охватила просторный зал,

И казалось, темней стал узорный зал,

А старухи вкрадчивый голосок

Ручейком ядовитым бежал и бежал.

Ухищрялась проклятая, как никогда:

Вспоминала в слезах про былые года —

Как была знатна, молода, горда,

Как внезапно нагрянула к ней беда,

Вспоминала, какие видала в пути

Чужедальные страны и города,

Вспоминала, как тяжко страдала в пути,

Как ее все дальше гнала нужда,—

Ведь нетрудно морочить людей тому,

Кто не знает ни совести, ни стыда!

И в молчании слышались вздохи не раз,

И у многих сочилась роса из глаз —

Так сердца этот лживый рассказ потряс.

Говорят, что любое сердце — замок,

Надо только умеючи ключ подобрать,

А колдунья умела сердца отпирать!

Встал Шарьяр и старуху под локоть взял,

И почтительно рядом с собой усадил,

Ей отведать изысканных блюд предложил,

Ей защиту свою и приют предложил,

Но притворщица слишком была умна —

Погостить во дворце отказалась она,

Повторяла, что больше дня одного

Оставаться в городе не должна.

Долго с нею беседовал юный храбрец

И у лгуньи проклятой спросил под конец:

Как понравился этот город ей,

Что построил он ровно за тысячу дней

Для себя и для верных своих друзей?

За три года свой город воздвиг Шарьяр,

И столицей гордиться привык Шарьяр,

Знали все, что нетрудно ему угодить —

Надо только столицу его похвалить.

Был и вправду город этот красив —

Невелик, но строен и горделив,

И делянка его мала,

Кетменем участок рыхля,

Неустанно трудится он,

И оградой из шенгеля

Окружает он свой загон.

Но поверь, что в моей стране

Даже изгородь из шенгеля

Всех садов пышнее твоих

И дворцов стройнее твоих,—

Вот какая у нас земля!»

От обиды Шарьяр закипел,

Услыхав такие слова,

Гордый голос его зазвенел,

Как натянутая тетива:

«Хэй, почтенная, отвечай,

Что же это за дивный край,

Что за сказочная земля,

Где ограда из шенгеля —

« Из колючего шенгеля,

Из вонючего шенгеля

Всех садов пышнее моих?

И дворцов стройнее моих?

Отвечай! Но заранее знай:

Если это — бесстыдная ложь,

В тот же миг погибель найдешь,

От меня живой не уйдешь!»

А старуха ему в ответ:

«Что за прок мне напрасно лгать?

И зачем на старости лет

Буду грех я на душу брать?

Есть на свете чудесный край,

Что похож на небесный рай,

Но к чему его называть?

Все равно, дорогой ханзода,

Не добраться тебе туда!

Лучше мой рассказ позабудь,

Этот край отсюда далек,

Нужно ехать немалый срок,

Да к тому же тебе невдомек,

Как тяжел и опасен путь,—

Каждый шаг бедою грозит,

Только самый смелый джигит

Этот путь одолеть бы смог!

Ты же слишком молод пока,

Не окрепла твоя рука,

Да и жизнь беззаботна, легка,—

Позабудь об этом, сынок!»

Будто в грудь получил удар —

Сразу с места вскочил Шарьяр,

Гнев с трудом побороть сумел,

Грозно голос его загремел:

«Хэй, старуха! Глянь на меня —

Разве я не могуч и смел?

Я с тобой, карга, не шучу —

Побывать в том краю хочу!»

И старуху схватив за плечо,

Ей в лицо дыша горячо,

Обнаженный, кривой кинжал

Для острастки он показал:

«Ну-ка, старая, отвечай —

Как найти этот дивный край?»

Но не только хитра — смела

Эта злая пройдоха была:

В гневе юношу увидав,

С тайной радостью поняла,

Что идут хорошо дела,

Что старалась она не зря —

Простодушного богатыря

Раззадорить быстро смогла!

И Шарьяру в ноги упав,

Перепуганный вид приняв,

Так молить его начала:

«Подожди, подожди, батыр,

Не губи, пощади, батыр!

Раньше времени не хочу

Покидать этот бренный мир!

Не гневись, дорогой ханзода,

Не пылай подобно огню,—

Я дорогу в чудесный край,

Что похож на небесный рай,

Так и быть, тебе объясню!

Если хочешь туда попасть,

Выезжай из восточных ворот,

Сразу путь заприметь на восход,

По нему и езжай вперед,

Много встретишь разных путей,

Ты же мчись и мчись на восход,

Знай: к желанной цели твоей

Только этот путь приведет.

Мчаться будешь ты много дней —

Их могу заранее счесть:

Полных месяцев ровно шесть

Надо ехать к цели твоей!

Много встретишь прекрасных мест

И ужасных, опасных мест,

Но не вздумай ехать в объезд,

А все время держи на восток,

Встретишь реки, леса, хребты,

Никуда не сворачивай ты,

Силы зря не растрачивай ты,

А все время спеши на восток,—

Вот тогда и увидишь ты

Край заветной своей мечты,

Край невиданной красоты.

Но скажу тебе прямо, сынок:

Осторожным и смелым будь,

Очень страшен, очень далек

Шестимесячный этот путь!

Реки бурные ждут тебя —

Могут путника потопить,

В жадных водах похоронить,

И тогда захлебнешься, батыр,

Дэвы злобные ждут тебя —

Могут путника погубить,

В пропасть черную заманить,

И тогда задохнешься, батыр!

Будет ждать ненасытный огонь —

Он захочет тебя охватить,

В пепел плоть твою превратить,

И тогда не вернешься, батыр,

Будет ждать Аждарха-дракон,

Он захочет тебя скрутить,

А потом живьем проглотить,

И тогда не спасешься, батыр!

Если ж цели достигнешь ты

И в пути не погибнешь ты,

То увидишь такую страну,

Что затмит любые мечты:

Нет числа красивым садам,

Горделивым, большим городам,

Полноводные реки текут,

Плодородные земли цветут.

Но красивее всех садов,

Горделивее всех городов

Драгоценный город-рубин —

Златостенный Тахта-Зарин!

Кто хоть раз этот город видал,

Тот секрет красоты познал,

С той поры, как мудрец, живет,

Кто ни разу его не видал,

Тот земной красоты не познал,

Как в пустыне слепец, живет!»

Продолжала старуха: «Не хватит слов,

Чтоб тебе, дорогой, описать, каков

Удивительный город Тахта-Зарин —

Этот самый прекрасный из городов!

Три стены окружают его,— одна

Из червонного золота возведена,

А за нею стоит другая стена —

Из серебряных слитков возведена,

А за нею третья стена видна —

Из чистейшего жемчуга возведена,

Костью белой и красною скреплена.

Что ни башня — громадней горных вершин,

Что ни площадь — нарядней вешних долин,

Вот каков этот город Тахта-Зарин!

А основа его, как скала, прочна —

Отлита из крепчайшего чугуна,

Заходи в этот город и ночью, и днем —

Одинаково ярко и солнечно в нем:

Столько дивных алмазов и жемчугов

На стенах и на кровлях горят огнем.

Много есть городов, но такой лишь один —

Ослепительный город Тахта-Зарин,

Удивительный город Тахта-Зарин!»

И чем дальше, тем вкрадчивей тек и тек

Ядовитых слов ручеек:

«Если счастье хочешь найти, сынок,

Поезжай, поезжай на восток!

Ты могуч и отважен не по летам,

Поезжай в этот город чудес,

Все диковины мира собраны там —

Все богатства земли и небес.

Там дворцы — как затейливые ларцы,

Там до неба фонтаны бьют,

А на ветках садов вместо спелых плодов

Жемчуга да рубины растут.

Мостовая и та — как живой ковер,

Красотою радует взор:

Под ногой что ни камень, то самоцвет —

Им названья и счету нет!

А владеет прекрасным городом тем

Чудо-птица Бюльбильгоя,—

День и ночь напролет о любви поет

Чаровница Бюльбильгоя.

Если сможешь проникнуть, юный батыр,

За твердыню старинных стен,

Мой совет: захвати эту птицу в плен —

Увези в родные края!

Ты, конечно, спросишь, сынок: зачем

Эта чудо-птица нужна?

Я в старинную тайну посвящена

И тебе рассказать должна:

Говорят, вот уж тысячу первый год

Эта птица на свете живет,

У нее не простая — волшебная кровь,

Колдовская, целебная кровь.

А слыхала я, молодой храбрец:

Очень болен и очень стар

Твой почтенный отец, великий мудрец —

Справедливый хан Шасуар.

Хоть и праведник он, хоть и всеми любим,

Но недугом злым одержим,

И горит он, страдает семь раз в году,

Будто грешник в мрачном аду.

Если хочешь, сынок, ты спасти отца

От мучительного конца,

Отправляйся немедля в город-рубин,

В дальний город Тахта-Зарин!

Если сможешь ты в дивный город попасть,

Эту чудо-птицу украсть,

То над всем богатством ее, Шарьяр,

Ты получишь полную власть.

Ну, а если волшебную птицу живой

В край родимый доставишь ты,

То страдальца-отца, возвратясь домой,

От мучений избавишь ты,—

Сможешь сам убедиться, что в жилах ее

Не простая — целебная кровь:

С молоком эту кровь смешай — и питье

Своему отцу приготовь.

Но не надо чудесную птицу губить —

Много крови не надо напрасно лить:

Десять капель нужно всего,

Чтоб страдальца от горьких мук исцелить,

Чтобы жизнь надолго ему продлить,

Чтоб спасти отца твоего!

Лишь бы только он выпить успел твое

Чудодейственное питье -

И тотчас покинет свой смертный одр,

Станет снова, как юноша, свеж и бодр

И еще сто лет проживет!»

Трепетал Шарьяр — так взволнован был

Этой речью хитрою, колдовской,

До того богатырь околдован был,

Что не мог шевельнуть ни ногой, ни рукой,

Жадно слушал он каждое слово ее

И не чувствовал умысла злого ее,

Да и весь взволнованный зал притих:

Изумлялись люди — никто из них

Никогда и не слыхивал слов таких!

А карга не теряла времени зря:

Наклонившись к уху богатыря,

Продолжала лживую речь,

Чтобы разум вконец затуманить его,

Задурманить его, заарканить его

И в погибельный край завлечь!

Пригибалась все ближе старуха к нему,

И с шипением в самое ухо ему,

Будто змейки, слова ползли,

И напрасно десятки бойцов и слуг

Молча замерли, затаили дух,

Все встревоженней напрягали слух —

Ничего понять не могли.

А старуха шептала:

«Послушай, сынок,

От души тебе говорю,—

Ты могуч, как весною горный поток,

И красив, и отважен, и ростом высок,

Где ж невесту сыскать такому, как ты,

Несравненному богатырю?

А ведь знаю:

Томится твоя душа,

И к любви стремится твоя душа,—

Где ж подругу найти для такого орла,

Чтоб она и знатна, и красива была,

И нежна, и послушна, и сердцу мила —

Словом, всем была хороша?

Торопись, Шарьяр! Чуть блеснет восход,

Выезжай из восточных ворот!

Пусть опасна дорога,— зато храбреца

Этот путь одолевшего до конца,

Золотая награда ждет.

Если путь на восток ты проложишь, сынок,

И ни разу с него не свернешь,

В край чудес удивительных попадешь

И волшебную крепость найдешь,

За стеною ее — драгоценный шатер

На прибрежье заметишь ты,

А заглянешь в шатер —

Поразится твой взор:

Чудо-девушку встретишь ты!

Ясноглаза она, тонкоброва, стройна,

Как звезда, светла и чиста,

На ожившую розу похожа она,

Утром сорванную с куста,

Лепестков нарцисса кожа белей,

Алых ягод спелей уста,—

Не поверишь, что может такою быть

Человеческая красота!

Словно стебель, тонок и гибок стан,

Молодая грудь высока,

Как по мягкой траве ступает джейран,

Так походка ее легка,

А ресницы, глаза — небывалой красы,

Взор лучистей свежей росы,

И ручьями текут, до земли достают

Две тяжелых, черных косы.

Так нежны и стыдливы ее черты,

Что завидуют ей цветы,

Так улыбка приветлива и ясна,

Что завидует ей луна,

Не идет, а плывет, говорит, как поет,

Что ни слово — душистый мед...

Да, поистине будет счастливцем тот,

Кто супругой ее назовет!

А к тому же и родом она знатна —

Дочь великого шаха она,

В каждой черточке, в каждом движенье ее

Благородная кровь видна.

Стоит только на миг ей в лицо взглянуть,

Переполнится счастьем грудь,

Затмевается взор, замирает душа,—

До того она хороша!

А уж как воспитана, как умна,

Как учтива, нежна, скромна,

Будто с девой небесной беседуешь ты,

К нам спустившейся с высоты,

На журчанье ключей, на певучий ручей

Сладкий голос ее похож,—

Да, услады такой для души и очей

Ты на всей земле не найдешь!

Ты отыщешь сразу ее, Шарьяр,

Если сможешь попасть туда,

Ты узнаешь сразу ее, Шарьяр,

Так она светла и горда,—

Как алмаз среди тысяч камней дорогих,

Так ее среди многих красавиц других

Отличит твой взор без труда:

Всех она благороднее, всех стройней,

Золотые с рубинами серьги на ней,

И сияет родинка между бровей,

Будто утренняя звезда!..»

Запылал, задрожал Шарьяр, изумясь,

Со старухи глаз не сводя,

И соратники замерли, не шевелясь,

Напряженно за ним следя:

Трепетал их владыка подобно костру

На осеннем резком ветру,

Попытался что-то сказать — не смог,

Думал на ноги встать — не смог.

С удивленьем на старую эту каргу

И со страхом глядели друзья:

Тощим телом подрыгивала она,

Извивалась, подпрыгивала она,

И бесстыдно подмигивала она,

Крючковатым пальцем грозя.

Вот, к владыке юному наклонясь,

Что-то снова нашептывать принялась —

Подливала масла в огонь:

«Всем известно, какой ты могучий, Шарьяр,

Так смотри, этот редкостный случай, Шарьяр,

По беспечности не проворонь!

Счастье в жизни встречается только раз —

Берегись упустить свой час!

Собирай друзей да седлай коней:

Ждет красавица — мчись за ней!

Если хочешь награды обещанной ты,

Соверши этот дерзкий набег,

А не хочешь — трусливее женщины ты,

Хоть напяль на себя кимешек!

Торопись! Собирай боевой отряд,

Не страшись никаких преград,

А иначе другие богатыри

Вас в дороге опередят,—

С каждым днем все шире звучит молва

О чудесной красавице той,

И десятки прославленных храбрецов —

Молодых удальцов, закаленных бойцов

К ней уже стремятся со всех концов,

Пламенея страстной мечтой!

Я тебя разгадала, сынок дорогой:

Ты могуч, благороден, смел,—

Неужели допустишь ты, чтоб другой

Красотою такой владел?

Неужели допустишь ты, чтоб другой

Дерзновенной, жадной рукой

Обнимал этот гибкий, послушный стан —

Этот гордый сорвал тюльпан?

Нет, сынок, я верю:

Ты — не таков,

Ты своих не уступишь прав,

Не боясь преград, не страшась врагов,

Устремишься ты в путь стремглав,

И поверь смиренной своей рабе:

Победить ты сумеешь в любой борьбе,—

Предрекаю счастье тебе!

Знай, Шарьяр: истекает назначенный срок,

А ведь путь тяжел и далек,

Эта девушка — счастье твое, сынок,

Торопись, торопись на восток!

И недаром ты ночи не спишь напролет,—

Это пламя душу твою сожжет,

Как пожар — сухую траву...

Не стыдись, Шарьяр,— все известно мне:

Трижды девушку эту ты видел во сне,

А теперь найдешь наяву!»

Будто молния юноше в грудь вошла

И мгновенно сердце ему прожгла,

И вскочил, и застыл он, ошеломлен:

Как узнала старуха про вещий сон?

И застыли друзья, с изумленьем следя

За лицом своего молодого вождя:

Почему, как ужаленный, он вскочил

И молчит, с оборванки глаз не сводя?

Пошатнулся Шарьяр, устоял едва,

Взор затмился, кружится голова,

Замелькали в тумане лица друзей,

Будто вихрем подхваченная листва,

И опять сквозь туман просиял на миг

Перед ним ослепительный лунный лик —

Тонкобровый, пленительный, юный лик.

А когда через миг снова речь обрел

И в себя пришел молодой орел,

«Где старуха?» — нахмурясь, друзей спросил

И глазами горящими зал обвел,

«Где старуха?» — крикнул, что было сил,

Топнул так, что затрясся мраморный пол,—

Удивляются, обомлев, друзья,

Озираются, побледнев, друзья,

А старухи дерзкой и след простыл!

Помрачнел Шарьяр, запылал костром,

Загремел его голос, как вешний гром,

По дворцовым покоям, дворам, садам

Устремились десятки людей бегом —

Всю округу обшарили, сбились с ног,

Обыскали каждый глухой уголок:

Нет старухи — исчезла, всех провела,

А ведь только что во дворце была!

То ли в дверь улизнула лисицей она,

То ли кошкой выпрыгнула из окна,

То ли крысою в щелку пролезла она,

Но не видно старухи,— исчезла она.

Неподвижно сидел и молчал Шарьяр,

В ожиданье, казалось, скучал Шарьяр,

И в мечты богатырские погружен,

Суматохи не замечал Шарьяр.

Был у юноши пылкий, упрямый нрав —

Безрассудства и мужества крепкий сплав,

Колебаний не знал он,— решенье приняв,

Будто тигр, бросался вперед стремглав.

И услышав, что нет старухи нигде,

Не желая и думать о близкой беде,

Рассмеялся Шарьяр и пожал плечом —

И не стал раздумывать ни о чем!

Прекратить он поиски приказал,

Приказал придворным покинуть зал

И двенадцать сподвижников лучших созвал -

Самых верных и самых могучих созвал,

С кем судьбу боевую свою связал,

«Завтра в путь отправляемся!» — им сказал.