Сказание о Шарьяре

Юность Шарьяра и Анжим. Песнь седьмая.

О том,

как луноликая красавица Хундызша

оказалась невольной виновницей

поражения и гибели бесстрашного Шаръяра

и как его неутомимый вороной конь

доставил в Белую Орду

тревожную весть

о непонятном исчезновении молодого богатыря

Было это в рассветный час:

Тонкий месяц почти угас,

Лишь поблескивала сквозь туман

Голубая звезда Шолпан.

Расстилалась синяя мгла,

Горы спали, и степь спала,

Люди спали в Белой Орде

И не знали о близкой беде.

Почивала богатая знать,

Крепко спал усталый народ,

Даже стража легла подремать

У больших городских ворот.

В пышном зале, грузен и стар,

Спал с женою хан Шасуар

И не ведал, какой удар

На заре его душу ждет.

После долгих, жестоких мук

Стал чуть легче его недуг,

И теперь отдыхал старик,

Не стонал, не вздыхал старик,

Посветлел морщинистый лик.

Лишь порой, пугливо дрожа,

Как от взмаха незримых крыл,

Перед ханом мерцал ночник,—

Это душу его сторожа,

Над уснувшим старцем парил

И добычу ждал Азраил.

А в узорном летнем дворце

Безмятежно Анжим спала,

И улыбка была светла

На весеннем ее лице.

Сном беспечным Анжим спала,

С плеч ручьями коса текла,

И дремала длинных ресниц

Густочерная бахрома,

Что одним движеньем могла

Сто джигитов повергнуть ниц,

Сто красавцев свести с ума.

А тем временем издалека

Стук донесся звонких копыт.

В поле чей-то скакун храпит,

На бегу каменья дробит,

К городским воротам спешит.

Мимо спящей охраны вскачь

Пролетел благородный конь,

Сразу видно: красив, горяч

Этот чистопородный конь!

Но дорога была тяжела —

В алой пене его удила,

Но дорога была нелегка —

Исхудали его бока,

Золотая узда на нем,

Дорогое седло на нем,—

Только нет в седле седока!

Смолк подков торопливый стук,

Словно вкопанный, конь застыл,

Уши чуткие навострил,

Стал осматриваться вокруг:

Не слыхать голосов нигде,

Не видать огоньков нигде,

Дремлют люди в Белой Орде

И не знают о страшной беде!

Видит конь узорный дворец,

Подбежал к дворцу жеребец,

Трижды вкруг дворца обежал,

Трижды возле дверей заржал,

Трижды стукнул копытом в дверь,

В нетерпении задрожал —

Встал бы кто-нибудь, наконец!

Пробудилась от сладких снов,

Поднялась Анжим поскорей,

Только глянула из дверей —

Сразу все поняла без слов!

Хоть и не было у скакуна

Человеческого языка,

Но в тревожных глазах видна

Человеческая тоска,

Кровь течет с узды золотой,

Хрипло дышат его бока,—

Из-за дальних, крутых хребтов,

Из проклятых, чужих краев

Умный конь вернулся домой,

Но вернулся — без седока!

Прислонилась Анжим к дверям

И не верит своим глазам?

Сорок дней народ горевал,

Сорок дней поминки справлял,

Всем был дорог Шарьяр-батыр —

Молодой, удалой батыр,

Чьей отваге дивился мир.

Сорок дней тосковал и ждал

И поверить не мог народ,

Что герою пришел конец:

Может быть, день-другой пройдет,

И домой вернется храбрец?

Сорок дней в десятках котлов

Днем и ночью варили плов

И шурпу из бараньих голов,

Закололи сотни овец,

Разослали сотни гонцов,

И тотчас же со всех концов,

Откликаясь на ханский зов,

Гости съехались во дворец.

Ибо так решил Шасуар:

Если, к счастью, жив и здоров

И вернется домой Шарьяр,

Этот сорокадневный пир

Будет в честь свидания с ним,

Если ж вправду пропал батыр,

В битве яростной пал батыр,

Этот скорбный, плачевный пир

Будет в знак прощания с ним!

Так в печальной Белой Орде

Сорок дней пировал народ,

Сорок дней горевал народ.

А тем временем в дальней-дальней стране,

О которой мы грезим только во сне,

За громадами гор, за раздольем степей,

В белокаменной, гордой столице своей,

За сплошною стеной — без единых ворот,

Сквозь которую только храбрейший пройдет,

Молодая красавица слезы лила

И молилась в тоске, и ночей не спала,

И томилась, и тоже Шарьяра ждала.

Утром с башни высокой глядела она

На пустынный, безрадостный край земли:

Не появится ль всадник знакомый вдали,

И вздыхала тайком то и дело она,

С каждым днем все бледнела, худела она,

С каждым днем все мучительней на душе

Становилось страдалице Хундызше —

Нежноликой красавице Хундызше.

Дни за днями тоскливою шли чередой,—

Сколько раз пламенел золотой рассвет,

Сколько раз догорал закат огневой

А супруга любимого нет и нет,

И не слышно о нем никаких новостей —

Ни хороших вестей, ни дурных вестей,

Будто сгинул храбрец, молодой удалец,

Богатырь, проложивший столько путей,

Богатырь, победивший столько смертей!

Да, конечно, и труден, и очень далек

Путь в проклятый город Тахта-Зарин,

Одолеть надо много крутых вершин,

Пересечь не один бурливый поток,

И, конечно, невиданно будет жесток

Смертный бой с коварной Бюльбильгоёй,

Но ведь твердо предсказывал ей отец,

Что сумеет ее усмирить герой,

Сможет в плен ее захватить герой,—

Если так, почему же с победой к ней

Из-за диких степей, из-за мрачных гор

Не вернулся супруг ее до сих пор?

Неужели не сбудется до конца

Предсказанье ее прозорливца-отца?

Неужели в далеком, чужом краю

Не сумел Шарьяр в роковом бою

Победить волшебницу Бюльбильгою?

Неужели, как сотни других смельчаков,

Что с колдуньей справиться не смогли,

Он застыл, он остался лежать в пыли,

Заклинаньями страшными побежден?

Неужели, застигнут грозной бедой,

Безрассудный, пламенный, молодой,

Был он холодом смертным к земле пригвожден

И теперь погружен в беспробудный сон,

В черный камень бесчувственный превращен,

Будет спать и спать — до скончанья времен?

Так ждала и томилась в тени садов

Молодая красавица Хундызша,

И от страшных предчувствий, недобрых снов

Не могла избавиться Хундызша,

Не могла уже больше ни вышивать,

Ни с любимой служанкой в шатраш играть,

И тревожились девушки за нее —

Не могли своей госпожи узнать,

И пытались придумать хоть что-нибудь,

Чтоб развлечь, утешить ее чуть-чуть,

Чтобы снова бодрость в нее вдохнуть.

Но она сторонилась верных подруг,

Уходила в шатер, все валилось из рук,

И однажды от нечего делать она

Отперла опять золотой сундук —

Заповедный, отцовский резной сундук.

Стала годы далекие припоминать,

Стала вещи знакомые перебирать:

И халаты, в которых отец пировал,

И доспехи, что в битву он надевал,

Собираясь прогнать чужеземную рать.

Все отцовские вещи перебрала,

Стала бережно складывать их в сундук

И уже затейливый ключ взяла,

Чтоб тяжелую крышку замкнуть,— как вдруг

Задрожал у красавицы ключ в руке,

Увидала она: в золотом сундуке

Старый перстень спрятался в уголке.

Дико вскрикнула, закатив глаза,

Словно птица, подкошенная стрелой,

И упала без памяти Хундызша

На узорный пол, на ковер цветной,

И застыла, не двигаясь, не дыша,

Будто с телом уже распрощалась душа,

И на крик, все дела побросав скорей,

Отовсюду сбежались служанки к ней

И увидели: навзничь лежит она,

Словно лед, холодна, словно мел, бледна,

И в смятении кинулись звать лекарей,

И пришли лекаря, но старались зря:

Шесть ночей и дней — неделю почти

Не могли они в чувство ее привести,

Потеряли надежду ее спасти.

А на день седьмой, приоткрыв глаза,

Хундызша вздохнула — в себя пришла,

Но уже не кричала, слез не лила,

Ко всему безучастной, казалось, была.

Стала сразу ее красота тускла,

Будто осень внезапная в сад вошла,

Стали сразу глаза ее — как зола,

Будто что-то сгорело в душе дотла.

Не желала ни есть, ни снадобий пить —

От всего отказывалась госпожа,

Приказала служанкам своим поспешить:

Ей сегодня же черное платье сшить.

С той поры в черном платье, в черном платке,

Все земные радости позабыв,

Днем и ночью, ресницы полузакрыв,

Пребывала она в безысходной тоске,

В полутемном сидела она уголке,

Будто птица больная — крылья сложив,

Не спала, ни кусочка в рот не брала,

Только изредка чистую воду пила.

День за днем продолжала она молчать,

А в руке держала перстень отца,

И отчаянья мертвенная печать

Ни на миг не сходила с ее лица.

Приходили подруги ее навещать,

Приносили цветы, утешали ее,

Прогуляться в саду приглашали ее,—

Не желала подругам она отвечать

И ни разу не встала, не вышла в сад,

Словно знать не желала, как дни летят,

Тихой тенью сидела в шатре своем

И, как будто сжигаема тайным огнем,

Все худела, таяла день за днем.

Были в горе служанки, шептались, дрожа:

На глазах угасала их госпожа!

И тогда на рассвете явился к ней,

Дряхлый-дряхлый старец — святой хаджа.

Как родную, всегда он любил ее,

С детских лет наставником был ее,

Ужаснулся старик, увидав ее,

Погруженную в скорбное забытье.

И оставшись с нею наедине,

«Дочь моя! — воскликнул святой старик.-

Дочь моя, отзовись, очнись хоть на миг,

Что с тобой, голубка, откройся мне!

О герое нет никаких вестей —

Нет хороших, но нет и плохих вестей,

Почему же в отчаянье ты, ответь,

Почему так торопишься умереть?

Милосерден Аллах, и отважен герой —

Не рождалось в мире подобных душ,

Потерпи,— и быть может, любимый муж

Возвратится домой — невредимый, живой,

Ничего мы не знаем еще,— почему ж

Ты уже объявила себя вдовой?»

И впервые откликнулась Хундызша,

Разомкнув запекшиеся уста,

И казалось, цветы, печально шурша,

Облетают с вянущего куста:

«Не жалей, о наставник, меня, не жалей,

Я сама виновата в беде своей,—

Презираю себя, ненавижу себя,

Не прощу себя до последних дней!

Видишь перстень — дар моего отца,

Мне о нем рассказывал с детства он,

Говорил, что от прадеда-мудреца

Получил этот перстень в наследство он,

Говорил, что когда-то царь Сулайман,

Не снимая, на пальце его носил,—

Кто наденет этот святой талисман,

Сразу чувствует всемеро больше сил! —

Береги этот перстень! — отец говорил.

Береги до самой свадьбы своей,

Никому его отдавать не смей,

И сама его надевать не смей!

Этот перстень герою-супругу отдай,

Этот пояс, камчу и кольчугу отдай,

И в жестоком бою, в чужедальнем краю

Победит он волшебницу Бюльбильгою! —

И любимого снаряжая в путь,

Я кольчугу и пояс вручила ему,

Но сумела судьба меня обмануть —

Этот перстень отдать я забыла ему,

И теперь в поединке с волшебницей злой

Не помогут ни удаль, ни сила ему,

Обречен мой герой, не вернется домой,

Суждена не победа — могила ему,

Пусть он всех отважнее, всех сильней,

Но погибнет, погибнет во цвете дней

Из-за глупой забывчивости моей!»

И внезапно порывисто встала она,

И себя по щекам захлестала она,

«Я убила его! Я убила его!» —

Так в порыве безумья вскричала она,

Заметалась, как мечется птица в огне,

Возопила в тоске: «Горе, горе мне!

Он погиб, он погиб в чужедальней стране

По моей вине, по моей вине!» —

Ворот платья в отчаянье разорвала

И проклятья выкрикивать начала,

Руки к небу вскинула,— а потом,

Как цветок, подкошенный злым клинком,

На узорный ковер упала ничком.

А в далекой Белой Орде

Продолжался угрюмый пир,

И не верили в Белой Орде,

Что любимый герой — в беде,

Сорок дней пировал народ —

Не желал примириться с бедой,

Сорок дней ожидал народ,

Что вот-вот возвратится герой,

Славил юного храбреца

И к Аллаху взывал народ,

Чтоб в пыли далеких дорог

Вездесущий его берег,

Чтоб в огне жестоких тревог

Всемогущий его берег,

Чтоб герою другого коня

Отыскать поскорей помог,

Дал бы силы его коню,

Закалил бы его броню,

Заострил бы его клинок,

Дал победу над вражьей тьмой

И в родительский край, домой,

Указал ему путь прямой,

А когда сорок дней прошло

И домой не явился батыр,

Завершился печальный пир,

Превратясь в поминальный пир.

Смолк в селениях стон и плач,

И тогда в свой дорожный плащ

Поутру облеклась Анжим,

Взяв суму и надев гулу,

И Аллаху воздав хвалу,

В дальний путь собралась Анжим.

Сердце девичьего ее

Безошибочное чутье

Повторяло ей день и ночь: —

Брату помощь твоя нужна,

Можешь ты, только ты одна

Брату гибнущему помочь!..

Был у девушки твердый нрав,

И решенье такое приняв,

Негасимой веры полна,

В отчий дом явилась она

И настойчиво стала просить

У почтенной своей родни,

Чтоб в неведомый край они

Согласились ее отпустить —

Согласились в далекий путь

По-родительски благословить:

«Слушай, отец мой и вся дорогая родня,

Больше в неведенье жить не могу я ни дня,

Встретиться с братом пускай мне поможет Аллах,

В путь отправляюсь,— благословите меня!

Долго я плакала, злую судьбину кляня,

В степь я пойду по следам вороного коня,

Милого брата всю жизнь я готова искать,

В путь отправляюсь,— благословите меня!»

Отвечал ей отец — Шасуар седой,

Отвечала ей добрая Акдаулет:

«Отправляйся, да будет Аллах с тобой,

Но послушай родительский наш совет.

Говорят: терпеливого ждет благодать,

Говорят: торопливого ждет беда,—

Ты еще так неопытна, так молода,

Мы тебе советуем подождать.

Дождалась бы ты месяца Сунбиле,

А усталый конь отдохнет пока,

Округлятся снова его бока,

Веселее он в путь помчит седока.

И, конечно, пешком не иди, Анжим,

Быстрый конь в дороге необходим,

Мы тебе стремительного бедёу —

Скакуна породистого дадим.

И, конечно, одна не иди, Анжим,

Верный друг в дороге необходим,

Самых смелых джигитов-богатырей

В провожатые мы тебе дадим.

А тогда помолись и в седло садись,

И узорное знамя в руки возьми,

И смелей поезжай в чужедальний край

Вместе с самыми преданными людьми.

В одиночку пойдешь — пропадешь, Анжим,

А с друзьями пойдешь — цель найдешь, Анжим,

Не безумной будь, а разумной будь,

Зря отца и мать не тревожь, Анжим!»

Старикам поклонилась Анжим

И сказала им так в ответ:

«Дорогой мой отец Шасуар,

Дорогая мать Акдаулет!

Конь арабский не нужен мне

И не нужен парчовый халат,

И в дорогу не нужен мне

Провожатых большой отряд.

Как бы ни был вынослив конь,

Но когда-то споткнется он,

Как бы ни был крепок халат,

Но когда-то порвется он.

Лучше в путь я одна пойду

И доверюсь судьбе своей,

Если хочет Аллах помочь,

Он поможет рабе своей,

А его всемогущая длань

Самых сильных коней сильней,

Самых верных людей верней!

Если сяду я на коня —

На стремительного бедёу,

Если крепкие, как броня,

Окружат джигиты меня,

Все равно в далеком пути

У одних могут кони устать,

А другие — сами устать,

Среди гор и лесов отстать.

А чем больше стучит подков

И чем больше блестит клинков,

Тем заметнее для врагов!

Если недруги нас победят,

Уничтожат весь мой отряд,

И одна я смогу спастись,

И одна возвращусь назад,

Спросит мать о сыне своем,

Сирота — об отце своем,

Спросит брат о брате своем,

А вдова — о муже своем,

Что тогда им скажу в ответ,

Как тогда оправдаться мне?

Ведь погибнуть во цвете лет

Им пришлось по моей вине!

Если даже сама не спасусь,

В мой родимый дом не вернусь,

Все равно будет грех на мне —

От возмездья не уклонюсь,

Все равно Судный день придет,

Невозможно его избежать,

И тогда на глазах у всех

Мне придется ответ держать —

Перед богом за этот грех

Доведется ответ держать.

Спросит мать о сыне своем,

Спросит сын об отце своем,

Спросит брат о брате своем,

А вдова — о муже своем,

Будут спрашивать: где они?

Как тогда оправдаться мне?

Ведь погибнуть в былые дни

Им пришлось по моей вине!

Дайте посох железный мне,

Чтоб не мог иступиться в пути,

Дайте обувь железную мне,

Чтобы ей не сноситься в пути,

Спрячу я под одеждой меч

И кольчугой укрою грудь,

Завернусь я в дорожный плащ

И отправлюсь в далекий путь,

Весь подлунный мир обойду,

А любимого брата найду:

Если брат мой попал в беду,

Я на помощь ему приду,

Если ж пал он от вражьих рук,

Я закрою глаза ему,

Отомщу врагу своему

Или смерть от врага приму!»

Так своим родителям дорогим

Говорила взволнованная Анжим.

Поднялся седовласый хан Шасуар —

Дочь в дорогу далекую благословил,

Пожелал ей помощи высших сил,

И заплакала добрая Акдаулет —

Пожелала светлой дороги ей,

Пожелала долгих, счастливых дней,

Пожелала вернуться домой скорей,

И узнал тем временем весь народ,

Что на поиски брата Анжим идет,

И собрался с утра у восточных ворот —

От седых стариков и до малых детей.

Изумлялся народ, что одна идет

В край чужой, далекий ханская дочь,

Удивлялся народ, что пешком идет

В этот путь одинокий ханская дочь,

И шептался народ, что в одежде такой

На красавца-джигита похожа Анжим:

Собрала она косы в узел тугой

И под черной спрятала их гулой.

А железная обувь ее гремит,

А железный посох ее стучит,

И молился народ, чтоб Аллах простер

Над ее судьбою свой крепкий щит:

Пусть пропавшего брата она найдет,

Из беды его вызволит поскорей

И пускай поскорей у родных дверей

Снова пыль дорожную отряхнет,—

Так, прощаясь с любимицею своей,

Повторял взволнованно весь народ.

Разгорелась заря весеннего дня,

Вышла девушка из городских ворот

И пошла, не оглядываясь, вперед —

Прямо в степь, по следам вороного коня,

И молитвы шептали ей вслед старики,

И нахмурясь, взирали ей вслед смельчаки —

Как охотно они бы отправились с ней,

Оседлав коней, наточив клинки!

Но увы, — своему решенью верна,

Никого в этот путь не пустила она,—

Хоть до ближних гор ее проводить,

А тем более тайно за ней следить

Строго-настрого всем запретила она,

И молчал народ, столпясь у ворот,

И глядел, печален и недвижим,

Как все дальше и дальше уходит Анжим.

Вот на взгорье девушка поднялась

И оттуда, с вершины крутой гряды,

Обернулась, взглянула в последний раз

На высокие башни Белой Орды,

На знакомых домов прямые ряды,

На мечети, площади и пруды,

На узорный дворец, на густые сады,—

И роса побежала из девичьих глаз.

Этих башен, садов, голубых прудов

Не увидит, быть может, она никогда,

В этот старый дворец, под родительский кров

Не вернется, быть может, она никогда,—

Если даже в скитаньях всю жизнь проведет,

Если даже до края земли дойдет,

Все равно, все равно не вернется сюда.

Если брата пропавшего не найдет!

И глядела на город родной Анжим

И в последний раз любовалась им,

И шептали губы: «Прощай, мой край!

Мой возлюбленный край, прощай!..»