Сказание о Шарьяре

Детство Шарьяра и Анжим. Песнь вторая.

О том,

как взвешивали на весах трех невест,

как в первую же брачную ночь

убедился старый хан в искренности Гульшары

и в лживости ее сестер,

а также о том, как нетрудно Аллаху,

если он этого пожелает,

отнять у человека нечестно нажитое богатство

Долго длился свадебный той,

И не снился вам праздник такой:

Возвышались яства горой,

И напитки текли рекой.

Были родичи трех невест,

Были гости из многих мест,

Пили, спорили, кто из них

Больше съест за один присест.

Был поистине пир богат —

Длился он сорок дней подряд,

Верно, вдвое за эти дни

Поубавилось ханских стад,

Но подробней про этот пир

Не хочу рассказывать вам,—

Все равно тот, кто не был там,

Не поверит моим словам.

Был доволен хан Дарапша,

Обещанье свое сдержал:

Первым делом в приемный зал

Всех вельмож и хаджей созвал.

Все его мухирдары пришли,

Все его хамелдары пришли,

И завернутых в белый шелк

Трех невест служанки ввели.

А потом одну за другой

Посадили их на весы,

Чтобы точно определить

Цену девичьей их красы,

И со связкой больших ключей

Наблюдал старик-казначей,

Как на чашу весов течет

Из мешков золотой ручей,

И следил почтенный Томан,

Чтоб допущен не был обман.

Больше всех получил монет,

Золотых, чеканных монет

Младший брат — Сарыбай-хромец,

Потому что пышнее всех,

Потому что жирнее всех,

Как большой бурдюк, тяжела

Дочь-болтунья его была.

Меньше всех получил монет,

Старший брат — Алибай-вдовец,

Потому что легка, тонка,

Тоньше гибкого стебелька

И нежней полевого цветка

Гульшара-голубка была.

А как справил свадебный той,

По коню с золотой уздой

Подарил своим тестям хан

Да велел им ехать домой.

Дан приказ был еще с утра:

За дворцом, в глубине двора,

Три шатра поставить больших,

Три богатых, цветных шатра.

Были праздничны и пестры

Эти свадебные шатры,

Багрянели узоры на них,

Как пылающие костры.

Для любовной, сладкой игры

Предназначены были шатры:

В каждом — шелковая постель,

И светильники, и ковры.

Как лучистый восход, золотым

Был шатер для старшей сестры.

Как небесный свод, голубым

Был шатер для средней сестры.

Как весенняя степь, цветным

Был шатер для младшей сестры

Для красавицы Гульшары.

Наступила ночь на дворе,

Хан явился к старшей сестре,

Что была в золотом шатре.

А невеста уже заждалась

И ложиться спать собралась,

Но услышав его шаги,

Живо на ноги поднялась.

На супругу свою поглядел,

Рядом с нею на ложе сел

И, обняв ее полный стан,

Улыбаясь, промолвил хан:

«Ты скажи, ничего не тая,

Новоизбранная моя,—

Ты, как спелый хлопок, пышна,

Ты отныне — моя жена,

Стало явью желанье твое,

Ну, а где ж обещанье твое?»

Брови девушка подняла

И кокетливо произнесла:

«Извините, мой господин,

Я вас что-то не поняла,

А уж если честно сказать,

Удивляюсь я вашим словам:

Мы ведь видимся в первый раз,—

Что же я обещала вам?»

Тут нахмурился грозный хан,

Перед взором поплыл туман:

«Хэй, негодница, отвечай —

Иль поплатишься за обман!

Обещала ты показать,

Как чудесно твое мастерство:

Ты из кокона одного

Груды шелка можешь соткать

И нашить из него шатров

Для могучих моих бойцов,—

В жены, глупая, взять тебя

Я решил после этих слов!»

«Ах, мой хан! Я слыхала не раз,

Что премудр повелитель наш,

Что умом сорока человек

Обладает властитель наш,

А теперь не пойму ничего,

Видно вас опьянила страсть:

Ведь из кокона одного

Даже нитки — и то не спрясть!

Надо коконов взять таких

Больше в тысячу тысяч раз,

Чтобы столько шелка соткать,

Чтобы выполнить ваш приказ.

Услыхав в шутке моей,

Как могли вы поверить ей?

Чтобы править целой страной,

Надо быть немного умней!»

Рассердился хан Дарапша,

С ложа встал, тяжело дыша,

Как большой казан на огне,

Закипела его душа,

И пощечиной наградив,

За узорный пояс схватив,

Потащил он ее из шатра —

Прочь прогнать велел со двора.

Тьма царила давно на дворе,

Хан явился к средней сестре,

Что была в голубом шатре.

А невеста уже заждалась,

Преспокойно спать улеглась

И, глаза протерев с трудом,

На постели приподнялась.

На супругу свою поглядел,

Рядом с нею на ложе сел

И, обняв ее стройный стан,

Так с усмешкой промолвил хан:

«Ты скажи, ничего не тая,

Новоизбранная моя,—

Ты, как юный тополь, стройна,

Ты отныне — моя жена.

Стало явью мечтанье твое,

Ну, а где ж обещанье твое?

Ты, конечно, помнишь его,

А когда исполнишь его?»

Брови девушка подняла,

Сонным голосом произнесла:

«Не сердитесь, владыка мой,

Я вас что-то не поняла,

И по-честному говоря,

Удивляюсь я вашим словам:

Мы встречаемся в первый раз —

Что же я обещала вам?»

Поглядел исподлобья хан,

Как свирепый, старый кабан:

«Хэй, бесстыдница, отвечай —

Накажу тебя за обман!

Слышал я, как хвалилась ты,

Что сумеешь меня развлечь,

Что из зернышка одного

Сможешь гору лепешек спечь,

И для воинства моего

Будет сразу запас готов,—

Или так забывчива ты,

Что не помнишь собственных слов?»

«Ах, мой хан! А еще говорят,

Что хитер повелитель наш,

Что умом сорока человек

Обладает властитель наш.

Не могу я понять ничего,

Удивляюсь на вашу речь:

Ведь из зернышка одного

И кусочка лепешки не спечь,

Даже малой крошки не спечь!

Если птичка проглотит его,

Даже та не будет сыта,

А уж войско им прокормить —

Это, хан, пустая мечта!

Надо зерен собрать таких

Больше в тысячу тысяч раз,

Чтоб для ваших бойцов лихих

По лепешке спечь про запас.

Услыхав о шутке моей,

Как могли вы поверить ей?

Чтоб на троне сидеть золотом,

Надо быть немного умней!»

Возмутился хан Дарапша,

Поднялся, тяжело дыша,

Как сухой пучок камыша

Запылала его душа.

На ковер ударом свалив,

За тугие косы схватив,

Поволок он ее из шатра —

Гнать взашей велел со двора.

Был уже предрассветный час,

Месяц в небе почти угас,

И блестеть начала сквозь туман

Голубая звезда Шолпан.

В этот час, в золотистой мгле,

Отступают шайтаны прочь,

Что в мечтах о грехе и зле

Ночью рыщут по всей земле,—

До рассвета они грешат

И невинные души страшат,

Но едва поредеет мрак,

Прочь убраться они спешат:

Время им разбой прекратить,

Нрав жестокий свой усмирить,

Чтобы в небе и на земле

Место ангелам уступить.

И вот в этот час, на заре,

Хан явился к младшей сестре —

К юной, трепетной Гульшаре

В глубине цветного шатра,

Не смыкая глаз до утра,

Вышивала, супруга ждала

Терпеливая Гульшара.

Словно буря, ворвался хан,

Духом ярости обуян:

«Хэй, несчастная, отвечай —

Это правда или обман?

Говорила ты, что не прочь

Провести с властителем ночь

И родить ему двух близнецов:

Богатырского сына родить,

Что храбрее всех храбрецов,

Да впридачу — красавицу-дочь.

Обещала ты, что у них,

У чудесных детей твоих

Будет чуб один золотой

И серебряный — чуб другой.

Обещала ты?.. Говори!..

Но смотри — со мной не хитри,

Видишь, стража стоит у двери,

Не дождешься новой зари!..»

И как трепетный огонек,

Добротой покорной светясь,

Как под ветром — робкий цветок,

Перед мужем грозным склонясь,

На сердитый крик Гульшара

Тихим голосом отозвалась:

«О, супруг, повелитель мой,

Ты отныне — хранитель мой,

Взял ты в руки мою судьбу,

Так послушай свою рабу:

Нет обмана в моих словах,

Обещанье помню свое,

Если мне поможет Аллах,

Обещанье исполню свое!»

Так ответила Гульшара,

Словно утренний луч, светла —

И послушно пояс сняла.

А тем временем трое отцов,

Властелину продав дочерей,

Торопились домой скорей

И нахлестывали коней.

Мчались кони в пыли степной,

Возвращались отцы домой,

И у каждого был к седлу

Приторочен коржын цветной,

А в коржынах — столько монет,

Золотых, чеканных монет,

Что богато и праздно теперь

Можно жить до преклонных лет!

Хохотал Сарыбай-хромец —

Веселился от всей души,

Бормотал Данабай-скупец —

Все считал свои барыши,

Лишь седой Алибай-вдовец

Все печальней был и мрачней,—

За судьбу голубки своей

Волновался старый отец,

Сокрушался старый отец,

Что напрасно согласье дал,

Что на этот желтый металл

Свет очей своих променял!

И в поступке своем роковом

Он раскаивался тайком —

Слезы смахивал рукавом.

Хоть и мчались кони стрелой,

Не касались земли почти,

Ночь густая на полпути

Их накрыла черной полой,

И когда на краю земли

Краснокрылый закат угас,

Трое братьев с коней сошли,

Сотворили вечерний намаз,

А потом разожгли костер,

У костра постелили ковер,

На ковер положили кладь

И устроились отдыхать,

Только сна ни в одном глазу —

Всем троим не хотелось спать.

И тогда предложил Сарыбай:

Никого поблизости нет,

И не скоро придет рассвет,

А в коржынах полно монет,—

Чтобы ночь веселей скоротать,

Почему б их не сосчитать?

Свой тяжелый, тугой коржын

Развязал Сарыбай-хромец,

А за ним свой большой коржын

Развязал Данабай-скупец,

Деньги высыпали на ковер

И подбросили веток в костер,

И подобно волшебной горе,

Засверкала груда монет

На широком, цветном ковре.

Стали братья монеты считать

Да в ладонях пересыпать,

Принялись разглядывать их

И на кучки раскладывать их,

И о будущем вслух мечтать.

Был невесел лишь Алибай:

Он считать монет не хотел,

Молчалив и сгорблен, сидел,

В безутешной скорби сидел

И на братьев мрачно глядел.

С тайной горечью думал он:

«О, как демон богатства силен –

Где же власти его предел?..»

Той порой в темноте ночной

Пробирались десять бродяг,

И угрюмо между собой

Препирались десять бродяг,

И внезапно в дали степной

Увидали они костер —

Увидали большой костер,

Озарявший окрестный мрак.

Пошептались десять бродяг,

Осторожно пошли на свет —

Увидали трех скакунов,

Увидали трех стариков,

Увидали возле костра,

Посреди большого ковра

Золотую груду монет.

А у золота, говорят,

Колдовская, страшная власть —

Проникает в сердца этот яд,

Распаляет грешную страсть.

И решили десять бродяг

На почтенных старцев напасть

И сокровища их украсть.

Тщетно бился, на помощь звал,

Угрожал Сарыбай-хромец,

Тщетно плакал, волосы рвал,

Умолял Данабай-скупец,—

Были палки у дерзких бродяг,

А у некоторых и ножи,

Было, видно, им не впервой

По ночам совершать грабежи.

Двух бедняг схватили они,

Руки им скрутили они,

Как баранам, выпустить кровь,

Хохоча, пригрозили они,

Живо золото их сгребли —

На коней погрузили они,

Захватили с собой и ковер,

Закидали песком костер.

Лишь седой Алибай-вдовец

Не кричал, не звал, не рыдал —

В стороне безучастно сидел,

На грабеж бесстрастно глядел,

Будто этого только и ждал.

Не светились в его глазах

Ни тоска, ни мольба, ни страх,

А когда бродяги к нему

Подошли с ножами в руках,

Ни словечка им не сказал,

Лишь презрительно посмотрел,

Снисходительно посмотрел

И на свой коржын указал:

Мол, берите добычу свою —

Добровольно ее отдаю.

Взяли золото — и скорей

Поспешили бродяги прочь,

Крики, ругань, ржанье коней

Поглотила черная ночь,

А следы торопливых ног

Засосал ползучий песок.

Лишь к исходу третьего дня,

Чуть живые, в рванье, в пыли,

Вероломство судьбы кляня,

Трое братьев домой пришли.

Всю дорогу брели пешком,

День и ночь, не смыкая глаз,—

Кто был раньше с ними знаком,

Тот бы их не узнал сейчас.

Первым шел Данабай-скупец —

Как безумный, на всех смотрел,

От страданья весь почернел,

Высох, сгорбился, постарел.

Ковылял Сарыбай-хромец —

Клокотал, зубами скрипел,

И плевался, и что-то хрипел,

До сих пор остыть не успел.

А за ним Алибай-старик,

Опираясь на посох, шел,

Хоть и был этот путь тяжел,

Не согнулся он, не поник.

Темный лик его посветлел,

Взор печальный повеселел,

Не мученье чувствовал он —

Облегченье чувствовал он.

Думал старый: «Велик Аллах,

Справедлив он в своих делах,—

Что добыто нечестным путем,

Он сжигает небесным огнем!

О богатстве жалеть грешно,

И да будет жертвой оно,

В нищете ли, в роскоши жить —

Мне теперь уже все равно.

Лишь бы нам по своим дочерям

Никогда скорбеть не пришлось,

И об их замужестве нам

Никогда жалеть не пришлось,—

Лишь бы в пышном ханском дворце

Хорошо им и впредь жилось!

Пусть живет, не зная забот,

Дочь загубленная моя —

Пусть от счастья цветет, поет

Дочь возлюбленная моя,

Пусть за нежность и чистоту,

За правдивость и доброту,

За учтивость и быстрый ум

Все полюбят ее вокруг:

И суровый, старый супруг,

И толпа раболепных слуг,

Даже девять старших ханум!

Пусть властителю своему

С первых дней угодит Гульшара,

И красавца-сына ему

В добрый час родит Гульшара,

Пусть в роскошном его дому

Никогда не грустит Гульшара,—

Будет счастлива дочь моя,

Значит, счастлив буду и я!»