Сколько зим…

3. БОРЯ КНУТ

Библия весила не меньше пяти килограммов. И не потому, что страниц в ней было больше, чем в обычной библии. Страниц столько же. Но они были толстые и желтые. И очень гладкие, как стекло.

Красноармейцы, большинство из которых не видело никакой другой бумаги, кроме газетной, огрубевшими пальцами гладили страницу, словно кошку. И удивлялись буквам. Крупным, темным и сочным, как смородина.

В книге были цветные иллюстрации на божественные темы, переложенные тонкой бумагой. Но сейчас осталось всего две-три картинки, сверх которых лежала полупрозрачная, словно туман, бумага. Уж очень хороши самокрутки из этой бумаги. Точно папиросы.

Переплет был кожаный, темно-коричневый, с позолоченными уголками и застежками.

Библию Боря заполучил в Батайске. Старуха учительница сунула ему в руки книгу вместо платы за перекладку печи. Он и не хотел никакой платы. И возился с печкой потому, что старуха больно хорошо рассказывала бойцам про Пушкина… И Боря Кнут отнекивался. Но старуха учительница сказала, что она сама безбожница и что книга большую ценность имеет, если предложить ее знающему человеку.

Боря возил с собой библию около года. И вот теперь, верно, настала пора распрощаться с ношей. И какую бы ценность она ни представляла, нужно найти в станице осведомленного по религиозной части человека. И договориться…

Крути не крути, думай не думай, а двадцать лет исполняется один раз в жизни. И двадцать лет - это не тридцать и не сорок. А как раз тот самый юбилей, которому радуются. Впереди целая жизнь!

Тонкую бумажку следует приберечь на самокрутки. Ну а книгу… Самым подходящим покупателем для нее может быть местный батюшка. И хотя церковь в станице закрыта, а батюшка, по словам хозяйки, у которой квартировало их отделение, занимался исключительно садом и пчелами, Боря Кнут таил надежду, что литра два самогона или какой-нибудь другой достойной заменить его жидкости у неглупого человека всегда найдется.

А то, что церковники люди хитрые и ума не лишенные, Боря Кнут понял давным-давно, когда еще был мальчонкой…

Но не стоит вдаваться в воспоминания.

Попик, короткобородый, седенький и чуточку обрюзгший, очищал граблями землю. В саду уже был целый ворох листьев. И попик собирался поджечь их, чтобы дым окурил деревья и черви разные, гусеницы, букашки подохли бы.

Боря Кнут никогда не ходил в церковь и не знал, как нужно величать священника: батюшкой, святым отцом, гражданином или товарищем. Он с минуту нерешительно топтался возле забора. Наконец вспомнил сказку Пушкина, которую читала им батайская учительница, крикнул:

- Эй! Поп! Ходи сюда!

Природа наделила Борю громким басом, и от смущения он позвал попа так, как если бы стоял на посту и вдруг заметил неизвестного.

Неудивительно, что попик выронил грабли и со страхом смотрел на грозного верзилу в длинной, до самых пят, кавалерийской шинели.

Боря подумал, что поп артачится, и поэтому разозлился и постучал библией по забору, назвав при этом попа дураком.

Батюшка, пятясь точно рак, начал медленно отходить к дому, видимо полагая укрыться под защитой его голубых стен.

Тогда Боря понял, в чем дело. И улыбнулся. И миролюбиво поманил попа пальцем.

- Ходь ко мне. Ходь. Не бойся.

Поп часто заморгал глазами и торопливо пошел к забору. Но остановился метрах в трех, не дойдя до ограды. Бабьим голосом спросил:

- Чем могу служить, сын мой?

- Тут вот какое дело, - сказал Боря Кнут. - Двадцать лет мне, святой отец, исполнилось…

Боря специально вставил выражение «святой отец», надеясь, что оно звучит благороднее, чем «поп». Хотя «поп», может, и правильнее… Занятый мыслями, Боря умолк и даже покраснел от напряжения. И батюшка пришел ему на помощь.

- Понимаю, сын мой… Ты дитя некрещеное. Овца заблудшая. Хочешь в двадцатилетие приобщиться к христианству?

Боря не расслышал. Или, может, просто не понял витиеватой речи батюшки. Кивнув на всякий случай головой, Боря сказал:

- Овца мне не попадалась. А что приобщиться, так это точно.

- Похвально, сын мой, похвально, - жалобно продолжал попик. - Но со слезой в душе признаюсь… с грустию… условия что ни есть самые домашние. Тазик с водой…

- Кустарщина… - согласился Боря. - Будь мы в Ростове, я бы тебе, поп, змеевик сделал. - Он спохватился. И поправился: - Святой отец то есть…

Попик от удивления приоткрыл рот.

- Змеевик?..

- Да что ты такой пужливый? - взмолился Боря Кнут. - Да посмотри, какая книга. Очень даже шикарная!

Он прижался грудью к забору и протянул руку с книгой через штакет.

Поп взял книгу и долго любовался обложкой. И по мере этого любования менялось выражение его лица, как меняется цвет неба на закате или при восходе солнца.

Он листал книгу с упоением. И Боря Кнут понял, что хотя поп человек пужливый, но в библиях он, конечно, волка съел. И может, следует запросить не два литра самогона, а целых три.

- Четверть! - грозно сказал Боря. И уже совсем просительно, словно убоявшись своего грубого голоса, пояснил: - Самогону!

Поп еще не сообразил, чего хочет этот странный красный солдат, принесший редкостную по красоте и ценности книгу.

- День рождения у меня. Двадцать лет! Друзья… Выпить бы помаленьку нужно… Самогону бы… - объяснил Боря.

- Самогону, - глухо повторил попик.

- Четверть самогону, - уточнил Боря.

- Так много… У меня нет сегодня так много, - говорил попик, прижимая библию к узкой груди. И руки у него были белые и немного тряслись.

- Тащи, сколько есть.

- Литра два нацежу.

- Давай два литра. Остальное завтра.

Попик повернулся и засеменил к дому…

Голубело небо. И воздух был прохладный, свежий. И ветер был точно весенний. И запах дыма…

Боря Кнут смотрел на голубой дом и говорил про себя, что поп совсем не дурак и устроился с удобствами. Он видел, как попадья шмыгнула в сарай и что-то вынесла оттуда, накрытое черной тряпкой.

Попадья скрылась в доме.

И в это время Боря услышал тревожный звук трубы.

«Тра-та-та…»

Он еще стоял несколько секунд. Но поп что-то мешкал… Боря махнул рукой и побежал прочь от дома…

Навстречу ему неслось «тра-та-та…».